Ирина Степановская - Джентльменов нет – и привет Джону Фаулзу!

– Что же тебе не нравится в этом высказывании? – Юра достал из шкафчика сковородку и внимательно посмотрел на Нину.

– Все не нравится! И то, что он с таким апломбом говорит о себе не как о человеке, а как о мужчине, то бишь как о самце. И то, что он будет решать все сам, основывается не на его уме, силе, еще каких-то положительных качествах, а только на принадлежности к полу. А может, этот Гоша – идиот, и все решения будут идиотскими? И какая же тогда в его жизни отводится роль женщине? Согласно кивать и лепетать: «Холесе, мой господин! Все сделаю непременно»? Ты заметил, как в финальной сцене фильма героиня суматошно мечется по кухне, наливая этому самцу суп в тарелку? Только бы это божество снова не разгневалось и не оставило ее в одиночестве – ведь она посмела не поставить его в известность, что занимает положение в обществе выше, чем он, простой хороший слесарь!

«Как долго я тебя искала! – страстно шепчет героиня. – Как долго я тебя искала?!» А кого, собственно, она искала? И на что теперь готова ради этого «мужчины»? Умная, волевая женщина, сделавшая себя сама и воспитавшая дочь, готова не только простить его хамство, она готова покориться, прислуживать, суматошно суетиться перед господином только потому, что он нравится ей как любовник. А чему этот человек учит ее дочь? «Женщина должна уметь готовить, потому что она женщина!» – вот главная сентенция этого фильма. Я это ненавижу!

– Ты, наверное, не умеешь готовить? – улыбаясь, спросил Юра.

– Умею! Могу доказать! Но ненавижу, что должна уметь готовить только потому, что я женщина! А мужчина должен зарабатывать больше, потому что он – мужчина!

– По-моему, мы с тобой подружимся! – заявил Юра, удивительно быстро, ровно и красиво нарезая картошку. – Я тоже ненавижу идею, что мужчина должен зарабатывать больше женщины. Мужчина, как, впрочем, и женщина, должен зарабатывать столько, сколько нужно ему для жизни, чтобы быть довольным собой и жизнью. А если его заработок не укладывается в чьи-то претензии или понятия о том, как должен жить человек, – это проблема не мужчины, а того, кто эти претензии имеет.

– Почему же тогда большинство людей воспитывают своих мальчиков и девочек словом «должны»? «Ты девочка, поэтому должна уметь стирать, шить, мыть посуду. Когда ты выйдешь замуж, ты будешь должна…» ну и так далее. Напротив, если в семье мальчик, то бедному ребенку с раннего возраста внушают: «Ты мальчик, ты должен хорошо учиться, чтобы не быть дворником, чтобы получить хорошее образование, работу, содержать свою семью…» Просто ужас!

– Послушай! – Юра аккуратно выложил порезанную картошку на сковородку с предварительно разогретым маслом и повернулся к Нине. – Неужели у тебя нечего выпить за твои прекрасные слова и оригинальные взгляды, которые, кстати, целиком и полностью совпадают с моими?

– Выпить есть! – Нина открыла бар, где стояли нераспечатанные бутылки всех мастей и калибров. – Но вообще-то я стараюсь не есть и не пить после шести часов вечера.

– Сделай для меня исключение! – Юра осмотрел содержимое бара и хмыкнул: – Конечно, преимущество ты отдаешь благородным напиткам, но к жареной картошке с огурчиками лучше всего подходит водка!

Нина вспомнила о сравнительно недавнем визите Кирилла и Пульсатиллы.

– Недавно всю выпили. Если и осталось, то на донышке…

Юра посмотрел в холодильнике и действительно нашел между пакетом кефира и банками с соком бутылку водки.

– По рюмочке будет достаточно!

И в то самое время, когда Лиза после ухода отца ложилась спать, Нина с Юрой устроили классические посиделки в духе студенческих времен: по большой тарелке жареной картошки с маринованными огурцами, по рюмке водки, а потом по большой кружке чая с вишневым джемом и овсяным печеньем. Незапланированный визит превратился в теплый семейный вечер.

Тарелки после еды Юра сам сложил в раковину.

– Я помою! – с готовностью предложила Нина. – Это будет справедливо: ты картошку жарил, мне со стола убирать.

Еще она хотела добавить: «Иди пока раскладывай диван!» – но отчего-то промолчала.

– Помой, пожалуйста! – ответил ей Юра. – Тем более что мне уже давно пора идти. Пока метро не закрыли! Мне же тащиться еще на другой конец города!

