Сегодняшний срыв был уже не первым признаком того, что «фасад» Ливии дал трещину. В течение нескольких недель Элиза замечала все возрастающую нервозность молодой женщины, угадывала ее желание скорее покинуть дом. Она видела, как невестка уносится прочь, стуча каблуками по мостовой, затем возвращается с разгоряченным лицом, проведя в городе час или два. Ливия беспокойно металась, словно тигр в клетке, но Франсуа как будто ничего не замечал до сегодняшнего инцидента.

— Я решил обустроить мастерскую дедушки в глубине сада, чтобы она могла там работать в свое удовольствие.

Опешив, Элиза некоторое время молча смотрела на него.

— Какая странная идея… Никто там не работал после его смерти. Даже отец предпочитал мастерские Монтиньи.

Франсуа нервным движением поворошил угли в камине, которые рассыпались красными искрами.

— Папа всегда испытывал комплекс неполноценности перед талантом дедушки. Он считал, что не сможет достичь его высот. Он избегал туда ходить, потому что просто боялся. Это было такое своеобразное суеверие.

Его несколько пренебрежительный тон покоробил Элизу, которая ненавидела, когда критиковали ее отца. Он был мягким и терпеливым человеком, немного терялся перед жизненными препятствиями и совсем сник после преждевременной кончины любимой супруги. Его дочери-подростку понадобилось немало терпения и решимости, чтобы помешать ему замкнуться в своем горе.

— Я не знала, что твоя жена умеет работать с витражами.

— Ливия — творческая натура. Когда я впервые увидел ее в Мурано, она ваяла вазу в стеклодувной мастерской своей семьи. Редко можно наблюдать воочию такое захватывающее зрелище. Если бы ты только видела ее тогда, такую увлеченную, полную жизни…

Он выпрямился, тщетно пытаясь найти слова, чтобы убедить свою сестру, которая слушала его, склонив голову набок.

— Она безумно талантлива, но так и не смогла полностью выразить себя, потому что женщины не имеют права выдувать стекло.

— Почему?

— Вопрос физической силы. По мере того как стеклянная масса, набранная на стеклодувную трубку, увеличивается в размерах, она становится тяжелой, и ею сложно манипулировать. И потом, это еще и традиция. Я думаю, Ливии тяжело это принять.

Повернувшись спиной к камину, Франсуа грелся в исходящей от него волне тепла.

— Карло ей недостаточно, это очевидно. Нужно найти ей подобающее занятие. Я даже подумывал задействовать ее в Монтиньи.

— Надеюсь, ты шутишь? — холодно бросила она. — Что скажут рабочие?

Конечно, его сестра не могла понять, что не давать художнику творить — все равно что медленно убивать его. Сам он не унаследовал таланта своих предков. Он выучился ремеслу, но довольствовался лишь управлением предприятием. Венсан, тот обладал вдохновением и творческими способностями. Но Франсуа знал, до какой степени художникам необходимо иметь возможность самовыражаться, и он ни в коем случае не мог допустить, чтобы его жена угасла у него на глазах.

— Я знаю, что пока это невозможно. Поэтому я хочу, чтобы она работала в мастерской деда. Никто не будет ей там досаждать и смотреть на нее свысока. Я попросил старика Мюнстера помочь ей для начала. Она быстро освоит технику, я в этом уверен. У нее талант.

В дверь постучали, и Элиза велела Колетте войти. Юная служанка поставила на стол поднос с травяным чаем, который ее хозяйка всегда пила перед сном.

Франсуа налил себе рюмку ликера и залпом осушил ее.

— Ливия задыхается здесь, с нами. Ей нужна свобода, понимаешь?

— Я не нуждаюсь в объяснениях смысла слов, Франсуа. Мне прекрасно известно, что означает слово «свобода», и оно слишком ценно, чтобы употреблять его не к месту. Твоя супруга абсолютно свободна, мой дорогой. Никто не вынуждал ее приезжать сюда. Она сама постучала в нашу дверь, и мы ей ее открыли. Я не собираюсь оплакивать ее судьбу.

Франсуа отвел глаза. Элиза порой могла быть такой невыносимой! Когда они с братом были детьми, то ощущали эту силу, как бастион. С той поры война и исчезновение Венсана, похоже, ожесточили сестру, тогда как он в результате всех этих событий стал более великодушным. Столкнувшись с такой непреклонностью, он вдруг почувствовал себя очень одиноким.

— Я не хочу ее потерять… — тихо произнес он.

— Тебе не кажется, что ты преувеличиваешь? Такое ощущение, что твоя жена находится в тюрьме! Я не считаю, что ее нужно жалеть. У нее имеется крыша над головой — к тому же одного из самых красивых домов в Меце, — она ест каждый день в свое удовольствие и даже вышла замуж за отца своего ребенка. Другой мужчина, возможно, на это не пошел бы. Что ей еще нужно?

