— Что вы собираетесь с нами сделать? — осведомился Конде. — Устроите публичную казнь?

— Оставлю вас здесь, пока не решу, как быть дальше. Это единственное место, где вы в безопасности. Клянусь Богом, я не причиню вам вреда.

Генрих стянул с головы окровавленную рубашку и в недоумении взглянул на нее.

— Зачем вы убиваете наших товарищей?

Голос у него был мрачный и недоуменный.

— Потому что вы планировали убить нас! — возмутилась я. — Потому что сейчас ваша армия движется на Париж. Потому что вы хотели уничтожить дофина и меня, отнять трон у моего сына.

Генрих и Конде уставились на меня, словно я сняла перед ними ночную рубашку.

— Вы с ума сошли, — прошептал Конде. — Нет никакой армии.

Наварр осторожно приложил руку к распухшему лбу и прищурился, словно слабый свет лампы причинял ему боль.

— Откуда такая информация?

— Я получила письмо, которое ты отправил своему командующему, — пояснила я. — В нем ты говоришь, что захватишь Париж и добьешься отречения Карла.

— Это неправда! — воскликнул Конде. — Вы специально лжете, чтобы обрушиться на нас войной. Пардайан, Ларошфуко, мои товарищи. Вы убили их по чьему-то навету!

Он вдруг заплакал, закрыв лицо ладонями. Наварр положил ему на плечо руку и повернулся ко мне.

— Принесите это письмо, — попросил он. — Я докажу вам, что оно поддельное. Мы не совершили никакого преступления, за исключением того, что терпели хвастовство Колиньи, желавшего пойти войной на испанские Нидерланды. Madame la Reine, ради бога, вы должны это прекратить. — Голос Наварра задрожал. — Все мои люди, пятьдесят человек, спали у меня на полу, потому что боялись за меня после покушения на адмирала. А теперь они мертвы…

Генрих всхлипнул и опустил голову.

— А как же твоя армия? — настаивала я. — Разведчики Эдуарда донесли, что она на марше и сегодня ночью встанет под стенами города.

— Нет никакой армии! — крикнул Конде. — Анжу и его разведчики врут! Мадам, ваш младший сын такой же сумасшедший, как и его брат, но еще опаснее.

— Не смейте оскорблять его, — отчеканила я. — Вы пришли сюда вооруженными. Вы подготовились для сражения.

Хотя я и разгневалась, но в душе зародилось сомнение. Я взялась за решетку, разделявшую нас.

Генрих поднял голову. Лицо его так исказилось от горя, что он не мог посмотреть на меня открыто.

— Мы просто опасались за свою жизнь, — отозвался он.

Колокол Сен-Жермен, приглушенный каменными стенами, оповестил о наступлении четырех часов ночи. Звезда Алгол встала напротив Марса. Колиньи и двести гугенотов, охранявших гостиницу «Бетизи», были убиты. Я отпустила прутья решетки. Мои ладони скользнули по холодному металлу. Осознание того, что я натворила, опустило меня на колени. Я сама сделала все это. Меня подвела слепая любовь к сыновьям, которых я обрела преступным путем.

— Господи, помоги мне, — пробормотала я. — Господи, помоги нам всем.

ГЛАВА 46

Я отыскала заднюю лестницу, ведущую из подвала на второй этаж южного крыла, и секретный проход к апартаментам герцога Анжуйского. Несколько раз у меня подгибались колени, и я вынуждена была прислоняться к стене и отдыхать. Дрожа, я явилась в гардеробную спальни Эдуарда. Там на маленькой кровати лежал Линероль. Он зашевелился и уселся, услышав скрип двери. Затем зажег лампу и поежился при виде крови на моем платье.

— Кто там? — поинтересовался из спальни Эдуард.

Линероль, в тонкой ночной рубашке, вскочил и взял меня под локоть. Меня так сильно колотило, что я едва держалась на ногах.

Эдуард показался под аркой, запахивая на голом теле шелковый пеньюар. Я посмотрела на него, словно в первый раз. Его лицо, в отличие от моего, не было измученным и виноватым, однако, увидев меня, он задохнулся и схватил меня за руку. Мы быстро пересекли спальню, где находился голый Роберт-Луи. Он натянул на себя одеяло и широко распахнул глаза. Сын привел меня в аванзал и усадил в кресло.

— Господи, — промолвил Эдуард. — Maman, ты истекаешь кровью.

Он побежал к Линеролю. Тут же нагрянули охранники и пажи.

— Бога ради, вызовите ей врача. И принесите таз и полотенце. — Сын опустился на корточки возле моего стула. — Где тебя ранили?

