– Ты не спросила меня, что случилось, – прошептал он наконец в темноту ее бедер. – Отец рассказал тебе?

Роджер слышал ее участившееся дыхание, но голос казался спокойным, когда она ответила.

– Нет.

Она больше ничего не сказала, и в комнате повисло молчание, нарушаемое лишь шорохом расчески, скользящей по волосам, да воем ветра снаружи.

Неожиданно Роджер подумал о том, как все идет у Джейми. Тесть действительно сделает, что хотел? Попробует… Он отогнал от себя мысль, не в силах додумать ее до конца. Вместо этого ему снова вспомнилась Клэр, выходящая из рассвета, опухшее лицо как маска. По-прежнему она, но скрытая, неясная, будто дальняя планета на орбите, что уходит в просторы открытого космоса… Когда она вернется? Вот Клэр наклоняется, чтобы коснуться мертвых, так хочет Джейми, теперь она знает, какая цена заплачена за ее поруганную честь.

Ему вдруг пришло в голову, что дело не в ребенке. Это был страх, но боялся Джейми не этого. Он боялся, что потеряет ее, что она уйдет от него, погрузится в эту пустоту и темноту без него, если ему не удастся как-нибудь привязать ее, оставить при себе. Но, боже мой, какой риск, когда женщина так потрясена и искалечена, как он может так рисковать?

Как ему не рисковать?

Брианна опустила расческу, но оставила ладонь у него на голове, нежно перебирая волосы. Ему был слишком хорошо знаком этот страх, он отлично помнил ту пропасть, что однажды разверзлась между ними, и сколько потребовалось смелости, чтобы преодолеть ее. Потребовалось им обоим.

Может, он и был трусом в некотором смысле, но не таким трусом.

– Брианна, – сказал он и почувствовал комок в горле, почувствовал шрам от веревки. Она услышала мольбу в его голосе и, когда он поднял голову, посмотрела на него, протягивая руку к лицу. Роджер крепко схватил ее ладонь, прижал к щеке и потерся о нее.

– Брианна, – повторил он.

– Что? Что такое? – Ее голос был тихим, чтобы не разбудить малыша, но полным тревоги.

– Брианна, ты поймешь меня?

– Ты знаешь, что пойму. В чем дело?

Ее тело было очень близко, готовое утешить, и он желал ее так страстно, что лег бы прямо здесь, на ковре у очага, и зарылся лицом в ее грудь. Но пока нельзя.

– Просто… Послушай то, что я должен рассказать. А потом, молю, скажи, что я поступил правильно.

Он имел в виду, что она должна сказать, что все еще любит его, но не мог этого произнести.

– Тебе не обязательно рассказывать мне, – прошептала Бри. Ее глаза были темными и мягкими, бездонными, заранее всепрощающими. И где-то за ними он увидел другую пару глаз, пьяных глаз, что смотрели на него сначала ошарашенно, а потом, когда он занес руку для решающего удара, с испугом.

– Обязательно, – спокойно сказал он. – Задуй свечу.

* * *

Не на кухне, она все еще хранит следы эмоционального взрыва. И не в кабинете, с его острыми углами воспоминаний. Джейми замялся, потом кивнул в сторону лестницы и приподнял одну бровь. Я кивнула в ответ и последовала за ним в спальню.

Она казалась одновременно знакомой и чужой, так случается, когда отлучаешься на время из дома. Может, это из-за моего сломанного носа или я просто вообразила запах, но пахло тоже странно, холодом и какой-то затхлостью, хотя комнату недавно убирали. Джейми поорудовал кочергой, и вокруг разлился свет, освещая бревенчатые стены, запахи дыма и горячей смолы помогли заполнить пустоту.

Ни один из нас не посмотрел в сторону постели. Джейми зажег свечу на туалетном столике, поставил два стула возле окна и открыл ставни в беспокойную ночь. Он принес две оловянных кружки снизу и теперь наполнил их, поставив вместе с бутылками на широкий подоконник.

Я стояла в дверном проеме, наблюдая за приготовлениями, и чувствовала себя очень-очень странно. Во мне самым причудливым образом боролись противоречивые чувства. С одной стороны, мне казалось, будто Джейми – чужак. Я не могла даже представить себе, не говоря о том, чтобы вспомнить, что можно испытывать легкость, прикасаясь к нему. Его тело больше не было естественным продолжением моего, оно стало чем-то незнакомым, недоступным. В то же время я ощущала приходящие без всякого предупреждения приступы похоти. Это происходило весь день. Они были совсем не похожи на привычно разгорающееся желание или на внезапную вспышку страсти. Не напоминали даже ту цикличную, неосознанную, полностью телесную нужду, которая волнами расходилась изнутри, диктуя потребность в спаривании. Это было пугающе.

