Ирина Степановская - Джентльменов нет – и привет Джону Фаулзу!

– Не было, так будет! – запальчиво сказала Настя. – Я вам такое устрою, что век помнить будете! – Она снова лягнула дорогущую дверь.

– Э, погоди, дорогая, не спеши! – поднял перед собой обе руки сосед. – Ты ведь не сумасшедшая женщина, нет? Как тебя убедить, чтобы ты скандала не поднимала? Муж моей сестры такой большой, хороший человек, а ты говоришь какую-то неправду! Не надо скандалить! Моей сестре плохо будет! Нам всем плохо будет! А дети? Ты о них подумала?

– Плевать я на них хотела. Сейчас мне очень плохо! – Настя опять пихнула дверь. В еще одной квартире на площадке послышалось какое-то движение и щелкнул затвор замка.

– Да вызови ты милицию, Рустам, и дело с концом! – пропищал из-за двери женский голос. – Я бы сама вызвала, да мужа дома нет!

– Э, зачем милицию, не надо милицию! Такая хорошая женщина! – миролюбиво проговорил Рустам. – Я, кажется, знаю, как тебя убедить! Заходи ко мне, дорогая, я тебе фотографию моей сестры покажу! Тогда ты поймешь, что ошиблась, и спокойно пойдешь к себе домой. Будешь кушать, спать, хорошо жить… Зачем ночью скандалить?

– Не нужна мне фотография, – пробурчала в раздражении Настя, но сомнение в ней поселилось. Главным образом подозрительным показалось упоминание о детях. Настя допускала, что у Нины мог быть ребенок, но чтобы трое и муж – человек с Кавказских гор? Как-то это не вязалось с ее обликом.

«Что я теряю? – подумала она. – Вид у этого человека приличный, машина – дорогая, не съест же он меня, не убьет? А я уж буду тогда в полной уверенности, что Нину здесь искать не стоит».

Она вошла в квартиру и замерла: всюду было светло, просторно. Такой приятной, мягкой восточной роскоши Настя никогда еще не видела. Квартира оказалась чем-то вроде ханского дворца. Внутренние стены были сломаны, посередине помещения располагался большой зал, из которого в разные стороны вели резные двери с золочеными ручками и с закругленными верхушками, как в мусульманских мечетях. Полы были устланы пушистыми коврами, по периметру зала располагались низенькие шелковые диваны, у одной стены стоял огромный деревянный резной сундук-шкаф с позолоченными и эмалевыми инкрустациями на крышке. Мужчина открыл боковую дверцу сундука, там оказался шкаф с полками. Он достал альбом.

– Проходи, дорогая, посмотри сама!

Настя никак не могла ходить в грязных сапогах по расписным коврам. Мужчина смотрел на нее. Настя секунду подумала, решительно сняла сапоги, скинула полушубок, бросила его на ковер и, ступая в колготках, подошла к мужчине.

– Прошу садиться! – вежливо пригласил он ее на диван, и вскоре Настя увидела на фотографии его самого, еще одного представительного мужчину, троих детей разных возрастов и среди них молодую женщину восточного типа, совершенно непохожую на Нину.

– И эта женщина точно живет в соседней квартире? – на всякий случай еще раз спросила она.

– Зачем бы я стал тебе врать, дорогая! – прижал хозяин обе руки к сердцу. – Зачем нашей семье такой позор! Да я сам бы первый поговорил с сестрой, а тебе спасибо сказал, что сюда пришла!

– Ну извините тогда, ошибочка вышла! – Настя вернула мужчине альбом и встала с дивана. – Вот ведь как интересно получается: у вас измена считается позором, а у нас – пустяком! Одним удовольствием! – Она покачала головой и пошла за своим полушубком.

– Э, дорогая! Ты не совсем права! – Рустам с интересом посмотрел на ее плотные, обтянутые черными колготами, аппетитные икры. – Для женщины измена мужу – позор! А мужчине разрешается многоженство!

Настя, почувствовав его взгляд, обернулась.

– Не торопись, дорогая! Такая красивая женщина, как ты, не должна бегать за мужчинами! Они сами будут выстраиваться к тебе в очередь, а ты только пальчиком указывай – то хочу, это хочу!

– Ага! Сладко говорите! – Настя покачала головой.

– Верно тебе говорю, дорогая! Присаживайся, отдохни! Гостьей моей будешь! Чай сейчас приготовлю!

Что может быть приятнее восточного гостеприимства? Настя вздохнула, снова опустила на пол свой полушубок, прошла по мягким коврам в комнату, села.

