– То-то с Жозефинами потом и разводились, – заметила Катя. – А некоторых еще и на костер отправляли! И в тюрьму, и в монастырь, и под топор! – Но, заметив грозный взгляд сестры, Катя дальше сочла за лучшее привычно заныть: – Мне математика не дае-ется…

Но Вика, не слушая ее больше, решительными шагами отправилась в свою девичью постель.


Саша температурил всего одну ночь. Потом у него начались насморк и кашель, но температура установилась почти нормальная, и Лиза немного успокоилась. Конечно, он скучал, капризничал оттого, что нельзя было идти гулять и приходилось сидеть целый день дома, ныл и периодически срывался то на вой, то на плач. Все же благодаря Гале, приходившей на целый день, Лиза могла работать. В первую очередь она закончила редактировать большое интервью с Ниной.

«Напомнить ей о себе или промолчать?» – думала она все два дня, пока работала над материалом. Ей почему-то ужасно хотелось снова повидаться с Ниной. Лиза не видела в ней теперь ни соперницу, ни подругу. В нынешней Нине ее привлекали не прежние рассуждения самки, готовой до конца бороться за свое гнездо, а мысли карьеристки, поглощенной работой. На взгляд Лизы, совершенное отсутствие кокетства, простота, ум и искренность придавали Нине особенное значение: к ней хотелось вернуться, с ней хотелось поговорить о жизни. Но Нина за два часа беседы рассказала только о проводимых исследованиях и ни разу не упомянула о семье, личной жизни – о чем-нибудь таком, что позволило бы Лизе задать чисто женские вопросы. Нина как будто ощущала себя вне времени, вне общества. Она улыбалась, когда говорила о цифрах. Лиза, которой приходилось интервьюировать и актеров, и художников, знала эту глубокую поглощенность работой и уважала ее. Более того, она считала, что люди, погруженные в дело душой, составляют духовную элиту общества. Она и сама хотела бы в нее войти. И все же, все же… Лизу ужасно интересовали бытовые подробности Нининой жизни. Как она живет, с кем, не вышла ли замуж? Но спрашивать, как сложилась личная жизнь собеседницы, было бы дурным тоном, особенно если предположить, что Нина все-таки ее узнала.

Эти несколько дней, с тех пор как Лиза снова увидела Нину, помимо желания часто возвращали ее в прошлое, к тем уже далеким, как казалось ей, временам, когда она ощущала себя еще девчонкой. Двоякое чувство не покидало Лизу. С одной стороны, она все-таки вышла победительницей в чисто женской схватке за самца: увела от Нины мужа, несмотря на ее героическую стойкость и волю. С другой стороны, Лиза не могла не понимать, что эта победа оказалась для нее пирровой. Более того, кто знает, как сложилась бы ее дальнейшая судьба, послушайся она Нину. Уже спустя всего несколько месяцев жизни с Кириллом она убедилась в Нининой правоте, и, хотя собственные женские чары еще казались ей всемогущими, она с разочарованием обнаружила, что испытывать их, оказывается, не на ком. Кирилл, на удивление быстро свыкшийся с ролью мужа молодой и красивой женщины, молниеносно разучился ценить внешнюю привлекательность Лизы. Внутренней же общности у них не было никогда.

С перепугу Лиза кинулась в новый роман. Да и кто устоял бы перед молодым красавцем, выпускником военного училища, чей мощный торс и веселый взгляд было даже смешно сравнивать с дрябловатыми мышцами Кирилла, его уже порядочно отвисшим животиком и тусклыми глазками с набрякшими веками. Но, скоропалительно разорвав отношения с Кириллом и заключив новый брак с молодым лейтенантом, Лиза всего через несколько месяцев с ужасом убедилась, что брак вовсе не форма гармоничного сосуществования двух людей, а лишь возможность для мужчины получить бесплатную рабочую силу для ухода за ним самим и детьми. Женщина же при этом лишь пользуется средствами мужчины, и то не всегда. Некоторые мужья не могут содержать не только жену и детей, но даже и самих себя. Поэтому российским женщинам приходится работать не только дома, да и карьеру им сделать во сто крат труднее, чем мужчинам.

И когда эта печальная реальность отчетливо встала перед Лизой, она, вначале ужаснувшись, все-таки не сдалась обстоятельствам, а решила сделать все, на что была способна, чтобы переменить хотя бы в своей семье привычный ход вещей.

