Ник пристально смотрит на него:

– Ты несешь тяжелые коробки, Браун.

– Будет сделано.

После того как Джереми быстро обнимает нас с мамой, мы направляемся в общежитие и регистрируемся. Парень в приемной заставляет меня заполнить форму со списком контактов на экстренный случай и расписаться за ключи от моей комнаты и почтового ящика. Он также передает огромный пакет с руководством для студентов в комплекте с правилами проживания в общежитии.

– Этот кодекс этических норм больше, чем Библия, – ворчу я.

– Возможно, в нем и правил больше, чем в Библии, – отвечает Джереми. – Держу пари, мы нарушим каждое за этот год.

Мама с Ником переглядываются. Уф. Возможно, я и не могу дождаться, когда они уедут.

Моя комната на четвертом этаже. Выйдя из лифта, я обнаруживаю зал отдыха с огромным телевизором и простыми диванами. Девчонка спорит со своей мамой о том, кто случайно оставил одну из ее сумок в Алабаме. Две девчочки, которые вроде бы новые соседки по комнате, ссорятся из-за того, кому достанется верхняя койка. И делают это настолько громко, что их, возможно, слышно на другом конце кампуса.

Парень прогуливается по холлу, одетый только в белое полотенце, обвязанное вокруг его талии. Джереми совсем не находит это странным, а вот Ник выглядит так, словно может убить парня, а мама, краснея, внимательно осматривает его. Я вытягиваю губы и причмокиваю в поцелуе, чтобы поддразнить ее, и она сердито смотрит на меня. Когда я вижу чудовищный информационный стенд о безопасном сексе, мы с мамой обе начинаем краснеть. Это что, корзина с презервативами висит на стене? И небольшая надпись гласит: «Возьми столько, сколько тебе нужно!»

Принято к сведению.

Я засовываю ключ в замок от моей комнаты. Здесь я буду жить до следующего лета. Ну, поехали. Толкаю дверь и обнаруживаю, что я здесь первая. Мама с Ником заходят и осматривают маленькую кухоньку и ванную, что соединяет мою комнату с Келси.

Они с Ванессой написали мне ранее, что приедут после полудня. Я рада, что добралась сюда раньше Игги. Мне нужно время побыть одной, чтобы адаптироваться.

– Хочешь, я начну переносить твои вещи? – спрашивает Джереми, и я киваю. Они с Ником исчезает за дверью, а я стараюсь решить, какую кровать должна занять. Ту, которая ближе к двери? Ванессе, наверно, понравится окно. Нет повода начинать год со ссоры, как те девчонки в холле.

Я опускаю свой рюкзак на кровать у двери и проверяю гардеробную, стол и туалетный столик с зеркалом.

Джереми – парень, которого я считала воплощением мускулатуры, – шатаясь заходит в дверь, нагруженный коробками с моими вещами.

– Боже мой, Энни, что здесь?

– Книги, я думаю.

– Ты упаковала целую библиотеку? – Он кое-как ковыляет к столу и опускает коробку. В следующий раз он приносит тяжелую коробку с моей одеждой. Пот блестит на его лбу. Я даю ему перерыв, после того как он затаскивает наверх принтер. Ура моему персональному мастеру на все руки!

– Спасибо, – говорю я, разбирая маленькую стопку фотографий, которые планирую повесить.

Джереми поднимает старую фотографию, на которой мы с мамой и Ником на миноносце «Алабама» – большом корабле Второй Мировой, стоявшем в доке в Мобиле.

– Не стоит бывать на корабле вроде этого в июле, – говорю я. – Мы сварились там.

Он улыбается и кладет фото. Начинает быстро перебирать стопку, пока не натыкается на нашу с Кайлом совместную фотографию со дня Благодарения в тот год, когда мы уговорили наши семьи обедать вместе. На фото я кормлю Кайла кусочком тыквенного пирога, а он морщится.

– Он ненавидел тыквенный пирог, – говорит мама, разглаживая топик. – Но тогда ел, потому что Энни старалась приготовить его.

Мой позвоночник деревенеет, когда я бросаю взгляд на выражение Джереми – заинтересованное, но нервозное.

– Это был худший тыквенный пирог, который я когда-либо пробовала, – добавляет мама.

– Мааааам, – ною я.

Джереми корчит рожицу:

– Пожалуйста, никогда не пеки для меня тыквенный пирог, Энни. – Я отпихиваю его руку, а он смеется. Затем снова фокусируется на фотографии: – Его звали Кайл?