Хозяин Рустам полушубок поднял, встряхнул, куда-то унес.

– Я его на вешалку повешу. Что за мех у тебя, дорогая?

– Козлик, – ответила Настя и чуть не заплакала. Когда-то действительно это был модный мех, но с тех пор уже столько времени утекло, а она все донашивает своего старенького козла. Уже и по рукавам швы кое-где распоролись, и подол обтрепался. И почему-то упоминание об этом козлике навело ее на мысли о Юре.

– Да, видно, муж у тебя не богат! – Рустам появился с подносом, на котором стояли серебряный, очень изящный заварочный чайник и хрустальные кружечки с извитыми ручками – что-то среднее между бокалами для глинтвейна и пивными кружками.

– Какие интересные! – повертела Настя кружку в руках.

– Нравится? Возьми ее себе! Это мой подарок тебе, дорогая!

– Ну что вы, зачем же? По какому случаю?

– По случаю нашего знакомства! – Рустам снова исчез и очень быстро вернулся с вазочками какого-то тягучего варенья и круглых печений, обмазанных медом и орехами.

Она посмотрела на Рустама. Глаза у того горели восточным огнем, щеки раскраснелись, а его довольно значительная полнота, спрятанная в европейского покроя костюм, придавала ему сходство с арабским шейхом, только не хватало темных очков и белого покрывала на голове. Настя вдруг почувствовала себя Шахерезадой, готовой рассказывать сказки хоть до утра.

– Попробуй варенья из айвы, дорогая! Моя мама варила! – угощал ее Рустам. И совершенно обалдевшая от своего визита Настя постепенно забыла о Юре, о Нине, о том, зачем она сюда пришла, и смотрела на нового знакомого с плохо скрытым восторгом: вот перед ней был настоящий мужчина! Вежливый, обходительный, услужливый, рядом с которым не стыдно быть Шахерезадой!

Их разговор перешел далеко в ночь. Настя уже угощалась каким-то сладким вином и даже забыла о том, что вообще-то ей надо двигаться в обратный путь. Ее обаятельный хозяин тоже не вспоминал об этом и все рассказывал о каких-то своих знакомых, все сплошь больших начальниках и руководителях фирм, и о своей важной роли при них. Он потчевал ее рассказами о своей жизни до перестройки, когда он, как выразился, бегал по кавказской деревне голопузым мальчишкой, рассказывал о своей сестре, замечательной женщине, братьях, их женах, племянниках и в основном о том, кто из них чего в жизни добился. И как поняла Настя, был только один человек в его родне, не пользующийся уважением и успехом, – какой-то парень, чей-то внучатый племянник, художник, который в настоящее время скитается по Европе и рисует на улицах портреты туристов.

– А твой муж чем занимается, дорогая? – спросил ее наконец Рустам.

И Настя, почувствовав к этому человеку доверие, призналась ему, что Юра ей вовсе не муж, но она хотела бы за него выйти, потому что ей надоело быть не замужем и надоело не иметь своего дома.

– Понимаю, – значительно посмотрел ей в глаза Рустам и тоже сделал признание. Оказывается, у него было две жены. Одна на родине, в селе, где он вырос и где его женили сразу после армии, а вторая еще в одном городе, тоже на юге. На этой женщине он женился несколько лет назад. У обеих жен есть от него дети, у каждой – хороший дом, и он с удовольствием содержит обеих. Только в Москве – Рустам грустно покачал головой – у него нет пока жены, потому что не встретилась еще ему такая женщина-москвичка, которой он мог бы доверять и которая бы относилась к нему честно.

– Что значит «честно»? – спросила Настя, подумав, что, пожалуй, она согласилась бы занять вакантное место.

– Я врать не люблю, – пояснил ей Рустам. – Москвички – что? Не умеют жить коллективом. Каждая хочет перетянуть одеяло на себя. Хочет, чтобы я был женат только на ней, а с другими женами развелся. А куда я прежних жен дену? И детей? Нет, – Рустам покачал головой, – я всех люблю. Если со мной будут поступать честно – я и сам честный человек. Если найду такую женщину – сразу женюсь! Куплю ей дом, пусть заводит хозяйство, рожает детей, но измены не потерплю. Голову ей тогда мои люди отрежут!

– Дом? – удивилась Настя. – А чья же это квартира?

– Моя, но это квартира так себе, для представительства. Дом должен быть другой – солидный, прочный…

«Ничего себе!» – подумала Настя и спросила:

– А третья жена какой должна быть национальности? Русской? Или с Кавказа?