Франсуа уловил иронию в голосе сестры. Он раздраженно вскинул подбородок.

— Не понимаю, почему тебя не устраивает моя идея. Никто давно не ходит в эту мастерскую. Теперь она снова сможет приносить пользу. А послушать тебя, складывается впечатление, что ты из-за чего-то сердишься на Ливию. Что она тебе сделала?

— Ничего, уверяю тебя. Я просто пытаюсь тебе помочь и понять, что лучше для нее. И для тебя, Франсуа. Особенно для тебя. Я ведь никогда тебя не подводила, правда?

Элиза поднесла фарфоровую чашку к губам, мысленно отчитывая себя за несдержанность. Осторожнее! Она чуть было не совершила ошибку. Франсуа в большей степени зависел от своей жены, чем она предполагала. Чтобы добиться своих целей, ей следует набраться терпения и научится хитрить.

Почему идея открыть мастерскую их деда для невестки вызвала в ней такое отторжение? Ей же не нужно было делить с Ливией рабочее место. Но этот маленький домик в глубине сада был ей дорог. Она любила бывать там время от времени. Тишина, царившая там, была почти осязаемой. Она следила за тем, чтобы в доме поддерживалась чистота, не было протечек воды или следов мышей. Она регулярно отправляла в стирку рабочий халат своего деда, висевший на вешалке.

Элиза попыталась представить Ливию Гранди склонившейся над рабочим столом, держащую в руках инструменты их предка, вставляющую кусочки стекла в свинцовый профиль и фиксирующую их гвоздями… Дрожь пробежала по ее телу. Было что-то шокирующее в том, что иностранка проникнет в святую святых семейства Нажелей. Это все равно что сказать Ливии Гранди, что это ее дом.

— У нее не останется времени на Карло. Она забросит своего сына, впрочем, она уже это делает.

— Ты намекаешь на то, что Ливия — плохая мать? — вспылил Франсуа, принявшись ходить взад-вперед по комнате. — Это уже слишком. Я не позволю тебе говорить такие вещи.

Она разгладила рукой свою юбку.

— Ты редко здесь бываешь, Франсуа. И, наверное, не знаешь, что она проводит много времени за пределами дома. Я даже не представляю, чем она там может заниматься.

— Она что, не имеет права подышать свежим воздухом? Бедняжка не покидала Мец с момента своего приезда. Это моя вина. Я должен был свозить ее в Париж, чтобы она немного развеялась. Я хочу, чтобы мастерская была отдана в ее распоряжение. Я хочу, чтобы Ливия была счастлива у нас.

— Почему?

Выпущенный словно стрела вопрос застал его врасплох. Он остановился возле окна. В темноте он едва различал очертания сада и крышу каменного домика. Секунду он раздумывал. Ответ показался ему очевидным.

— Я вновь хочу увидеть женщину, которую узнал в Венеции, и я думаю, что работа со стеклом вернет ей вкус к жизни. Мне очень нужно, чтобы она была счастлива, иначе она может…

У него перехватило дыхание, и фраза осталась неоконченной. Ему казалось, что он стоит на краю пропасти. Он не осмеливался признаться Элизе, что Ливия была ему жизненно необходима, и если она его оставит, он этого не переживет. Сестра смотрела на него с таким неумолимым видом, что он почувствовал себя трусом, но вместе с любовью он познал и смирение.

— Я люблю ее, — произнес он, бессильно разведя руки. — Просто люблю, и все.

Элиза некоторое время смотрела на него, и он не знал, какие мрачные мысли могут скрываться за ее высоким лбом. Он заметил, что оказывает сопротивление своей сестре, возможно, впервые в жизни. Теперь, когда он высказал все, что накопилось, ему стало намного легче, словно груз свалился с души. Он расправил плечи. Ему показалось, что из-за нескольких фраз власть в доме Нажелей неуловимо сдвинулась со своей оси.

Элиза решительно поднялась со стула.

— Конечно, Франсуа. Я прослежу за тем, чтобы все было готово, чтобы принять твою супругу как можно скорее. Желаю тебе доброй ночи.

Она подошла к нему и подставила щеку. Как и каждый вечер, он коснулся ее губами, вдохнув нежный фиалковый аромат, который был запахом его детства.

— Доброй ночи, Элиза, — тихо произнес он.

Когда она закрыла за собой дверь, он почувствовал себя измученным, словно после сражения.


Ливия не разговаривала вот уже несколько дней. Она просыпалась каждое утро разбитой, ощущая тяжесть век. Ей трудно было подняться с кровати, но она заставляла себя заниматься Карло, купать его, кормить и ходить с ним на прогулки.