Я киваю и забираю фото из его рук. Мне нужно всхлипнуть, но я не позволяю себе. Я должна уметь смотреть на долбанную фотографию, не превращаясь в гейзер. Медленно беру кнопку и вешаю фото. Испускаю долгий вздох.

Джереми хватает еще одну фотографию и кнопку и криво прикалывает фото на середину доски.

– Нет, – говорю я. – Это смотрится ужасно.

– Прекрасно смотрится, – ворчит он и так же непривлекательно вешает другое фото.

– Ууф. Ты не мог бы уже принести остальные тяжелые коробки?

Мама хихикает. Мы с Джереми оба разворачиваемся и смотрим на нее. Она прочищает горло и возвращается к раскладыванию одежды.

Не занимает много времени распаковаться и пристегнуть на замок мой велосипед снаружи, и вскоре приходит время Нику уезжать на встречу со своей девушкой. Маме пора возвращаться в «Куик Пик». А мне начинать новую жизнь.

Джереми, должно быть, чувствует, что я хочу попрощаться со своей семьей наедине:

– Я подскочу попозже, ладно? Напиши, если захочешь потусоваться.

Я медленно киваю:

– Спасибо, что помог нам.

– Я бы не пропустил это. – Он быстро приобнимает меня и идет по коридору, оглядываясь через плечо. Моя комната внезапно кажется мрачнее. Нужно нарвать цветов, или повесить постеры, или выудить моих коров из кладовки дома.

– Ты приедешь домой на выходные в День Труда, верно? – спрашивает мама.

Я киваю:

– Ты же знаешь, я могу приехать домой и раньше, если мне понадобится.

– Звони в любое время, хорошо? – говорит Ник. – Дня или ночи. И я тут же буду рядом.

– Спасибо.

Мой брат крепко обнимает меня:

– Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

А затем время прощаться с мамой. И тогда я теряю контроль. Слезы катятся по моему лицу. Отстойно, что что-то настолько волнительное – так печально. Она обнимает меня и гладит по волосам. Открывает рот, чтобы заговорить, и я жду, что она скажет, что любит меня. Что гордится мной. Чтобы я шла за своей мечтой. Или процитирует какую-нибудь «глубокую» мысль из той книги, которую, казалось, каждый получал в подарок на окончание школы, «Ах, какие места ты посетишь!» Доктора Сьюза.

Но она не делает этого.

Улыбка появляется на ее лице:

– Повеселись.


***


Мое спокойствие длится приблизительно полчаса.

А затем ураган под названием «Ванесса-Келси-Игги» заставляет землю дрожать. Это происходит в результате их визга. Повсюду родители. Дико горячий брат Ванессы, Тай, заносит ее вещи. Он квотербек Национальной Футбольной Лиги. В результате девчонки, с которыми мы никогда не были знакомы, выстроились в очередь у дверей комнаты, чтобы хоть одним глазком глянуть на него. Кажется, он их не замечает.

– Где будет твой телевизор? – спрашивает он Ванессу.

– Там.

Поставив телевизор на ее шкаф, он выглядывает в окно.

– У тебя отличный вид, – говорит он.

– Спасибо, что уступила мне окно, Энни, – с улыбкой говорит Ванесса. – Ты не обязана была это делать.

– Это правда мило с твоей стороны, – говорит Тай с ухмылкой, которая, скорее всего, заставляет девчонок швыряться в него своими трусиками.

Приезжает Колтон, потому что кажется, будто он не в состоянии держаться в стороне от Келси даже ради спасения собственной жизни, а фанаты Тая дают ему «пять» и поют дифирамбы.

– Чувак, тот пас, что ты сделал в прошлом году в игре против «Seahawks» был просто сумасшедшим.

– Спасибо, старик, – говорит Тай.

– Колтон, ты так же ужасен, как те девчонки, что копошатся в холле, – говорит Келси.

– Какие девчонки? – на полном серьезе спрашивает он. Идет к двери и выглядывает. – О. Девчонки. Привет. – Закрывает дверь и опять садится рядом с Келси на кровать Ванессы.

Ванесса смотрит на меня и шепчет:

– Он здорово ей увлечен.

Колтон не может сидеть спокойно:

– Поверить не могу, что мы и в правду здесь. В смысле, теперь мы можем делать все, что захотим. – Моя мама никогда не была сверх опекающей, потому что всегда хотела, чтобы я понимала реальный мир, но папа Колтона – мэр Франклина. Это означает, что Колтон всегда был под пристальным наблюдением.

