Наталья Ручей - Дыхание осени

Я сообщаю, что идет снег мальчишкам, и они бегут на кухню, суют носы в окна, словно в комнате у Егора ставни закрыты. Переминаются с ноги на ногу, смеются. А я стою за их спинами и тоже непонятно чему улыбаюсь.

— Ладно, — говорю, — идите в зал елку наряжать.

— Елку! — радуются и сбегают, а когда обнаруживают, что у нас только пара шаров да две мишуры, а то все мандарины и конфеты для украшения — только и слышно обертки.

— У меня там все подсчитано! — пугаю их.

Слышу, как шепчутся, еще пару раз шуршат фантиками, и то ли наелись уже, то ли вняли предупреждению, но начинают что-то и на елку подвешивать. А я пока поздравляю своих по скайпу — бабуля у родителей в гостях, так что я вижу всех сразу. Мне на плечи облокачивается Егорка и тараторит и тараторит. Оставляю их поговорить, а пока помогаю Рыжему прикрепить сосульку на вершину елочки.

— А знаете, — говорит он, — сюда бы хорошо подвесить снежинки.

— С улицы тебе принести? — смеюсь.

— Да нет, — мнется, — мы там… вы не могли бы сами посмотреть и если не понравится…

— Где посмотреть?

— Ну, там, — прячет коричневые глаза, — в комнате у Егора, на столе…

Заинтригованная, иду в комнату, и на столе обнаруживаю вырезанные из цветной фольги снежинки. Мои в детстве были из бумаги, максимум из картона, а эти просто восхитительны! Беру их, спешу похвалить мальчишек, почти выхожу из комнаты и вдруг…

Еще ничего не понимая, возвращаюсь, подхожу к столу, выглядываю в окно — все та же слякоть, грязь, уныние, и ни намека на белый снежок.

Иду на кухню, так и прижимая к сердцу снежинки. Егор только что закончил тарахтеть с моими, что-то мне рассказывает, а я смотрю в окно, на белый снег, на бесконечный снег, крупный, пушистый. Иду обратно в комнату, выглядываю — слякоть. Повторяю проходку на кухню — снег, снег, снег…

— Обалдеть! — выдыхает у меня за спиной Егор.

— Чудеса, — таращится во все глаза Рыжий.

Они за мной, как два хвостика, прохаживались туда и обратно, туда и обратно, и теперь мы делим шок на троих. А потом, наспех накинув куртки, бежим наперегонки на балкон, и вот там-то и понимаем, что чудес не бывает. Не бывает, если ты сам или кто-то для тебя их не сделает.

На козырьке у подъезда стоит на ножках черное чудовище и энергично плюется снегом возле наших окон, а рядом с ним стоит высокий человек в длинной черной дубленке. Курит неспешно и смотрит на те же окна, а потом замечает нас.

Мальчишки хихикают, а у меня ком в горле.

Выхожу с балкона, плотно закрываю дверь, но такое чувство, что я все еще там, на улице, рядом с мужчиной в дубленке…

Вечереет, сгущается ночь, а снег все идет. Несколько раз порываюсь сказать, чтобы не мерз, шел домой, но… не звоню.

Снег нескончаемый, в отличие от моего терпения.

Ближе к двенадцати я надоедаю и себе и мальчишкам хождением по дому, и таки беру телефон. Яр не отвечает, может, не слышит звонок за отзвуками питард и радостных криков?

Выглядываю с балкона — а его нет. Генератор снега стоит бесхозный, работает. Ну да, что это я, думала, что он мерзнет, даже вот пожалела, а он…

И вдруг замечаю какое-то движение на земле, с другой стороны тротуара. Яр? Кажется, да. Склонившись, что-то завязывает, что ли? Или, наоборот, открывает? Не пойму. Щелкает зажигалкой. Свет фонарей неровный, я бы сказала — нервный… или… это я почему-то дрожу?

— Яр… — тихо зову его.

Он, конечно, не слышит.

— Яр! — повышаю голос, но меня перекрикивают визги с других балконов.

Что-то гонит меня, заставляет наспех одеться, что-то несет на улицу. В голове мечется одна непонятная мысль: успеть бы! Я не знаю, что нужно успеть, но спешу, в тапочках, по холодным плитам подъезда, кажется, опять в куртке Егора… Не важно… Все не важно… Я почти выбегаю на улицу, почти успеваю, когда слышу ужасный грохот, будто что-то взрывается, рвется, рвет…

А на улице вспышки. Кривой фейерверк танцует узорами в черном небе.

Рвется, рвется…

А я бегу, хотя знаю, что не успела!