Эту свою многодневную битву за нормальное, по ее представлениям, существование Лиза не любила вспоминать. Наоборот, старалась стереть из памяти те подробности. Зато воспоминание о том, как с полуторагодовалым Сашкой села в московский поезд, чтобы вернуться домой, было приятным. Даже спустя многие месяцы оно напоминало ей о том чувстве внутреннего освобождения, которое посетило ее сразу, как только она решила уехать домой. Она еще помнила, как боялась, что муж, прочитав ее записку и обнаружив отсутствие детских вещей, бросится за ней в Читу на вокзал, чтобы остановить, помешать ей уехать самой и увезти сына. Она твердо знала, что никакие уговоры уже не смогут повлиять на ее решение. И когда поезд тронулся, а перрон остался пуст и никаких признаков присутствия на нем красавца лейтенанта не обнаружилось, Лиза не только не огорчилась этому, но вздохнула с облегчением и, напевая, стала устраиваться с Сашкой на жесткой полке плацкартного вагона.

– К мужу, наверное, едешь? – спросила ее сидевшая напротив пожилая женщина.

– Почему вы так подумали? – Лиза с интересом посмотрела на соседку.

– Веселая ты! Обычно, когда назад от мужа едут, ревут!

– Да, к мужу. – Лиза успокоила ее и, чтобы тетка не донимала расспросами, все время или спала, или занималась сыном.

Ехала она в Москву тайком, без денег, зная, что дома у нее нет, потому что отец уже завел новую семью, а с матерью она жить категорически не хотела. Впереди ее ждали проблемы устройства на работу, поиски жилья и все прелести жизни одинокой женщины с ребенком на руках. И тем не менее Лиза отчетливо помнила, что тогда в нечистом плацкартном вагоне, под стук колес, она впервые заснула с ощущением счастья. С ощущением, которое отсутствовало у нее все время после рождения сына.

С внешностью у Лизы были, однако, серьезные проблемы. Больше всего, конечно, ее беспокоили волосы. Впервые она заметила, что они стали вылезать пучками, сразу после возвращения в Москву. Она подумала, что это временное явление, связанное с родами, – так, кстати, говорили ей и врачи – и купила парик, чтобы переждать, пока организм придет в норму. Но этого не произошло, и теперь каждый раз, когда Лиза снимала с головы свой роскошный рыжий парик, сердце у нее болезненно сжималось. Проблема углублялась. Казалось, что на голове вообще нет волос – только кое-где виднелись жиденькие пучки. Лиза проводила расческой по голове в разных направлениях – и вперед, и назад, и с боку на бок, как рекомендовали косметологи, втирала в кожу разные мази – все было бесполезно.

«Хорошо, что проблема снаружи, а не внутри! По крайней мере ее хорошо видно!» Она шутила сама с собой, но каждый раз, когда готовилась снять парик на ночь, настроение у нее портилось. Даже мать и отец не видели ее без парика, думая, что эксцентричная дочурка специально завела такую вызывающую прическу. Сашка видел ее голову в натуре, но был еще достаточно мал, чтобы распространяться на эту тему. И Галя не знала о ее секрете довольно долго, пока Сашка не нарисовал простенький рисунок под названием «Моя мама». На голове у существа неопределенного пола были изображены три желтого цвета полоски.

– Ты что! Ты неправильно нарисовал! У мамы другая прическа, – сказала ему Галя и внесла коррективы оранжевым карандашом – вокруг Лизиной головы появились хвостатые яркие змеи.

– Нет! У мамы вот так! – продолжал упорствовать Сашка и стал настаивать на своих полосочках, зачеркнув нарисованную Галей роскошную шевелюру.

– Как странно он тебя видит! – Галя показала Лизе Сашкино творчество. Лиза могла бы просто улыбнуться в ответ, но решила быть справедливой и не подводить ребенка. Кроме того, ей была интересна Галина реакция.

– Устами младенца глаголет истина, – признала она правоту сына. – Это ведь у меня парик! – Она сделала одно быстрое, резкое движение и по округлившимся Галиным глазам поняла, что суровая правда оказалась для няни сюрпризом. – Вот теперь этот сюрприз я и буду носить на голове всю оставшуюся жизнь!

Было бы легче, если бы Лиза заплакала, но вот уже больше четырех лет, с тех самых пор как она почувствовала себя взрослой, слезы у нее куда-то исчезли.