Я положила отчаянно трясущуюся ладонь на его руку и сказала:

— Не надо врача. Я не ранена.

— Но как же кровь?

Сын дотронулся до моих волос. Прядь, спустившаяся на плечо, тоже была в крови Генриха.

— Просто сглупила, — сообщила я. — Выглянула из своих покоев. В коридоре были гугеноты. На меня попала их кровь.

— Но как же? Откуда ты пришла?

Эдуард посмотрел в сторону гардеробной.

Я отвернулась и не ответила.

Тут подоспел Линероль с тазиком воды, пахнущей флердоранжем, и с полотенцем. Эдуард намочил полотенце в тазу и обтер мое лицо. Полотенце запачкалось кровью.

— Взгляни на свой красивый пеньюар, — произнес он с упреком. — Он испорчен. Где ты нашла столько крови? Это на тебя не похоже, maman. Ты никогда не была столь безрассудной. — Он опустил мою грязную руку в таз и осторожно ее вымыл. — Что ты делала, скажи ради бога?

— Эдуард… письмо от Наварра командующему. Я должна его увидеть.

Сын замер и перестал отжимать полотенце.

— Зачем?

— Не исключено, что это подделка.

Его глаза до сих пор были сосредоточены на мне, сейчас он отвел их в сторону.

— Это невозможно.

— Почему? Тебе ведь дал его мэр города. Ему можно доверять? А разведчикам?

— Если бы я ему не доверял, то не назначил бы его ответственным за оборону города. Конечно, ему можно доверять. И разведчикам — тоже. К чему такие вопросы?

— Я должна увидеть письмо Наварра, — повторила я. — Оно наверняка у тебя.

Эдуард нахмурился и устало вздохнул.

— Понятия не имею, где оно. Озадачу секретаря. Он поищет его утром.

— И еще мне надо встретиться с твоим разведчиком, — добавила я. — С тем, кто донес, что армия гугенотов движется на Париж. Хотелось бы выяснить, где она сейчас.

— Ты мне не веришь.

Анжу нервно рассмеялся; так смеялся мой кузен Ипполито, когда я спросила его о других девушках.

— Я лишь желаю сама увидеть доказательство, — заметила я.

Так же как тогда Ипполито, Эдуард разъярился.

— К чему это все? Зачем изучать доказательства, когда все уже случилось? Они все мертвы, их уже не воскресить! Даже если мы совершили ужасную ошибку, все к лучшему: они никогда уже не устроят нам войну! — Сын прищурился. — Ты с кем-то общалась? С кем? — Он вцепился ногтями в мои плечи. — Кто угостил тебя этими байками?

Я посмотрела в его циничные глаза, и сердце мое сжалось. Он играл со мной так же легко, как и со своей невинной сестрой. Я взглянула ему за плечо, на окна, выходившие во двор. Конечно, Анжу знал, что Карл болен и долго не протянет. Наварр и гугеноты будут единственными реальными соперниками в борьбе за трон. Колиньи подарил Эдуарду повод от них избавиться.

Но мне не следовало дивиться безжалостности своего сына, ведь я сама совершила преступление.

— Козимо Руджиери, — прошептала я. — Он предрек, что меня предадут.


Минул день, а тела еще лежали во дворе. Солдаты, совершившие расправу, нужны были для обороны дворца. Под палящим солнцем трупы быстро разлагались, запах стоял невообразимый. Мы закрыли окна, несмотря на духоту, но в помещения вместе со зловонием проникли мухи. Они прилипали к нашей одежде и волосам. Я задернула занавески и не выходила наружу.

На улицах Парижа пять дней шла война. Мы, напуганные царственные особы, прятались за толстыми стенами Лувра и прислушивались к стонам и выстрелам за воротами дворца. Люди по-своему поняли нападение на гостиницу «Бетизи» и раздачу католикам оружия, предназначенного для самозащиты. Прокатился слух, что король приказал горожанам напасть на гугенотов.

За неделю в Париже и в его окрестностях погибло семьдесят тысяч невинных людей. Ответственность за это совершенно справедливо возложили на меня; с тех пор меня стали называть «Мадам змея» и «Черная королева».

И я не запрещаю им говорить правду. Сейчас мои подданные верят, что это я спровоцировала нападение, что я заманила сначала Колиньи, а потом Наварра, которые стали частью моего плана по уничтожению гугенотов.

Нападение Гиза на гостиницу «Бетизи» закончилось успешно. Дверь в спальню Колиньи вышибли два простых солдата. Возле пациента дежурил доктор Паре. Когда Колиньи попросили назвать себя, он сделал это, но, взглянув на солдат, с отвращением, добавил: «Я бы предпочел смерть от руки аристократа, а не от этих мужланов». В ответ один из солдат вонзил меч в грудь адмиралу и вышвырнул его из окна. Тело приземлилось к ногам восхищенного герцога де Гиза.