Он наклонился, чтобы подкинуть еще одно полено в огонь, и я едва не упала, потому что вся кровь отлила от лица. Свет горел на рыжих волосах его предплечий, подчеркивал тени на лице…

Это было абсолютно обезличенное чувство сумасшедшего голода, оно овладело мной, но не было частью меня и потому приводило в ужас. Я боялась его и по этой причине избегала прикосновения Джейми, боялась больше возможного отчуждения.

– Ты в порядке, саксоночка? – Он заметил выражение моего лица и подошел чуть ближе, хмурясь. Я вытянула руку, чтобы остановить его.

– В порядке, – ответила я, задыхаясь. Я поспешно села, колени вдруг превратились в кисель, и взяла одну из кружек с вином. – Будем!

Его брови поползли вверх, но он пошел к стулу напротив.

– Будем, – сказал он тихо и поднес свою кружку к моей.

Я ощущала тяжесть сосуда в руке и чувствовала сладковатый запах вина.

Пальцы на руках и ногах были ледяными, как и кончик носа. Это изменение тоже случилось очень резко. В следующую минуту я, быть может, начну страдать от жара, взмокну и разрумянюсь. Но сейчас мне было холодно, и я поежилась от влажного ветра, дующего из окна.

Запах вина был достаточно сильным, чтобы произвести эффект даже на мои онемевшие рецепторы. Его сладость успокаивала нервы и желудок. Первую кружку я выпила быстро и тут же налила вторую, отчаянно желая отделить себя от реальности завесой легкого забытья.

Джейми пил медленнее, но наполнил свою кружку вместе со мной. Обитый кедром сундук нагрелся от огня и начал источать приятный знакомый аромат. Джейми поглядывал на меня время от времени, но ничего не говорил. Молчание между нами точно не было неловким, но в нем ощущалось напряжение.

Я знала, что нужно что-то сказать. Но что? Маленькими глотками я допивала вторую кружку, терзая свой мозг. Наконец я протянула руку и прикоснулась к его носу там, где тонкая линия давно зажившего перелома оставила белый след на коже.

– Знаешь, – произнесла я, – ты никогда не рассказывал мне, как сломал нос. Кто это сделал?

– Ах, это? Никто. – Он улыбнулся, немного смущенно трогая шрам. – Мне повезло, что перелом оказался такой ровный, тогда я не придал этому никакого значения.

– Надо думать. Ты сказал…

Я прервалась, внезапно вспомнив его давние слова. Когда я снова нашла его в типографии в Эдинбурге, я спросила, когда он сломал нос. Он ответил: «Примерно через три минуты после того, как видел тебя в последний раз, саксоночка». Накануне Каллодена, тогда, на том скалистом шотландском холме, чуть ниже круга стоящих камней.

– Извини, – сказала я чуть тише. – Ты, наверное, не хочешь думать об этом, да?

Он завладел моей свободной рукой, сжал ее и посмотрел на меня.

– Ты можешь узнать все, – сказал Джейми. Его голос был очень тихим, но он встретил мой взгляд прямо. – Все, что угодно. Все, что когда-либо происходило со мной. Если тебе это нужно, если это поможет тебе, я пройду через это снова.

– Господи, Джейми, – произнесла я мягко. – Нет, мне не нужно этого знать. Все, что я хочу знать, так это то, что ты покончил с этим. Что ты в порядке… Но… – я замялась. – Расскажу ли я тебе?

Я имела в виду, расскажу ли я о том, что делали со мной. И он знал это. На секунду Джейми отвел глаза, хотя продолжал держать мою руку в своих ладонях, баюкая ее и касаясь пальцами разбитых костяшек.

– А ты должна?

– Думаю, да. Когда-нибудь. Но не сейчас, если только ты… не хочешь услышать все. – Я сглотнула, – перед тем, как…

Он осторожно покачал головой, по-прежнему не глядя на меня.

– Не сейчас, – прошептал он. – Не сейчас.

Я отняла свою руку и допила вино из кружки, густое, резкое, теплое, с привкусом виноградных шкурок. Меня перестало кидать из жара в холод, теперь я ощущала только спокойное тепло и была за это благодарна.

– Твой нос, – сказала я и налила еще вина. – Расскажи мне об этом. Пожалуйста.

Он слегка передернул плечами.

– Ай, что ж. Там были два английских солдата, очевидно, проводили разведку в округе. Думаю, они не ожидали там кого-то найти – у обоих мушкеты были не заряжены, иначе я не остался бы в живых.

Он говорил довольно бесстрастно. Меня пробрала легкая дрожь, но не от холода.