Склоняюсь над Яром, пытаюсь его приподнять, пытаюсь увидеть лицо и боюсь, пытаюсь нащупать пульс на запястье и… не слышу… не нахожу… Возле его головы разливается кровь, я падаю на колени рядом, с трудом приподнимаю голову и не вижу ничего, кроме крови… Мне кажется, он больше не дышит.

— Дыши… — прошу его, и опять ищу пульс. — Дыши, слышишь?

Мне кажется, он не слышит. Мне кажется, он пытается ускользнуть, уйти, мне кажется, я его потеряла. А я не могу!

Не сейчас, когда поняла, что люблю несмотря ни на что, любого, со всем его прошлым и его настоящим. Люблю, когда улыбается. Люблю, когда спорит. Люблю, когда обнимает. Люблю, когда просто смотрит. Люблю, когда спит у меня под боком.

Люблю.

— Дыши! — кричу на всю улицу.

Выскакивают мальчишки. Егор с телефоном в руке, говорит, вызвал скорую, но они приедут нескоро, много объевшихся, много падких на водку, много инфарктов. У меня что-то щелкает в голове, я прошу принести мою сумочку. Он несется, приносит. Я вытряхиваю ее содержимое на асфальт, копаюсь, ищу… а, вот, это он… Пальцы не могут попасть на кнопки и Егор считывает из записной книжки номер, который я думала, никогда мне не пригодится.

Лучше бы не пригождался!

Медсестра, которую хотел поиметь боров-врач из больницы… Я знаю, она поможет! Больше некому! Ну, пожалуйста, возьми телефон! Пожалуйста!

Светлана отвечает после второго гудка и, — о чудо, — оказывается рядом, почти в двух кварталах, сейчас словит попутку, возьмет аптечку и приедет. Я говорю спасибо и жду.

Я жду, она успеет, ведь чудеса случаются, верно?

А потом вдруг я понимаю, что не успеет. Она не успеет. Какие попутки в Новогоднюю Ночь? И добежать не успеет. И скорая приедет лишь утром. А он не дышит сейчас!

Не дышит!

Не отпущу! Нет, не отдам! Не позволю забрать!

Смерть хохочет, дождем стучит по плечам, ветром воет, что все, все кончено. Для него. Раз меня взять не вышло, сойдет и он.

Да пошла ты к черту, костлявая!

Ни черта у тебя снова не выйдет!

— Дыши! — кричу и трясу отчаянно Яра. — Дыши! Пожалуйста! Ну, пожалуйста!!! Ради меня!!!

Я зажмуриваюсь, потому что мне больно и страшно, потому что мне вдруг показалось, что у него приоткрылись глаза, а так бывает, когда…

Не могу… Я не вынесу…

— З-ла-т-та, — хриплый шепот Яра мне тоже мерещится и усмешка слышится, и что он пытается встать. — Эй, привет, — говорит уже почти бодро, и я понимаю, что плачу, у него на глазах плачу и не могу перестать.

Ну и пусть.

Пусть увидит и все поймет, потому что нет сил больше ждать и сопротивляться, и метаться нет сил. Иногда на сомненья нет времени. Иногда может быть слишком поздно.

Смерть перестает хохотать, удаляется.

Мы успели. Мы все еще вместе, не по разные стороны мира — вот главное.

— Эй, — зовет меня Яр, все же приподнимаясь с помощью побелевших мальчишек. Обнимает, а я трясусь, как листок на ветру, как испуганный заяц. — Эй, успокойся, ну… я не мог умереть. Не сейчас.

— Ты все врешь, — спорю с ним, — ты почти умирал.

— Я не мог, — повторяет с пиратской улыбкой, — я ведь пообещал тебе чудо.

Когда на одном из светских раутов, где было необходимо присутствие Яра, одна из журналисток каверзно поинтересовалась, как сумела простая провинциалка заполучить одного из самых состоятельных и красивых мужчин, я ответила, что пусть читает мою колонку в прессе, там даже есть список свободных пока еще миллионеров и вдруг и ей повезет. Правда, нужно чуток поторопиться, потому что одного уже охомутали. И тоже провинциалка.

Это мне Яр рассказал, буквально вчера. Назар влюблен по уши и собирается жениться. Простая девушка, знакомы больше двух лет, но так — виделись пару раз, пересекались и только, он не думал, что что-то возможно, хотя она ему нравилась с самого начала. Девушка — лучшая подруга его кузины и даже не в курсе, кто он такой. Думает, что простой работник атомной электростанции — так ей сказала его кузина. А теперь до свадьбы признаваться нельзя, а то Назар опасается, что невеста растеряется и сбежит.

Мы с Яром на свадьбу приглашены, посмеемся, а если что — поможем ловить. Нечего убегать от своего счастья. Жизнь бывает непредсказуемой и короткой.

На двоих оставшихся миллионеров идет такая охота, что некогда отвернуться. У меня информация из первых рук, а уже потом подтягивается глянец.

