– Серафимочка, – елейным голоском осведомлялась Марго. – Как там мой фикус? Поливаете?

– Да-да, еще удобряем и обрезаем сухие листья, – мрачно цедила Серафима.

– А что такое? Болеет? – волновалась Маргарита Дормидонтовна.

– Здоров ваш фикус. Скоро заберете?

– Сима, – сердилась Анфиса Макаровна. – Как не стыдно!

– Бабушке привет передавай, – трусливо сворачивала беседу Марго.

– А фикусу?

– Кхм. До свидания, Симочка!

– Да уж. И желательно – до скорого.

Маргарита Дормидонтовна, насколько стало известно Серафиме из коротких бабушкиных реплик, жила за городом у своего нового друга, отпрыском которого и являлся колдун Ванечка. Наверное, удержать мужчину, который хотя бы в чем-то от тебя зависит, проще. А тем более когда партнеров сплотило общее дело по спасению ребенка. То, что ребенок – вполне совершеннолетний аферист, дела не меняло. С одной стороны, людям надо помогать. Вот хочет Марго простого женского счастья на склоне лет, так отчего бы не посодействовать.

«Наверное, я черствая и бездушная», – пыталась проанализировать свое неприглядное поведение Серафима. Но самобичевание шло как-то вяло и без огонька. Она была бы рада помогать людям вообще и в целом относилась к теории взаимовыручки позитивно. Не радовало только одно: что помогать в данном случае нужно было за свой счет. И не столько в материальном плане, сколько – в моральном.

– Ну нету во мне тяги к самопожертвованию! – развела она руками в ответ на немой укор в бабушкиных глазах. – Вот такая уродилась. Не люблю гостей, которые задерживаются на ночь и пачкают белье, не люблю посторонних в своей ванной, не люблю, когда утром надо одеваться с учетом присутствия в квартире чужих, не люблю, когда мною пользуются. Да-да, я понимаю, Марго твоя подруга, и пользуется она в данном случае тобой, но так уж вышло, что и я попала под раздачу. Поэтому и выступаю с критикой. Но терплю же. Кстати, не очень понятно, почему нельзя этого Ванечку сховать там же, за городом, или в квартире Марго?

– Где его там прятать? Среди грядок? – рассердилась бабушка. – Тем более что здесь единственное место, где его никто не будет искать. Мальчик вон даже на улицу не выходит. Надо же, чтобы его кто-то обслуживал!

– Аха, вот оно что! Обслуживал! Мальчика надо обслуживать! Скажите пожалуйста! А кто мне оплатит мои услуги? Между прочим, обслуге с высшим образованием положено платить больше. Не говоря уже об аренде комнаты!

– Сима, как ты можешь?!

– Да я уже, бабуля, вообще никак не могу! Но ради тебя потерплю.

Такие разговоры повторялись по нескольку раз в день, и в какой-то момент Серафима поняла, что терпеть уже нет никаких сил. Тем более что Антон не звонил, никак не проявлялся, мобильный его был отключен, и Симе в голову лезли всякие гнусные мысли.

Когда на душе черно и тоскливо, любая мелочь выводит из себя. Тем более такая, как посторонний молодой мужчина в доме.


Предупредить Чугунову, чтобы она придерживалась версии «случайно зашла», Серафима не успела. Откровенно говоря, просто не сообразила от радости грядущего освобождения. В том, что Зойка уволочет добычу к себе, она даже не сомневалась.

– А мы мимо шли, – начала было Серафима, но тут же была перебита бабушкой:

– Я вот интересуюсь: кто это мы и почему ты шла не домой, а мимо дома? – Анфиса Макаровна напряглась. Она прекрасно понимала, что ее дружеская услуга зашла слишком далеко, и разрывалась между умоляющей о помощи Марго и раздраженной внучкой.

– Мы – это я, – ввинтилась в прихожую Чугунова. – Здрасьте, Анфиса Макаровна! Где жилец?

– Какой жилец? – покраснела бабушка.

– Да который надоел. Вы не стесняйтесь, чего уж тут. Не все такие гостеприимные, как я. Тем более что я тоже рада далеко не всем. Вот если бы у меня Симона поселилась, я бы ее уже через день поперла. А как же? На что мне конкурентка? Вдруг я свою судьбу в лифте встречу? А домой-то не приведешь, если там чужие. Тем более что тут все по взаимному согласию: вам ни к чему, а мне позарез надо. Очень все складно получилось.

– Добрый вечер. – В коридор на звук беседы вышел Иван. Как всегда – в тренировочных и с голым торсом. – Уж не меня ли тут, как старый диван, пристраивают?