Она прекрасно видела, что ее поведение тревожит Франсуа, но у нее не было сил его успокоить. Ей было стыдно за инцидент, случившийся в мастерской, и она не находила слов извинения. «Впрочем, за что я должна извиняться? — с раздражением думала она. — Я не сделала ничего плохого, никого не убила… Кроме себя, быть может…»

Ливия была удивлена неожиданной поддержкой Элизы. Золовка сопровождала ее во время прогулок, не воспринимая молчание как оскорбление, и, казалось, понимала Ливию. Она говорила одна, рассказывала истории из жизни Франсуа и Венсана, когда они были детьми, или комментировала события, о которых узнала из газет. Ее монологи были текучими, гладкими, словно шелковые нити. Она шутила и сама же смеялась над своими шутками, и при этом ее черты смягчались. Она управляла потоком слов, не вынуждая Ливию отвечать ей, что было не такой уж простой задачей, и молодая женщина постепенно успокаивалась. Элиза предстала перед ней в новом свете, и Ливия неожиданно для себя начала искать ее общества.

Однажды в конце дня Ливия играла с Карло в гостиной. Мальчик не так давно начал ходить. Она могла часами смотреть, как он встает на ножки, с сосредоточенным видом передвигает их, с помощью рук и всего тела стараясь удержать равновесие. Когда ему удавалось сделать три или четыре шага, его лицо светилось от счастья, но стоило ему отвлечься, он тут же падал на попку. Она ожидала услышать его плач, но сын начинал все сначала, вставал и шел вперед. Ее удивляло такое упорство у столь маленького существа, и она завидовала его решимости.

Чтобы не стеснять своего племянника, Элиза убрала круглый столик и несколько хрупких безделушек. Она читала свою газету, поглядывая на него из-под очков.

— У меня есть кое-что для тебя, — раздался голос Франсуа.

Ливия вздрогнула, поскольку не слышала, как он вошел. У него был довольный, но несколько встревоженный вид. Может быть, он опасался ее реакции? Она подумала, что чересчур предупредительный мужчина тоже может стать в тягость. Франсуа обращался с ней, словно она была сделана из фарфора, тогда как ей хотелось, чтобы кто-нибудь сказал ей всю правду в глаза. Она мельком подумала о Флавио. Брат частенько выводил ее из себя, но никогда не боялся ее задеть, что в некотором смысле ее ободряло. Ей не хватало их стычек.

— Надевай пальто и пойдем со мной.

Ливия бросила удивленный взгляд на Элизу, которая кивнула ей.

— Я присмотрю за Карло.

Ливия подчинилась, вышла в коридор за своим пальто и шерстяной шапочкой. Франсуа открыл дверь, выходящую в сад. Когда они спускались по ступенькам, он взял ее за руку.

— Я долго размышлял, что могло бы доставить тебе удовольствие, — мягко произнес он. — Подумал о каком-нибудь украшении, но ты не носишь даже сережки, которые я подарил тебе в честь рождения Карло. Я знаю, ты бережешь их для выхода, — с улыбкой добавил он. — Но это не так часто случается, увы. Работа требует моего постоянного присутствия. Потом я понял, что ты пришла тогда в мастерскую, потому что кое-что искала, и я вспомнил нашу встречу в Мурано.

Он выдержал паузу и повернулся к ней.

— Ты — девочка огня, Ливия, и тебе не хватает твоей среды. Да и как могло быть по-другому? К сожалению, ты не можешь работать с нами. Не в наших традициях пускать женщин в мастерские.

Они пересекали лужайку, и свежевыпавший снег скрипел под их ногами. Ливия шла с опущенной головой. Франсуа сжимал ее пальцы, и она не осмеливалась освободить руку. Его слова окончательно задушили слабую надежду, которая еще у нее оставалась. Она разозлилась на подступившие к глазам слезы, ведь она ни о чем его не просила.

— И тогда я подумал об этом…

Они пришли к каменному домику, который Ливия считала заброшенным.

— Мой дед обустроил его, когда прусские солдаты оккупировали Мец в 1870 году. По Франкфуртскому договору департаменты Верхний и Нижний Рейн и Мозель отошли Бисмарку, и большинство предприятий и мецских ремесленников предпочли уехать в Нанси и вглубь Франции. Как ты знаешь, это способствовало расцвету мастерства, творческому подъему, и об этом стало известно во всем мире. Мой дед был одним из немногих, кто решил остаться здесь. В семье никогда не могли понять, почему он поступил именно так. Таможенные сборы на границе между Германией и Францией были непомерно высокими. Для предприятия было бы выгоднее переехать и стать французским, но это был упрямый человек, который хотел прожить жизнь и умереть в родном доме. Он решил обратить внимание на немецкий и американский рынки. Были очень сложные моменты, когда мастерские работали на малых оборотах. Думаю, что даже пришлось закрыться на год или два. И тогда, чтобы продолжать спокойно работать, он оборудовал это место.