– С Кавказа две жены у меня уже есть, – важно ответил Рустам. – Теперь для разнообразия другую женщину хочу! Знаешь, у поэта Пушкина есть произведение «Бахчисарайский фонтан». Много было у хана жен, но все восточные женщины, а хан полюбил славянку!

– Угу! – Настя «Бахчисарайский фонтан» уже подзабыла, но смутно представляла себе, что история в этом Бахчисарае случилась неприятная.

– Вот так-то! – назидательно произнес Рустам.

– Как же мне теперь до дома добраться? – вспомнила Настя, вежливо поблагодарила за чай, встала с дивана и посмотрела на часы. – Метро закрыто, на частника у меня денег нет.

– А зачем тебе домой, дорогая? – широко улыбнулся Рустам. – Оставайся здесь! Час поздний, я тебе спальню для гостей покажу…

Собственно, этого предложения Настя и ожидала, но, когда очутилась во внутренних покоях и увидела роскошную резную постель, покрытую не синтетикой, нет, а настоящим шелковым, вышитым, нежно-голубого цвета покрывалом, то завизжала от восторга, запрыгнула на нее и раскинулась на шелковых подушках.

«Пусть меня выносят силой, – подумала она. – Сама я отсюда никуда не пойду!»

И когда наутро Рустам принес ей кофе в постель и сказал, что на работу ей больше ходить не надо и что сейчас он ненадолго отлучится по делам, а когда вернется, они поедут в самый лучший ювелирный магазин и купят ей колечко, какое она захочет, а потом еще новый полушубок, Настя потянулась на прохладных простынях со всей своей кошачьей грацией и подумала: «Вот уж свезло наконец в жизни, так свезло!»

Лиза неожиданно для себя стала у Нины частой гостьей. Тому вечеру, когда вдруг явился Юра, предшествовали несколько странных для Лизы дней. Она почувствовала, что ее таинственным образом тянет к Нине. Женщина, которую несколькими годами ранее Лиза искренне презирала, теперь стала для нее ближе матери. «Кто изменился? – думала Лиза. – Я или она?»

Нина никогда не умничала, не кричала, не спорила о политике, не рассказывала поучительных историй. Она жила естественно и незаметно, как течет вода из водопроводного крана, и строгая необходимость этого течения видна только тогда, когда она почему-либо прекращается. В какое бы время Лиза ни прибегала к ней – а видеться с Ниной стало для нее потребностью, – ее старшая подруга занималась вполне обыденными вещами: готовила очень простую еду, читала газеты или книги, иногда мыла голову или накладывала на лицо крем, но все эти простые действия Нина совершала тихо, без разговоров, без свойственного очень многим женщинам ажиотажа. Лиза заметила, что Нина никогда не ходит «на охоту», то есть никогда никому не желает специально нравиться.

«На чем зиждется ее спокойствие? – думала Лиза. – Как она относится к своей жизни? К своему совершенному одиночеству?»

Нина никак не определяла это в разговорах с Лизой. И именно потому, что Нина никогда не поучала, не навязывалась, не кокетничала, Лиза теперь чувствовала постоянную потребность видеть ее и общаться с ней.

Лиза никогда не замечала, чтобы Нина скучала. Иногда ей казалось, что та чего-то ждет, незаметно, но постоянно, как, бывает, холодным, вьюжным февральским днем тонкая веточка мерзнет на ветру, но исподволь уже готовится распустить почки.

Как-то Лиза не удержалась и спросила об этом.

– Ничего не жду, просто отдыхаю, пока у меня есть деньги, – ответила, к ее удивлению, Нина. – Такое, оказывается, наслаждение быть незанятой! – пояснила она. – Вставать, когда хочешь, есть, когда хочешь, идти, куда хочешь… Я раньше никогда не испытывала этого состояния. Сначала училась, потом ухаживала за мужем, потом работала. А теперь просто живу, наслаждаюсь жизнью.

Это Лиза понимала. Сама она уставала до изнеможения, но, начав свою гонку по жизни, уже не могла остановиться. Она хотела сделать карьеру в журналистике и делала ее. Времени видеться с Ниной у нее было не так уж много, но, поручив сына матери, Лиза внезапно обнаружила, что облегчила себе жизнь. Она уже не вникала в то, что мать слишком потакает Сашкиным капризам или говорит ему не совсем то, что нужно. Лиза прощала все, думая, что так будет легче им обеим: мать, заботясь о Сашке, постепенно успокоится после смерти отца, а она сама получит больше возможностей для развития. Единственное, что ей очень не нравилось, – мать постоянно сюсюкала.