Кстати, о глянце. Я, как и советовал Егор, начала писать рассказы. Поначалу их никто не брал, так, отсылала на электронные адреса — все, что найду в Интернете — и молчок. Месяц, два, полгода. А потом я попала на форум критиков, самый жесткий и правдивый в сети, выложила туда один из рассказов и получила такой шквал негативных отзывов, что голова пошла кругом.

Все было не так: стиль, подбор слов, ритм, смысл, идея. Я читала отзывы и мчалась быстренько исправлять, потом размещала текст по новой и получала очередной шквал негатива, причем замечания иногда противоречили предыдущим.

Чуть осмотревшись и поостыв, почитав отзывы другим, походив по форуму, почитав статьи и познакомившись с некоторыми жителями форума, я перестала бросаться исправлять рассказ после каждого замечания. Я постепенно, но начала различать, где имхастое имхо, а где объективная критика. Я поняла для себя, чье мнение — жесткое, нелицеприятное, мне помогает расти, а чьи комментарии — пустой выхлоп обиженного жизнью человека.

Через год, отчасти и благодаря пинкам этого форума, один их журналов принял мой первый рассказ. Принял молча, я бы и не узнала, что он вышел в печать, если бы до этого заместитель редактора не написала, что рассказ просто замечательный и, скорее всего, его возьмут после выхода главреда из отпуска. Отпуск по всем подсчетам прошел, но ни слуху ни духу из этой редакции не было. Я отправила рассказ в другой журнал, глянцевый, дорогой, и вот там-то его захотели взять, правда, после нескольких правок.

Мы два дня переписывались с главным редактором глянца, что и как, а потом что-то меня насторожило, и я на всякий случай, чисто интуитивно, написала письмо в предыдущий журнал, что снимаю свой рассказ с заявки, что печатать его не нужно и все такое. Вот тогда-то я и узнала, что он уже месяца два назад как издан.

Они поинтересовались, куда мне отправить деньги, я дала свои данные и номер карточки, но чувство горечи долго не проходило. Я не стала с ними работать дальше, но и с глянцем не получалось. Главный редактор читала мои новые рассказы, говорила, что они хорошо идут под утренний кофе, спасибо, но… неформат.

Я возобновила рассылку на все адреса, и таки нашла издательство, которое приняло все мои ранние рассказы и попросило еще. Несколько раз знакомые мне говорили, что видели мои рассказы в других журналах — в общем-то, воровство и на этом поприще процветает, но я работаю только с одним издательством. У меня нет времени писать для других журналов, да я и не хочу. Говорят, что на каждого автора свой редактор, так вот я своего нашла.

А еще я начала писать романы. Потянуло на большую форму, стало интересно себя попробовать. Разные романы — и фэнтези, и современные, и любовно-фантастические, но издательства их не берут. Некоторые редакторы говорят, что все неплохло — и стиль, и язык, и сюжет, но сомневаются, что их купят. Некоторые говорят, что читателю нужно попроще, еще попроще, вообще легкотню, потому что читатели пошли нынче ленивые, им думать не хочется. Некоторые просто молчат. Некоторые говорят, что вот если бы эта книга пришла два года назад, ее бы точно издали, а сейчас русский читатель считает, что русский автор должен писать только о русских.

Здесь мы не сходимся, потому что я считаю, что автор, как и любой другой человек, никому ничего не должен. Поэтому пишу то, что хочу, то, что мне самой интересно прочесть, а не то, что могут издать или нет.

К примеру, я написала роман о нас с Яром, правда, многое изменила, чтобы не догадались, кое-где имена, кое-где специально спутала даты. Роман вышел очень большим, на два тома, и когда я закончила первый том, мне уже сказали, что в печать не возьмут. Но я все равно дописала.

Потому что.

Если бы у меня не брали рассказы, я бы, может, и подумала, что графоман и бездарность, как хаят на некоторых форумах. Негатив вылить проще, и, наверное, поэтому его больше, и поэтому некоторые читатели пишут мне на почту, что долго и жутко стеснялись сказать «спасибо».

Люди разные, но правило бумеранга не ошибается.

Поначалу, под влиянием форума критиков, я писала много отзывов, разбирала по косточкам чьи-то романы, рассказы. Но теперь могу это сделать только своим — жестко, не выбирая слов, зная, что никто не упрекнет в зависти, не сломается, а когда понадобится — даст мощный пинок и мне в творчестве. После форума я многое не могу читать из того, что любила раньше, многое меня раздражает, поэтому я редко пишу комментарии. Некоторые из тех, кто комментирует у меня, обижаются, я знаю, что обижаются, потому что ждут, что приду в ответ. Лучше не надо, честное слово.