Кроме того, с каждым месяцем она стала с некоторой тревогой замечать, что все больше худеет. Раньше у нее были вполне приятные формы, но сейчас без какой-либо диеты, вообще безо всяких усилий с ее стороны между талией и поясом брюк стали свободно пролезать сначала ладонь, а потом и кулак. В дополнение к этому кожа на плечах начала провисать неприятными складочками, а около коленок выросли отвратительные целлюлитные бугорки. Вопрос требовал кропотливого изучения (Лиза терпеть не могла чувствовать себя в чем-либо неподготовленной), но ей некогда было им заниматься. Она решила побольше есть, но это не принесло желаемых результатов. Кроме того, у нее совершенно пропал аппетит. От запаха пищи стало тошнить, как во время беременности, и она теперь стремилась выйти из кухни, когда Галя кормила Сашку супом. Единственное, что Лиза теперь ела без всяких ограничений, было мороженое. Она могла не завтракать, не обедать и не ужинать, но как только зачем-нибудь выходила из дому, ванильный рожок в шоколаде, купленный в первом же киоске, становился ее верным спутником.


Подошло время назначенной с Ниной встречи. Лиза обещала принести ей на подпись материал перед выходом в печать и старалась не отступать от своих обещаний. Она называла это «мужским стилем ведения дел», хотя прекрасно знала, что далеко не все мужчины отличаются пунктуальностью. Лизе было странно вспоминать, какой она сама была несколько лет назад. Она тоже могла без зазрения совести опоздать на важную встречу, а потом придумать нелепые оправдания. Могла не прийти куда-нибудь – просто потому, что не хотелось. Могла съесть на улице мороженое, тут же кинуть обертку под ноги прохожим и спокойно пойти дальше. И наконец, как небрежно она водила автомобиль! Но вот о своей красавице машине Лиза старалась не вспоминать. Как только она слышала слишком громкий звук чьего-нибудь двигателя или визг тормозов, то усилием воли переключала сознание на какое-нибудь неотложное важное дело. У нее в памяти даже была дежурная картинка для переключения: Лиза искусственно вызывала вид собственного рабочего стола со стопкой чистой белой бумаги и представляла, как на ней появляется текст ее будущей книги. Мысленно она исписывала все листы, после чего уже могла свободно думать о чем угодно, и мысли о машине больше ее не тревожили. Все-таки она была профессиональным психологом и в глубине души гордилась этим, хотя прекрасно помнила, что первые ее попытки утвердиться на этом поприще не удались.

«Я была совсем неплохим психологом! – говорила она себе. – Не моя вина в том, что законы рабства еще почти повсеместно процветают в нашем обществе! И в одиночку их не переломить».


Она прекрасно помнила, как Сашка заболел первый раз в жизни. Ему было всего три месяца от роду, и они жили тогда втроем в Забайкалье, в военном городке на съемной квартире. В поселке у них практически не было зелени – только копоть и мороз зимой и та же копоть и жара летом. Вокруг возвышались горы, поросшие лесом. Плохое сообщение, плохое снабжение, железная дорога только от Читы. Она и Сашку родила в Чите – в Москву не поехала, не хотела расставаться надолго с любимым мужем. Все беспокоилась, как он будет жить без нее. Уже потом ей рассказали доброжелательные знакомые из числа местных жен, что, пока она лежала то на сохранении, то в роддоме, к ее красавцу мужу все подкатывалась с предложениями товарищеской помощи по хозяйству жена его непосредственного начальника – усатого майора.

Сашке в тот день сделали прививки от полиомиелита и сразу АКДС, и вечером температура у него поднялась почти до сорока градусов. Лиза была неопытна, не знала, что делать, да и в доме у нее не хранилось почти никаких лекарств. Муж, как всегда, задерживался на работе. К двенадцати ночи она решила, что он не придет ночевать, как уже случалось не раз. И вот тогда в отчаянии Лиза выбежала из квартиры и стала колотить кулаками во все двери их старого, неустроенного двухэтажного дома. Она разбудила тогда весь подъезд.

– Какая-то истеричка! – обсуждали наутро происшествие соседки, жены сослуживцев.

– Избалованная и неумелая! – был вынесен всеобщий приговор.

– Мы думали, она сошла с ума! – рассказывали они еще потом долго друг другу. – Да все они там в Москве такие. Привыкли к хорошим условиям! Вот пусть теперь понюхает пороху здесь.

Почти никто не сочувствовал Лизе. А она так истошно кричала, чтобы кто-нибудь вызвал к Сашке по телефону службу спасения или «Скорую помощь», что создавалось впечатление, что она не понимает, где находится. Когда приедет «Скорая помощь», если до Читы шестьдесят километров? И что такого особенного случилось с ребенком? Ну сделали сыну прививку, ну поднялась температура. Явление рядовое, все знают, как надо с этим справляться. Ей стали предлагать лекарства – кто принес жаропонижающее, кто – супрастин, а она все кричала, что без врача ничего не будет давать, пока измученный мальчишка не уснул. Тогда она стала ходить как тень по квартирам и приставала то к одной женщине, то к другой: