Я спустил курок. Пули взрывались у меня в ушах, в руках, в плечах. В крови и в мозгу. Блевотина смерти заставила меня содрогнуться всем телом, даже мошонкой.

— Неплохо, чуть выше правого уха, — похвалил меня Джек. — Попробуй еще.

Я выпустил еще одну очередь. Теперь я чувствовал себя увереннее. Никакой судороги. Все просто, легко. Снова прицелился. Выстрелил.

— Попал. В яблочко — то бишь в глаз. Поздравляю с потерей девственности. Лучше поздно, чем никогда. Могу взять тебя на работу — из пулемета стрелять.

Джек потянулся к пулемету, но я не выпускал его из рук — я вдруг почувствовал себя другим, обновленным. Сделай что-нибудь новое — и ты почувствуешь себя обновленным. Как интересно стрелять из пулемета. Я выстрелил еще раз — и изрешетил Шульцу рот.

— Нет, ты погляди, — только и сказал Джек.

Я отдал ему пулемет, и он посмотрел на меня. Вот так-то! Уличный забияка, мальчишка отправил в нокаут профессионала. В первом раунде!

— Как это тебе удалось, черт возьми? — спросил Джек.

— Глазомер, — скромно ответил я. — Вот что значит в бильярд играть.

— Я потрясен, — сказал Джек. Он еще раз с изумлением посмотрел на меня и прицелился. Но потом раздумал. А вдруг промахнется? Он — и промахнется. — Хватит на сегодня. Пошли перекусим и выпьем за твою меткость.

— Нашел за что пить, — возразила Алиса. — Давайте выпьем за что-нибудь более важное, за погожий день, например, или за жаркое лето, или за то, что у нас появился новый друг. Ведь ты наш друг, да, Маркус?

Я улыбнулся Алисе, давая этим понять, что, да, я ее друг, ее и Джека. Я и был тогда их другом, да, конечно, был. Я испытал живейшую симпатию к этой парочке, ведь только что она познакомила меня с существом, которое плюется смертью, изрыгает ее, харкает ею. Полезное знакомство, нечего сказать.

Мы вернулись в дом; Фогарти сидел на веранде и читал «Крэзи-Кэт».

— Я слышал стрельбу, — сказал он. — Кто победил?

— Маркус, — ответила Алиса.

— Я угодил мистеру Шульцу прямо в рот — если это можно назвать победой.

— Поделом ему. Неделю назад этот подонок замочил в Джерси моего двоюродного братишку.

Таким образом, совершив моральное падение, я получил моральную поддержку, отчего испытал радостное возбуждение и вновь почувствовал себя в этот великолепный воскресный день уютно и привольно.


Мы сели в машину и поехали домой к Джеку. Мы с Алисой — на заднем сиденье, Джек — впереди, рядом с Фогарти. Алиса сообщила мне, что будет на обед: жареное мясо с печеной картошкой («Ты любишь мясо? Джек обожает!»), спаржа из их собственного сада (ее выращивает Таму, садовник-японец) и яблочный пирог, испеченный Корделией, чернокожей служанкой.

Розовое летнее платье так обтягивало Алису, что казалось, стоит только Джеку дать знак, как она немедленно из него выскочит. Вся — любовь, вся — пышность, вся — спелость; упадет на постель, или на траву, или на него и будет принадлежать ему — возьми меня, всю. Яблоневый аромат, листья, синее небо, белые простыни; твердые красные соски, полные ягодицы, упоительная влажность в промежности, теплые влажные губы, рассыпавшиеся волосы, неистовая страсть, восторг, чудо — и после каждого раза легкость такая, что кажется: взбежишь на любую гору.

Хороша.

Когда мы приехали, Бычок (полное имя Мендель (Бык) Файнстайн), постоянный кадр, спал на веранде. Бычок был штангистом с бычьей шеей и без задних зубов; он отсидел четыре года за вооруженное ограбление обувного магазина. Такой большой срок Бычку дали потому, что он не только прихватил всю обувь с полок, но и снял туфли с самой продавщицы. И это ему припомнили.

Как только в замке повернулся ключ, Бычок тут же вскочил с дивана. На веранде стояла серебряная клетка с двумя канарейками, и Алиса, по дороге на кухню, остановилась возле клетки с ними поворковать. Когда она вышла, Фогарти сел на диван рядом с Бычком, который знаками показал Джеку, чтобы тот подошел поближе.

— Мэрион звонила. С полчаса, — прошептал он.

— Сюда?! — Джек был явно недоволен.

— Да. Хочет сегодня с тобой увидеться. Говорит, по важному делу.

— Проклятье, — проворчал Джек и прошел в гостиную, а оттуда, перескакивая через ступеньки, побежал наверх. Я остался на веранде с его «мальчиками».

— Мэрион — его подружка, — шепнул мне Фогарти, словно желая удовлетворить мое любопытство. — Видишь этих канареек? Одну он называет Алисой, другую — Мэрион.

Бычок счел сказанное верхом остроумия и расплылся в широченной улыбке, а я, предоставив ему и Фогарти посудачить о личной жизни хозяина, вошел в гостиную. Вкус Алисы чувствовался во всем: в мягкой, обтянутой мохером мебели, в журнальном столике орехового дерева, в настольных лампах с завернутыми в целлофан абажурами, в пышном персидском ковре, который обошелся бы Джеку в целое состояние, если б он его не украл или не купил по дешевке с рук, — хотя роскошь Джек любил, тратиться на нее он особого желания не испытывал. Что же касается мебели, то ее он предоставил выбирать Алисе: все, что Джек приносил в дом сам, его супругу большей частью не устраивало. Стены были увешаны календарями в рамках и иллюстрациями на сюжеты Священного Писания. Например, рисунок сепией: Мадонна возвращается с Голгофы, а также объятое пламенем Сердце Христово, над которым вздымается крест. Одна стена была затянута великолепным синим шелком — память о том времени, когда Джек грабил склады и поезда. На маленькой книжной полке, забитой сочинениями Дзейна Грея и Джеймса Оливера Кервуда,[12] в глаза мне бросились три книги: Рабле, энциклопедия франкмасонства и втиснутая между ними Библия Дуэ.[13]

Когда Джек спустился, я спросил его про книги. Франкмасонство? Да, он масон.

— Полезно для бизнеса, — пояснил он. — Ведь с этими протестантами каши не сваришь. Держат денежки под замком.

А Рабле? Джек снял книгу с полки и погладил ее.

— Мне ее подарил один адвокат, когда в 1927 году я влип в историю. («История» заключалась в том, что люди Лепке устроили засаду, убили Малыша Оги Оргена и выпустили три пули в Джека.) Потрясная книга. Ты читал? По-моему, этот Раблей малость не в себе.

Я сказал, что эту книгу знаю, но на совпадения обращать его внимание не стал: Рабле ведь был не только у Джека, но и в библиотеке клуба «Рыцари Колумба», где я принял решение сюда приехать; кроме того, эту книгу подарил ему не кто-нибудь, а адвокат. Решил, что скажу об этом как-нибудь в другой раз, в более спокойной обстановке. А то получится, что я все это нарочно выдумал — специально, чтобы ему польстить.

Алиса услышала из кухни наши голоса и вошла в гостиную прямо в фартуке.

— Эти чертовы масоны, — сказала она. — Не могу отучить его от этого вздора.

Чтобы ее позлить, Джек повесил наверху, в уборной картину с изображением всевидящего ока внутри треугольника — высшее божество в причудливом масонском представлении. Тема, на которую заговорила Алиса, вызывала, как видно, частые споры между супругами.

— Он смотрит на тебя, Алиса, — сказал ей Джек, — даже когда ты писаешь.

— Мой Бог не смотрит на меня, когда я писаю, — отпарировала Алиса. — Мой Бог — джентльмен.

— Твой Бог, если я правильно понимаю, — это два джентльмена и птичка в придачу.

Он открыл Рабле и начал читать, подойдя к дверям кухни, чтобы Алиса слышала. Читал он о прибытии Гаргантюа в Париж, о том, как он снял колокола Нотр-Дам на бубенцы для своей гигантской кобылы, а также о том, как Гаргантюа уселся на башни собора, взирая сверху на собравшуюся толпу. И тогда он решил напоить их вином.

«С этими словами он, посмеиваясь, отстегнул свой несравненный гульфик, — прочел Джек с притворной напыщенностью, голосом высоким, подрагивающим от волнения, — извлек оттуда нечто и столь обильно оросил собравшихся, что двести шестьдесят тысяч четыреста восемнадцать человек утонули, не считая женщин и детей».[14]

— Господи, Джон, — сказала Алиса, — и как ты можешь читать такое?

— «Оросил собравшихся», — повторил Джек. — Вот мне бы так! — И, не выпуская книгу из рук и снова обращаясь ко мне, он сказал: — Не удивляйся, что она назвала меня «Джон». Мое полное имя: «Джон Томас Брильянт». Звучит? — И он громко рассмеялся.


Джек бросил книгу на диван, быстрым шагом вышел на веранду, спустился к машине и вернулся с двумя бутылками шампанского. Поставил обе бутылки на журнальный столик и достал из буфета четыре бокала.

— Алиса, Лихач, шампанского хотите?

Оба ответили «нет». Бычку же Джек и предлагать не стал. В самом деле, зачем тратить шампанское на человека, который с большим удовольствием выпьет средство от пота?

Джек налил шампанского мне и себе.

— За плодотворное сотрудничество в рамках закона, — провозгласил он.

«Изящно выражается», — подумал я и сделал глоток, а он осушил свой бокал целиком и тут же наполнил его снова. Содержимое второго бокала исчезло так же быстро, как и первого, за вторым последовал третий — за одну минуту Джек управился с тремя бокалами.

— Пить хочется, — объяснил он. — Шампанское — самое оно!

Джек явно переигрывал. Он допил третий бокал и уставился на меня. Я пил маленькими глотками и рассказывал, что бывает, если выпить дешевого шампанского.

— Прости, что перебиваю, — сказал он, терпеливо дождавшись, пока я сделаю паузу. — Ты пройтись не хочешь? Погода сказочная, а мне хотелось показать тебе окрестности.

Мы вышли через заднюю дверь, зашагали вдоль протекавшей параллельно дороге речушки, дошли до того места, где она сужалась, перепрыгнули на противоположный берег и, ступая по ковру из сосновых иголок, погрузились в тишину и прохладу леса. Лес был совсем еще молодой: старые деревья давно уже повалили, а молодые — сосны, березы, клены, ясени, — высокие, но еще не широкие в обхвате, трогательно тянулись к солнцу. Кошка по имени Пуля бежала следом за Джеком, точно хорошо обученная собака. Жила она на улице и к нам присоединилась, когда мы спустились с заднего крыльца, где она уже давно вяло играла с полумертвой белкой, у которой, впрочем, хватало еще сил и ума отбегать в сторону всякий раз, когда Пуля обнажала зубы. Но белка была уже в возрасте, и нередко прыжок Пули заставал ее врасплох.

Джек шел быстро, почти бегом, с кошачьей ловкостью перепрыгивая через поваленные деревья, карабкаясь в гору, спотыкаясь, но так ни разу и не упав. Он то и дело поворачивал голову, чтобы проверить, поспеваю ли я, и всякий раз делал мне один и тот же знак: правой рукой, сгибая пальцы в суставах от себя ко мне — «давай поторопись». Он ничего не говорил, но даже сейчас я помню этот его жест и тревожный взгляд. В эти минуты он ни о чем не думал, кроме меня, цели нашего путешествия и тех препятствий, которые ему и кошке приходилось преодолевать: сгнившего бревна, камней и валунов, сухостоя, поваленного дерева — незахороненных покойников леса. Тут впереди показалась просека, и Джек, поджидая меня, остановился. Он показал пальцем на луг, который издали похож был на приподнятое золотое яйцо, и в центре, точно перевернутая вверх ногами ножка огромного желтого гриба, одиноко возвышалась высохшая яблоня; за яблоней на пригорке стоял старый дом. Туда, по словам Джека, мы и направлялись.

Теперь Джек шел рядом со мной; он успокоился — то ли оттого, что лес кончился, то ли от вида дома; во всяком случае, больше он не торопился, его взволнованное лицо разгладилось.

— Почему ты приехал? — спросил он, и тут только я заметил, что на губах у него играет улыбка.

— Ты меня пригласил. И потом, мне было интересно. Мне и сейчас интересно.

— Я думал, может, уговорю тебя на меня поработать.

— Адвокатом или пулеметчиком?

— Может, думал, ты откроешь в Катскилле филиал своей конторы.

Это меня рассмешило. Еще не сказал, что ему от меня нужно, а уже зазывает к себе под крылышко.

— Не имеет смысла, — сказал я. — В Олбани у меня практика. И будущее тоже.

— И какие ж у тебя планы на будущее?

— Политика. Может, конгресс — если повезет. Тут, кстати, нет ничего сложного. Аппаратные игры.

— На Ротстайна работали два окружных прокурора.

— Ротстайна?

— Арнолд Ротстайн. В свое время я сам у него работал. В его распоряжении был целый взвод судей. Почему ты достал мне разрешение на ношение оружия?

— Просто так. Без всякой задней мысли.

— Ты же знал, что я не пай-мальчик.

— Мне это ничего не стоило. Мы хорошо пообщались тогда в «Кенморе», и после этого ты еще послал мне виски.

Он похлопал меня по плечу. Как током дернуло.