К этому времени мстительные католики заполнили улицы. Они кастрировали тело, протащили его по городу и выкинули изувеченный труп в Сену. Гиз с гордостью доставил мне отрубленную голову в шелковом мешке. От нее исходило зловоние. Я в ужасе отвернулась и приказала ее забальзамировать.

Мне удалось вырвать Генриха Наваррского и его кузена принца Конде из когтей Анжу. В день смерти Колиньи я сообщила Марго об обмане ее брата. Мы вместе отправились к Карлу и представили доказательство невиновности Наварра. Мы легко убедили его величество в том, что Наварра и Конде — принцев крови — надо оставить в живых. В связи с этим Карл издал королевский приказ. Потом, когда бои завершились, я встретилась с мэром, и тот подтвердил, что армия гугенотов не приходила и он не перехватывал письмо Наварра, послание это передал ему Эдуард. Мэр, как и маршал Таванн и другие командиры, поверил герцогу Анжуйскому на слово.

Эдуард так и не предоставил инкриминирующего его письма, якобы написанного Генрихом. Я рассказала Наварру о преступлении Анжу. Он был мне благодарен, хотя и тяжело страдал из-за гибели своих товарищей. В целях самозащиты ему пришлось перейти в католицизм и остаться в Лувре под домашним арестом.

Побоище, устроенное в ночь святого Варфоломея, подкосило Карла. Он начал — к радости Эдуарда — быстро двигаться к смерти.


Сентябрь принес с собой ослабление жары и окончание насилия. Через восемь дней после убийства адмирала Колиньи дворцовые ворота снова отворились, и за закрытыми дверями кабинета я приняла первого посетителя.

Козимо Руджиери уже не казался человеком без возраста. Лампа осветила серебро в его волосах и бороде, глубокие морщины вокруг черных глаз и сморщенную кожу у подбородка. Он был худ, почти превратился в скелет. Уродливое лицо могло напугать самого смелого ребенка, который с ревом бы кинулся к матери. От красного цвета в одежде Козимо отказался и теперь был весь в черном, как гугенот.

Он застал меня сидящей за столом и, по обычаю, низко поклонился. Казалось, мы только вчера расстались. Но когда он поднял голову и хотел поздороваться, слова замерли у него на устах. Колдун изумленно на меня уставился.

— Козимо, — произнесла я, поднявшись.

Я обошла стол. Сама не знаю, собиралась ли я взять его за руку или обнять, но когда приблизилась к нему, ноги у меня подкосились. Я опустилась на колени, сама не своя от горя.

Он встал на колени подле меня. Я припала к нему и заплакала.

— Они снова мучают, ужасные сны, — пожаловалась я. — Еще не похоронены все мертвые, а сны опять беспокоят. Я сделаю то, что должна. Если надо, убью своих сыновей собственными руками, лишь бы прекратить это. Вы меня предупреждали, а я отказалась подчиниться. Но сейчас я вас выслушаю.

Выражение лица Руджиери было открытым — ничего от тайного знания колдуна.

— В крови больше нет нужды, — заметил он. — Отпустите демона, и пусть звезды движутся своей дорогой.

Я недоуменно покачала головой.

Он повторил мне слова моего мужа:

— Уничтожь то, что ближе к твоему сердцу.


Это было простым делом. Во временном жилище Руджиери начертили круг. На алтарь положили окровавленную жемчужину, прозвучало варварское имя. Когда демон появился — о его присутствии сообщили мурашки на моих руках и внезапная вспышка пламени, — колдун поблагодарил его и освободил от задания. Моим сыновьям благодаря этому обряду предстояло вскоре завершить свой земной путь.

Руджиери хотел избавиться от жемчужины, но я задержала его руку и сказала:

— Это я сделаю сама.

Мой экипаж катился по спокойным улицам к берегу Сены. Нервный возница подождал, пока мы с Руджиери спустимся по замусоренному берегу к мутной воде.

На небе в тот день не было ни облачка. Гроза, случившаяся накануне, прибила пыль и уничтожила запах разложения, осаждавший город. Я помедлила с минуту, глядя на двойные башни собора Нотр-Дам и на изящные шпили капеллы Сент-Шапель. Этот пейзаж волновал сердце тезки моего мужа Генриха Наваррского. Я подняла руку и зашвырнула жемчужину в реку. Она дважды подпрыгнула и беззвучно исчезла под темной водой.