– Куда? – опешила Нина. Отчего-то она считала делом уже решенным, что Юра останется у нее ночевать.

– Поеду к друзьям. Вместе учились. Хорошие ребята – муж и жена. Пригреют как старого товарища в любое время суток, но все-таки хотелось бы явиться к ним не в три часа ночи. Они тоже устали, у них дети…

– А ты разве…

– Нет, я поеду! – Юра решительно надел помятое пальто, взял портфель и поцеловал ее в щеку. – Ужин и беседа были восхитительны!

Дверь за ним захлопнулась, Нина замерла, храня на щеке ощущение его поцелуя. Спать ей не хотелось совершенно. Она прошла в свою почти пустую комнату, в которой только и были что широкая тахта, ковер на полу да телевизор на низком стеклянном столике. Она прошлась несколько раз от окна к двери, ступая, как балерина, на цыпочках, сделала плавный поклон, широко развела руки, будто раздвигала пышную юбку, засмеялась неизвестно чему и нажала на кнопку пульта телевизора. Плоский экран практически сразу же спустил ее на землю с небес. (Не включайте телевизор, если вам хорошо!) Известный телеведущий допрашивал молоденькую, но уже очень успешную актрису модного театра: «Что для вас главное? Работа или любовь?»

– Конечно, любовь! – с горящими глазами возбужденно говорила девушка, одетая в немыслимо рваный, но, видимо, очень модный наряд. – Правда, сама я еще такую любовь пока не испытала, но уверена: ради любви и семьи я могла бы оставить все!

– Все принести в жертву? – нарочито удивился ведущий. – И главные роли в спектаклях, о которых мечтают все актрисы страны, и съемки в кино? И работу в школе-студии?

– Да, конечно! – ни на миг не засомневалась актриса. – Я смогу пожертвовать всем ради мужа, детей, ради семьи! В этом и заключается красота русского характера моей героини, которую я в настоящее время играю.

Ведущий программы выглядел как сытый кот. Нина поняла, что ответы неопытной девочки его полностью удовлетворили. «Жертвенность принимается мужчинами всегда без возражений. А мог бы он сам, – она представила ведущего, беседующего со своей женой, тоже известной актрисой, – принести себя в жертву своей более талантливой супруге? Не просто жить рядом с ней, когда каждый занимается своим делом, а именно оставить все; профессию, которой долго учился; работу, которая приносит деньги и дает независимость; увлечения, на которые совершенно не остается времени за хозяйственными заботами и хлопотами по воспитанию детей? Жаль, что никому даже не пришло в голову задать ему этот встречный вопрос…»

Нина выключила телевизор и еще раз прошлась по комнате. Но настроения кланяться и отвешивать поклоны уже больше не было. В голове завертелась какая-то чепуха из прошлой жизни: все время чем-то недовольный, брюзжащий Кирилл, ее дурацкая возня по дому, лопнувшие помидоры в консервных банках, его противодействие, которое пришлось преодолевать, когда она обучалась вождению автомобиля…

На столике под телевизором лежал иллюстрированный журнал. Она взяла его, развернула наугад. С двухстраничного разворота под заголовком «Личная жизнь известных людей» на нее смотрело лицо очень популярного молодого актера. Она вчиталась в его слова, которые были приведены сбоку: «Раньше актрисы и в кино снимались, и хозяйство умели вести, по двое-трое детей рожали. А сегодняшние сыграют в одном сериале – и все, считают себя элитой. Ни носки мужчине стирать не хотят, ни посуду мыть. Мне такая жена не подойдет!»

«Вот соединить бы этого крокодила с актрисочкой из телепередачи и посмотреть, что с ними будет через полгода!» – подумала Нина и бросила журнал на пол.

В постель она улеглась в полном смятении чувств. Юра, час назад так мастерски жаривший картошку у нее в кухне, теперь стал казаться ей кем-то вроде злого агента вражеской разведки: невозможно предположить, какой страшной подлости от него ожидать в следующую минуту!

«И что у нас с ним получится, если мы соединимся хотя бы на время? – думала она. – Наверняка он будет мне изменять, как изменял другим, а я стану нервничать, ждать, думать, как побороть соперницу… Буду обманывать себя тем, что он меня все-таки любит, просто обстоятельства выше его, поэтому он вынужден поступать эгоистично… Боже, какой кошмар! Неужели это все будет? И этот ужас называется любовью? Нет, ни за что! Я сейчас живу хорошо! От добра добра не ищут! – Нина, уговаривая себя, закрыла глаза, повернулась на бок, натянула повыше теплое одеяло… – А все-таки хорошо, что он меня поцеловал!» – вдруг подумала она, уже засыпая, и на этом счастливо закончила свой тяжелый трудовой день.

