— Но я дал ему слово, что лично доставлю это письмо его родным, если останусь в живых.

Она медленно приблизилась к нему и протянула руку. Андреас передал ей белый конверт и в ту же секунду увидел на задней стороне набросок молодой женщины, за которой он шел по улице. Он собрался попросить вернуть его конверт, который никак не был связан с Венсаном, но Элиза уже опустила его в карман. Он был удивлен своим непреодолимым желанием во что бы то ни стало сохранить у себя рисунок незнакомки.

— Это все? — спросила она.

— В каком смысле?

— Я не могу поверить, что человек так утруждается только для того, чтобы всего лишь сдержать некое расплывчатое обещание. И избавьте меня от сентиментальных историй о фронтовой дружбе, — добавила она, сделав небрежный жест рукой. — Здесь что-то другое, и это очевидно. Вы приехали сюда ради Венсана или ради себя самого? Чтобы ваша совесть была чиста?

Ему отчаянно хотелось курить. Эта женщина была слишком цельной, чересчур самоуверенной, и ее непреклонность вызывала у него неприятное ощущение занозы под кожей. Больше всего его раздражало, что в чем-то она была права. Он приехал сюда и для себя тоже, разумеется, но не смог бы объяснить ей точную причину своего визита, потому что сам ее не понимал. Она всеми силами старалась одержать над ним верх, а Андреас не выносил, когда кто-либо пытался подчинить его себе. Он подумал, что под суровой маской Элизы Нажель скрывается страстная натура.

— Ваш брат Венсан спас мне жизнь.

— Дальше!

Он сухо пояснил:

— Я был серьезно ранен в плечо. Мне сложно было держать оружие, наша рота начала отступать. Я приказал ему уходить с остальными, но он не послушался. Он тащил меня на себе сотню метров до укрытия, где вынул пулю голыми руками.

Андреас снова ощутил, как пальцы Венсана копаются в его ране, и пронизывающую боль, словно в тело вонзали вилы. Тогда он стиснул зубы, жалея о том, что не потерял сознание, ведь это стало бы единственно возможной анестезией. Морфий давно закончился, и один Бог знал, куда подевались санитары. Когда Венсан сказал ему, что рана опасна, он велел вытащить пулю во что бы то ни стало, иначе смерть была бы неминуемой. Хотя по чопорному виду Элизы Нажель было понятно, что она предпочла бы, чтобы ее брат оставил его подыхать: в мире стало бы на одного немца меньше.

— Вы точно ничего не знаете о его судьбе?

— К сожалению, нет. Я полагаю, что он погиб в бою, как и многие другие.

На ее скулах выступили красные пятна.

— Вам ничего наверняка не известно. По какому праву вы его хороните? Я знаю, что он попал в плен к русским.

— В таком случае, мадам, лучше бы он погиб, — сказал Андреас в отместку за несправедливое презрение к нему, поскольку она его совсем не знала.

Эта женщина была неуязвима в своей уютной гостиной с прекрасными картинами, чудесной библиотекой и шахматной доской, стоявшей на круглом столике возле окна… Партия была начата, и черный конь посеял смятение на поле своего противника. Вполне благополучное жилище, отсюда можно было спокойно взирать на непристойную мирскую суету, спрятавшись за решетчатыми ставнями, выходящими на огороженный сад. Пока Андреас ждал, когда мадемуазель Нажель соизволит его принять, он разглядывал качели, этот символ беззаботной жизни, тогда как он и его семья больше не чувствовали себя защищенными. Судя по баракам, в которых они жили, и босоногим детям, играющим в пыли, их будущее было открыто всем ветрам.

Когда баварские крестьяне выбирали тех, кто будет работать на их землях, многие вели себя как землевладельцы, и беженцы были вынуждены смириться; бывшие инженеры, врачи и учителя, лишенные как прошлого, так и будущего, были рады любой возможности заработать себе на пропитание. Потому что они были голодны. Постоянно. Однажды Лили удалось как-то раздобыть черствый хлеб. Они сели вокруг стола и съели его в полном молчании.

Андреас заметил, что стоит, сжав кулаки.

Элиза подошла к двери, которая оставалась открытой, и бросила на него ледяной взгляд.

— Если вы закончили, я вас больше не задерживаю.