– Тебя, – ласково улыбнулась Сима и предостерегающе процедила: – Будешь возражать?

Иван внимательно осмотрел задохнувшуюся от восторга Чугунову. Серафима тоже уставилась на подругу. Если быть объективной, то Зойка была не такой уж полной, скорее сдобной и аппетитной. Лицо, если смыть косметику, тоже вполне ничего себе: глаза добрые, щеки румяные, улыбка радушная. Что еще нужно мужчине если не для счастья, то хотя бы для временного проживания?

– Беру, – выдохнула Зойка, чуть все не испортив. – В смысле, не хотите ли чаю?

При этом она, вдруг вспомнив про пакеты, проиллюстрировала приглашение, тряхнув булькнувшим содержимым.

– У вас с собой? – ухмыльнулся Иван. – Или вы к нам?

Именно уверенное «к нам» и добило Серафиму окончательно. Какая феерическая наглость! Он уже мыслит себя неотъемлемой частью их семьи.

– Не «к нам», а «к вам», – директивно поправила она зарвавшегося гостя. – Зой, у нас чая нет.

– А у меня есть, – понимающе кивнула подруга. – И не только чай. Приглашаю.

– Ну мы с бабулей как-нибудь в следующий раз, – Серафима ободряюще улыбнулась Ивану. – А ты давай.

– С вещами? – он криво и, как показалось Симе, с сожалением, ухмыльнулся.

– С вещами! – хором обрадовались заговорщицы. Причины у этой радости были абсолютно разными, но степень – одинаковой. Как же приятно, когда цели совпадают.

Бабушка смущенно молчала, испытывая и стыд, и облегчение. В конце концов, уж у Зойки-то мальчика точно не найдут. Хотя жаль, что с Серафимой у них ничего не получилось.


–Ты чего такая кислая? – заботливо спросила Жанна. – И с каждым днем все кислее и кислее.

– Да так, ерунда, – Серафима махнула рукой. – Личное.

– Не скажи, – живо возразила Жанна. – Личное не может быть ерундой. Особенно накануне Восьмого марта. Такой день бывает раз в год, тут либо все решается, либо рушится.


Они сидели в операторской и маялись от безделья. День был на удивление тягостным и унылым. Завтра начнется предпраздничная суета, мужчины будут поздравлять, дарить цветы, говорить комплименты, мучительно выискивая, что бы выдающегося отметить в давно примелькавшихся обликах сотрудниц. Но сегодня не было даже намека на предвкушение завтрашнего торжества. То ли давление, то ли магнитные бури, то ли просто крах надежд. Если готовишься к похоронам, то глобальные события мало волнуют. Тем более что предпраздничной атмосферой на работе даже не пахло. Бобриков с утра наорал на Жанну, не вовремя доставившую факс, на Серафиму, плохо заварившую чай, и на заведующего складом, не угодившего с отчетом.

К слову сказать, с Жанной у шефа пока никакого романа так и не было. Серафима все присматривалась и ждала со смешанным чувством недовольства собой, своей пассивностью и даже попустительством. К жене шефа Сима после истории с Лизиным увольнением начала испытывать нечто сродни уважению.

С тех пор как появился Антон, она стала совершенно иначе относиться к легкомыслию женатых мужчин, примеривая все известные случаи адюльтера на себя. Что чувствует женщина, которую обманывают? Подозревает? Мучается? Проверяет ночами эсэмэски на трубке мужа? Пытается взломать почту или аську? Рыдает, но соглашается на унижение? Прощает? Или не прощает? Это было так страшно, от подобных моделей веяло такой безысходностью, что Серафима изо всех сил пыталась не рассуждать на столь мрачные темы. Но то ли интуиция, то ли необоснованные страхи заставляли ее вновь и вновь примерять на себя шкуру обманутой и покинутой. Ответа на ее вопросы не было. Каждый выбирает свою дорогу. Как страшно оказаться на перепутье. Но шансов избежать этого выбора нет. Рано или поздно фортуна сделает подножку, и любая, гордо шествующая по жизни женщина, еще пять минут назад считавшая себя счастливой, уверенная в завтрашнем и даже послезавтрашнем дне, раздававшая советы и реагировавшая на чужие проблемы с юношеским максимализмом ни разу не преданной и не проданной, окажется там, где оказаться не чаяла – в грязи, в реальности, в том, из чего сотканы поломанные судьбы, разбитые сердца и скомканное, как бумажный лист, будущее.

Что касалось Антона, то за последние дни Серафима уже успела столько всего напридумывать, что подсознательно была готова ко всему и даже отчасти смирилась с тем, что ее бросили. Но надежда еще теплилась: а вдруг? Обсуждать свою беду ни с кем не хотелось. Слишком больно. Слишком горько. Да и знала она заранее все, что ей скажут. Серафима и сама умела утешать, говоря дежурные фразы и фальшиво убеждая, что все еще впереди. Никому не дано знать, что будет впереди, и не последний ли шанс упущен. Жизнь – это промежуточная станция без расписания. Поезда несутся мимо, обдавая горячим дыханием чужих судеб, отзвуками чужого мира и оставляя лишь крошечную надежду: следующий может остановиться. А как разобраться, стоит ли в него садиться? А вдруг не туда увезет? Ведь не вернешься, не проживешь уже прожитое. Дни утекают под колеса пунктиром шпал, обратной дороги нет. Есть только новая, и кто ее разберет, по какому маршруту придется путешествовать и есть ли где-то на этой траектории то самое долгожданное счастье. А вдруг оно осталось на другой ветке?


Когда перестаешь судорожно ждать и надеяться, то иногда происходит чудо. Редко, но все же.

Антон позвонил, когда Серафима разглядывала не первой свежести маникюр, прикидывая, не поменять ли лак. Ей мучительно хотелось совершенствовать свой облик, поднимаясь все выше и выше над комплексами, в которые ее втаптывала зависимость от мужчин. Премия от шефа, отложенная на подарок для Антона, уже давно жгла карман, тем более что мужской праздник благополучно миновал, а женский можно было запросто провести в одиночестве. Если не прихорошиться. Хотя даже если и прихорошиться, то все равно – не успеешь. Да и нужно ли хватать то, что попадет под горячую руку?

– Лапа моя, соскучилась? – бархатный голос не умещался в трубке, обволакивая моментально поплывшую Серафиму. Она молчала, захлебнувшись радостью и подавившись еще не до конца пережеванным горем. Собственно, горе было бы более ожидаемым и даже более логичным итогом этой любви. Как больной зуб: пломба рано или поздно подведет, а вот если вырвать – то и болеть будет нечему. Хотя, конечно, если каждый зуб вырывать, то и вкусить запретный плод, который однажды упадет в руки или прямо на темечко, будет нечем. Привыкшая к разочарованиям, Сима некоторым образом даже насторожилась: радоваться она боялась – слишком непривычный эмоциональный фон.

– Ты почему молчишь? Алло? Меня слышно? – недовольно забасил Антон.

«Какие странные существа – мужчины. Молчит, потому что не слышно? А то, что на его двухнедельное отсутствие можно было обидеться, в голову не приходит? Вот сейчас возьму и обижусь. И трубку повешу!»

– Привет, – обмирая, шепнула Серафима. Не хотелось быть гордой, независимой, насмешливой – вот не хотелось, и все тут! В принципе она легко могла поставить на место любого мужчину, но только не этого. Гордиться можно только тогда, когда в результате не остаешься внакладе, но держать марку себе в ущерб – глупо.

– Какие у нас планы на праздник? – как ни в чем не бывало поинтересовался Антон. Как будто они только вчера расстались. Какие у Симы, уже считавшей себя коварно обманутой и брошенной, могли быть планы на Международный женский день? Напиться и, если получится, презреть морально-нравственные устои.

Как здорово, что теперь можно остаться приличной девушкой!

– Пока не знаю, – вкрадчиво прошелестела она, ожидая от любимого конкретных предложений. Вообще-то, праздник по календарю лишь послезавтра, а как быть с сегодняшним и завтрашним днем? В сердце опять впилась острым жалом тревога.

– А я знаю, – порадовал Антон. – В шесть я за тобой заеду, вот все и решим.

Неуверенная в себе женщина смешна и нелепа. Ей во всем чудятся подвох, скрытый смысл и прочая дрянь, мешающая насладиться жизнью. Серафима ненавидела себя именно за эту глупую подростковую неуверенность, выглядевшую в сочетании с ее мощным грозным обликом как бантик на хвосте слона. Вот и сейчас Сима снова растерялась: в шесть сегодня, или завтра, или вообще вечером Восьмого марта? А может быть, утром в шесть? Вдруг любимый приготовил какой-то сюрприз, до которого полдня ехать?

Чтобы не изводить себя догадками, она сразу бухнула:

– Сегодня?

– Ну разумеется.

– Ладно. До вечера, – с облегчением вздохнула Сима, чувствуя себя жабой на болоте, краснеющей при приближении Ивана-царевича. Вроде и неловко за лягушачью шкурку, и любви королевского отпрыска страсть как хочется.

– Твой? – понимающе хихикнула Жанна. – Полегчало?