Как-то естественным образом получилось, что после кино Кирилл пригласил Пульсатиллу к себе. На всякий случай она позвонила девчонкам – обе были дома. Видеть Вику ей сейчас не хотелось – нужно сначала все разузнать, а уж потом заводить воспитательную беседу.

– Я заночую у подруги! – коротко сказала она в телефонную трубку и с относительно легким сердцем поехала к Кириллу. В квартире у него оказался жуткий беспорядок, холодильник был пуст, от прежнего, идеального при Нине, состояния домашнего хозяйства не осталось и следа. Поэтому они вдвоем с Пульсатиллой незаметно и быстро напились, а когда Кирилл обнял ее и напористо поволок в спальню, Татьяна уже не в состоянии была разглядывать обстановку. Единственное короткое воспоминание об интерьере мелькнуло у нее именно в спальне, где они когда-то устраивали званый обед в честь ее будущего французского любовника. Француз, однако, потом принес Таньке столько разочарований, что она и не желала о нем вспоминать. Сейчас ей хотелось одного: расслабиться и не думать о дурацком свидании с Лилией Леонидовной, странном поведении старшей дочери, о том, что через пару лет придется пристраивать куда-то младшую, и – самое главное – о том, что надо ежедневно, ежечасно зарабатывать деньги, чтобы быть здоровой, кормить себя, но в первую очередь дочерей. И когда Кирилл, торопясь, будто она куда-то уйдет, стащил с нее одежду и стал покрывать поцелуями ее роскошные волосы, шею и плечи, Пульсатилла с удовольствием отпустила от себя все нудные, надоевшие до осточертения мысли и предалась любви (а в Викторианскую эпоху сочли бы, что разврату) со всем безрассудством и страстью, на которые была способна ее сильная, открытая и нежная натура. На следующее утро, отлично выспавшись на широкой постели, она, однако, встала пораньше, еще до того, как ее неожиданный любовник открыл глаза. Стесняясь, что он, случайно проснувшись, увидит ее простое белье, Пульсатилла оделась и выскользнула из квартиры. Дверь собственного дома она открыла еще до того, как встали обе девчонки. Она приготовила незамысловатый завтрак – пару яиц и по бутерброду с маслом для каждой, сама хлебнула пустого чаю (есть не хотелось после вчерашнего) и поехала в деканат института, где училась Вика. Секретарь декана, по-видимому, тоже из студенток, предоставившая Пульсатилле документы, посмотрела на нее как на идиотку. Согласно тщательно просмотренным учебным ведомостям, дочь задолженностей по успеваемости не имела и занятия посещала регулярно.

– Вика на курсе считается одной из лучших студенток, – заметила секретарь.

«Наверняка передаст Вике, что я приходила, – подумала Пульсатилла, – ну и ладно. Главное, что я выяснила: Вика не бросила институт, все остальное – чепуха. Конечно, никакой проституткой она нигде не работает. Надо быть полной идиоткой, чтобы в это поверить. Однако теперь настали такие времена – никто не знает, что придет в голову этой молодой особе в следующий момент. Надо постараться выяснить, что же все-таки произошло там, в гостях? Но как это лучше сделать?»

На работу Пульсатилла приехала к часу дня, благо по телефону договорилась поменяться уроками с двумя коллегами. Татьяна была так счастлива оттого, что Вика вопреки наговорам все-таки училась в институте, что ее даже спросили, отчего это она так сияет.

– Ох, девчонки, могу только сказать, что правы те, кто утверждает: самое большое счастье – в детях! – загадочно ответила Пульсатилла (все участницы разговора, кроме нее, приближались к пенсионному возрасту) и убежала вести урок. «Девчонки» же захихикали, переглядываясь, так как пылкость и любвеобильность коллеги ни для кого не были секретом, и тоже разошлись по своим делам.

Однако к вечеру, по мере приближения ответственного разговора с Викой, Татьяну стали одолевать сомнения и беспокойство, и домой она явилась необычайно робкой, тихой и, как показалось дочерям, очень уставшей.

– Вы ели? – задала она, входя в их комнату, обычный для всех матерей на свете вопрос.

– Ели, – ответила младшая, Катя, озаряя мать чудесной, полудетской еще улыбкой. Вика промолчала.