Андреас и не ожидал услышать благодарности, но почему-то почувствовал себя задетым, когда ее не последовало. Он решил, что напрасно приехал сюда. Конечно, он сделал это для того, чтобы его совесть была чиста, как она правильно заметила, но еще и для того, чтобы завершить одну из болезненных глав своей жизни, и, быть может, попытаться хотя бы частично искупить ошибки своего народа. Однако ему не следовало забывать, что человеческие слабости всегда наказуемы. Глядя на враждебно застывшее лицо Элизы Нажель, на складки в уголках тонких бледных губ, он думал о мертвых телах, устилающих земли Европы, о миллионах человеческих жизней, загубленных в лагерях. Нацисты превратили немцев в палачей, и никто никогда не признает, что многие из них тоже были жертвами.

Не говоря ни слова, он обошел кресло, направляясь к выходу. Когда он проходил мимо нее, то нарочно коснулся ее плечом и испытал почти детское удовольствие, когда она отступила на шаг.

Торопясь уйти, Андреас быстро прошел по коридору, мельком заметив маленькую служанку в белом фартуке, прижавшуюся к поручням лестницы. Резким движением он распахнул дверь и с размаху налетел на молодую женщину с коляской.

Шапочка с ее волос скользнула на землю, он схватил незнакомку за плечи, чтобы не дать ей упасть назад. Она запрокинула голову, чтобы взглянуть на него. «Значит, они зеленые, цвета воды, с золотистым отливом», — подумал он, довольный, что узнал цвет ее глаз, которых был лишен на какое-то время. Черные густые ресницы под изогнутыми бровями диссонировали со светлыми волосами. Приоткрытые губы были сочные, и его взгляд ненадолго задержался на них. Он вдохнул легкий цветочный аромат с кисловатыми нотками, который ударил ему в голову.

— Простите меня, мадам, — тихо произнес он. — Надеюсь, я вас не ушиб.

Не сводя с него глаз, она медленно покачала головой.

Взволнованный, он заметил, что продолжает держать ее за плечи, словно боится сам потерять равновесие, отпустив ее. Кто она? Что ей нужно от него?

Он нахмурил брови, убрал руки, и молодая женщина покачнулась. Нагнувшись, он поднял ее шапочку. Ветер раздувал ей волосы, и она пыталась хоть как-то привести их в порядок, но все было напрасно.

— Мне кажется, это ваше, — сказал он, протягивая ей шапочку.

— Вы хуже урагана, месье…

Глядя на него смеющимися глазами, она оставила фразу незаконченной.

— Андреас Вольф.

— Ливия, я вижу, вы вернулись раньше, чем предполагали, — позвала ее Элиза Нажель.

В ту же секунду лукавый блеск в глазах молодой женщины погас, лицо стало жестче.

— Я замерзла, — ответила она. — И мне не хочется, чтобы Карло простудился.

Андреас наклонился и заглянул в коляску. Лежавший на спине младенец размахивал кулачками и улыбался, от чего на пухлых щечках появились две ямочки. Очарованный, Андреас протянул палец ребенку, и тот тут же ухватился за него, как это делала его маленькая племянница. Он не переставал удивляться, откуда у этих хрупких существ берется такая неожиданная сила.

— Grüss Gott, Kleiner[58]…

— Вы немец? — удивилась молодая женщина, снимая перчатки.

— Да, мадам. Я приехал из Баварии.

— Ливия, поскольку вы замерзли, вам лучше зайти в дом и погреться, — отчеканила Элиза, выходя на улицу и хватая коляску.

Коляска застряла, и Андреас протянул руку, чтобы помочь.

— Оставьте… Мы сами справимся. Поторопитесь, Ливия, совсем необязательно так долго стоять на пороге.

Ливия бросила удивленный взгляд на золовку. Впервые за все время их знакомства та проявила неучтивость. Элиза казалась взвинченной, ее лицо, обычно очень бледное, покрылось красными пятнами. Незнакомец посторонился, загадочно улыбаясь. Что немцу понадобилось у Нажелей? Элиза, должно быть, оказала ему «радушный» прием.

— Я привез письмо от Венсана Нажеля его семье, — пояснил он. — Мы были армейскими товарищами, и я пообещал ему это сделать. Я всегда держу слово, когда это зависит от меня, — добавил он, пожав плечами, что сделало его похожим на подростка.

— Вы вместе воевали в России?

Он достал пачку «Голуаз» из кармана и постучал по ней, выбивая сигарету. Она заметила, что обшлага его рукавов сильно потерты. У него были удлиненные кисти рук, тонкие пальцы пианиста с квадратными ногтями. Отеки и бледно-розовые шрамы покрывали его кожу. Он воевал. Это было очевидно.

— Вы курите? — заговорщически спросил он.