– Они заметили меня, а потом один из них заметил тебя наверху. Он закричал и бросился в твою сторону, но я сбил его с ног. Мне было все равно, что произойдет, главное, чтобы ты оказалась в безопасности, поэтому я просто кинулся на него и воткнул дирк ему в бок. Но случайно попал в коробку с патронами, лезвие застряло и… – он криво усмехнулся. – Пока я пытался его вытащить и попутно не умереть, подоспел его дружок и двинул мушкетом мне по лицу.

Свободная рука Джейми напряглась, сжимая воображаемую рукоятку. Я вздрогнула, теперь слишком хорошо понимая, на что похоже это ощущение. От его рассказа мой нос запульсировал. Я фыркнула, осторожно потерла его тыльной стороной ладони и налила еще вина.

– Как ты выбрался?

– Я отнял у него мушкет и забил их обоих до смерти.

Он говорил спокойно, почти бесцветно, но был в его голосе какой-то странный обертон, который заставлял мой желудок пугливо сжиматься. Воспоминание о каплях крови, блестящих на его руке в рассветных лучах, было слишком свежим. И слишком свежим был этот обертон… Что в нем звучало? Удовлетворение?

Внезапно я стала слишком беспокойной, чтобы усидеть на месте. Еще секунду назад мои кости, казалось, плавились от усталости, а теперь мне хотелось двигаться. Я встала и облокотилась на подоконник. Надвигалась буря: холодный ветер сдувал с лица недавно вымытые волосы, вдалеке сверкали молнии.

– Мне жаль, саксоночка, – сказал Джейми обеспокоенно. – Не стоило тебе рассказывать. Тебя это задело?

– Задело? Нет, не это.

Я говорила отрывисто. Почему я вообще спросила именно про его нос? Почему именно сейчас, после того как безмятежно жила в неведении последние несколько лет?

– Тогда что тебя растревожило? – спокойно спросил он.

Меня растревожил тот факт, что вино отлично подействовало как анестетик, а теперь я все испортила. Картины прошлой ночи вернулись ко мне во всей своей неприглядности вместе с этим простым предложением, констатацией факта: «Я отнял у него мушкет и забил их обоих до смерти». И непроизнесенное эхо этих слов: «Я убиваю для нее».

Казалось, меня вот-вот стошнит. Но я сделала большой глоток вина, игнорируя позыв, даже не распробовала его, проглатывая настолько быстро, насколько могла. Я мрачно выслушала, как Джейми в очередной раз спросил меня о том, что меня беспокоит, и обернулась, вперившись в него взглядом.

– Что беспокоит меня? Беспокоит! Какое дурацкое слово! Что абсолютно сводит меня с ума, так это то, что я была никем, ничем! Теплое местечко под рукой с парой шаров для тисканья. Ей-богу, я была просто дыркой!

Я стукнула по подоконнику кулаком, затем, раздраженная слабостью удара, схватила кружку, развернулась и швырнула ее в противоположную стену.

– С Черным Джеком Рэнделлом ведь было не так, правда? – требовательно спросила я. – Он знал тебя, не так ли? Он смотрел на тебя, когда это происходило, это было не то же самое, как если бы ты был никем. Он хотел именно тебя.

– Боже мой, неужели ты думаешь, что так лучше? – выпалил он и уставился на меня диким взглядом.

Я остановилась, переводя дыхание, голова кружилась.

– Нет. – Я упала на табурет и закрыла глаза, чувствуя, как комната надвигается на меня со всех сторон, расцвеченная огнями, словно карусель, под моими веками. – Нет. Не думаю. Я думаю, Джек Рэнделл был чертовым социопатом, первоклассным извращенцем, а они… они… – я потрясла рукой, не в силах подобрать подходящее слово, – они были просто… мужчины.

Я произнесла последнее предложение с отвращением, которое было слишком очевидным.

– Мужчины, – повторил Джейми, его голос прозвучал странно.

– Мужчины, – сказала я, открыв глаза. Они были горячими, и я подумала, что выглядеть они должны примерно как у опоссума в свете факела – полыхать красным.

– Я пережила гребаную мировую войну, – сказала я низко и зло. – Я потеряла ребенка. Потеряла двоих мужей. Я страдала от голода в армии, бывала избита и ранена, меня защищали и предавали, сажали в тюрьму, на меня нападали. И я, мать твою, выжила! – Я говорила все громче, но не в силах была остановиться. – И теперь я сломаюсь из-за того, что какие-то гнусные, ничтожные, жалкие подобия мужиков воткнули свои грязные маленькие отростки мне между ног и поерзали там?! – Я поднялась, вцепилась в край умывальника и перевернула его, с грохотом опрокидывая таз, большой кувшин и горящую свечу, которая тут же погасла.