– Никакого комендантского часа, – визжит Келси.

Колтон подавляет зевок кулаком.

– Не то чтобы ты был способен оставаться на ногах позже десяти вечера, – говорит Келси.

– Я могу! – отвечает он, на что она закатывает глаза.

– Твой комендантский час все еще полночь, – говорит Тай Ванессе, которая саркастично посылает брату воздушный поцелуй в ответ.

Игги влетает в комнату и пожимает руку Таю:

– Вы наш ЗЭ?

– Кто? – говорит Тай, прищурившись.

– Завхоз этажа. Выглядите как авторитетное лицо.

Ванесса напыщенно повторяет:

– Авторитетное лицо.

– Ты разыгрываешь меня? – спрашивает Колтон. – Ты не знаешь Тая Грина?

Ванесса сгибается в приступе смеха, а Тай проверяет телефон, оставаясь серьезным.

– Давай, Ванесса. Я сказал папе, что мы поужинаем с ним.

Следующими уходят Келси и Колтон. Он говорит, что ему нужна помощь Келси, чтобы украсить комнату.

Игги решает присоединиться к клубу бехаистов, что бы это не значило.

И я остаюсь одна.

Только семь вечера. Мне и вправду нужно рано лечь спать, учитывая, что у меня шестнадцатимильный забег завтра. Всего два месяца до марафона. Но семь вечера – это слишком рано, чтобы укладываться. Коридор наполнен смехом и музыкой. Внезапно я ощущаю панику, словно не знаю, кто я или что мне теперь делать. Можно ли потерять свою индивидуальность в месте, которое не понимаешь?

А есть ли у меня вообще индивидуальность?

Помог бы мне Кайл сегодня с переездом? Поехали бы мы на ужин в Мерфрисборо или исследовали кампус вместе? Или он бы должен был работать в пожарной части? Если бы я сказала «да» на его предложение, то могла бы и не быть здесь. Наверное, к этому времени у нас уже было бы место, где жить вместе.

Если бы я никогда не встретилась с Кайлом, гуляла бы сейчас вместе с Келси…?

Глазами, полными слез, я оглядываю свою новую пустую комнату. Мне явно срочно нужны постеры.

Провожу пальцем по телефону. Ни смс. Ни сообщений на почте.

Я начинаю печатать: «Завтра у меня шестнадцать миль. Хочешь со мной подкрепиться углеводами?»


***


Шестнадцать миль.

Если я финиширую, это будет мой самый длинный забег. Я ношу бандаж для колена, предписанный доктором – тонкая лента, стягивающая мое колено, помогая его обездвижить, – но теперь я постоянно должна думать о том, как ставить ноги. Я не могу позволить себе упасть. Я не могу неправильно шагнуть. Не могу поскользнуться на камне – иначе все будет кончено.

– Итак, что ты делала вчера вечером? – спрашивает Лиза, размахивая руками вперед-назад.

– Ела спагетти с Джереми Брауном. Знаешь брата Мэтта? Ты скорее всего видела, как он тренирует других бегунов.

– Ох, а он привлекательный. Вы, ребята, встречаетесь?

– Нет, мы просто друзья.

Она опускает свои темные очки и упирается в меня взглядом:

– Серьезно? Просто друзья с парнем, который так выглядит? Ты вообще его видела?

Да. Да, видела.

Так как практически все во Франклине знали, что случилось с Кайлом, а тренер Вудс рассказала об этом Мэтту, а тот своему брату, довольно странно, что мне нужно объяснять это. Вообще-то, это первый раз, когда мне приходится делать это.

– Слушай, я все еще страдаю по кое-кому.

– Плохо расстались?

Я делаю маленький глоток из гидратора и пристально смотрю вперед. Тяну носки. Машу руками. Осталось тринадцать миль. Полмарафона. Дыши, Энни, дыши. Я всхлипываю.

– Прости, я не хотела быть излишне любопытной, – мягко говорит Лиза.

Одна нога за другой.

– Мы не расставались. Он… он… умер. Я бегу марафон ради него.

Долгая тишина повисает между нами. И хоть я и не верю в жизнь после смерти, представляю, что Кайл там, наверху, вместе с солнцем, говорит ему не быть слишком жарким в день, когда я бегу шестнадцать миль. Давая мне силу преодолеть следующие тринадцать миль.

Лиза поднимает свои очки на макушку, так что мы видим друг друга:

– Видимо, ты не хочешь говорить об этом.

Нет, я не говорю о нем.

– Тут не о чем говорить.