Встретив его пристальный взгляд, чересчур пронизывающий для того, кто просто решил предложить сигарету женщине, Ливия поняла, что он флиртует. Ей показалось, что она вновь вернулась в Мурано, на маленькую площадь возле Сан-Пьетро, где мальчишки, сидя верхом на скамейках, очаровывали девочек своими бархатными взглядами. Но незнакомец, похоже, был не из робкого десятка. Он спокойно стоял перед ней, в его позе не чувствовалось напряженности, и он был уверен в своей привлекательности, что делало его неотразимым. Странно, но плохая одежда совсем не портила его, напротив, стоптанные ботинки и поношенная рубашка, надетая с некоторой небрежностью, придавали ему некий шарм.

Впервые после рождения своего сына, а точнее, если быть честной с собой, впервые с момента приезда в Мец молодая женщина почувствовала себя беззаботной, как если бы один из порывов ветра, проносящихся по городу, только что поднял в воздух вместе с пылью месяцы оцепенения.

Под насмешливым взглядом мужчины Ливия ощущала себя желанной, и ей показалось, что он вернул ее самой себе. Это ощущение подействовало на нее как глоток граппы. «Значит, все еще возможно», — восторженно подумала она.

— Я жду вас, Ливия, — позвала золовка из коридора.

— Мне нужно идти, — взволнованно произнесла она. — Прошу меня извинить, месье.

— Венсан был моим подчиненным, но он называл меня Андреас, — сказал он вполголоса. — Я был бы счастлив услышать свое имя из ваших уст, ведь ваша сестра отказывается называть меня даже «месье».

— Моя золовка, — поправила она, со вздохом поднимая глаза к небу, чтобы показать ему, что она на его стороне. — До свидания… Возможно, мы еще увидимся.

Она проскользнула в дом и закрыла дверь.

Андреас посмотрел на портрет и монограмму, изящно высеченные на медальоне на двери, затем перешел на другую сторону улицы. На тротуаре, где он простоял больше часа, прежде чем набраться смелости и встретиться с родными Венсана, он зажег сигарету.

Запрокинув голову, он сделал долгую затяжку. На втором этаже слегка покачнулась белая тюль. Он надеялся увидеть Ливию Нажель, но, разумеется, за стеклом возникло мрачное заостренное лицо ее золовки.

Если уж завел себе врага, надо идти до конца. Он улыбнулся ей во весь рот и приветливо помахал рукой. И, довольный, увидел, как тюль моментально сдвинулась на место.

Андреас поднял воротник своего пиджака, так как солнце скрылось за грозными облаками, затягивающими небо. Возможно, он совершал ошибку, и Ханна будет вне себя от злости, когда узнает эту новость, но решение было принято: завтра он отправится на Монфоконский хрустальный завод, где под величественной люстрой директорского кабинета примет предложение Анри Симоне о сотрудничестве в течение полугода.

Под начинающимся дождем, застучавшим по крышам и смочившим тротуары, Андреас направился в сторону вокзала и перешел по мосту через оживленные воды Мозеля, переполненный впечатлениями после встречи с молодой женщиной, о которой не знал ничего, но от которой ему было нужно все.


Флавио отложил в сторону письмо. Должно быть, он что-то неправильно понял. Его французский оставлял желать лучшего, а с тех пор, как он потерял сон, периодически возникавшие перед глазами вспышки затуманивали взгляд. Он усталым жестом потер свои небритые щеки.

Когда-то давно он верил в чудеса. Он был суеверным маленьким мальчиком, использовавшим сложные и загадочные ритуалы, чтобы повлиять на будущее. Он обходил стороной лестницы[59], осторожно относился к соли на столе, число 13 приносило ему удачу, 17 — наоборот, невезение. Если кошка переходила перед ним дорогу слева направо, он убеждал себя, что день будет отличным, но, если по дороге в школу ему встречалась женщина, одетая в зеленое, обязательно должно было произойти несчастье.

Его мать привила ему вкус к преданиям, повествующим о проклятиях или привидениях. Низким мелодичным голосом она пересказывала их ему на ушко. Он твердо верил, что скелет звонаря поднимется на колокольню Сан-Марко, чтобы отзвонить в полночь двенадцать ударов в Марангону, самый большой из колоколов, а также в существование колдуньи, которая пытается похитить освященные гостии[60] у венецианских девушек. В его воображаемом мире души из чистилища освещали праведникам путь безлунными ночами, а возле колодца во дворе семейства Лукателло бродила дама в белом, и ее следовало остерегаться.