Поэтому она сказала, что обратится прямо в суд и заявит, что это было злоупотребление влиянием. А я ей сказала: «Если вы явитесь в суд в этой шляпке, мы еще посмотрим, не сочтет ли судья, что никакого злоупотребления влияния в том, что сэр Фрэнсис Бикман смотрел на девушек, не было». Тут Дороти меня поддержала: «Мадам, моя подруга права. Такая шляпка сойдет с рук разве что английской королеве». Тут леди Фрэнсис Бикман разозлилась окончательно и сказала, что пошлет за сэром Фрэнсисом Бикманом, который, когда узнал, что леди Фрэнсис Бикман про все узнала, внезапно отправился охотиться в Шотландию. А Дороти сказала: «Вы что, отпустили сэра Фрэнсиса Бикмана одного к этим шотландским мотовкам?» И еще Дороти сказала, пусть следит за ним получше, а то он так и прогуляет все до последнего пенни. Я вообще предпочитаю, чтобы с такими невоспитанными дамами, как леди Фрэнсис Бикман, разговаривала Дороти, потому что Дороти говорит на их языке гораздо лучше, чем такая благовоспитанная девушка, как я. Так вот, Дороти сказала: «Вы уж лучше не посылайте за сэром Фрэнсисом Бикманом, потому что, если бы моя подруга решила его растрясти по-настоящему, у него бы ничего, кроме титула, не осталось». И тут уж я сказала, что да, я американская девушка, а нам, американским девушкам, на титулы наплевать, потому что мы, американские девушки, так говорим: что хорошо для Вашингтона, то и для нас хорошо. А леди Фрэнсис Бикман только еще больше разозлилась.

И тут она заявила, мол, если понадобится, она скажет судье, что сэр Фрэнсис Бикман, когда отдавал мне диадему, был не в себе. А Дороти ей на это: «Мадам, если вы отправитесь в суд, судья только на вас взглянет и сразу решит, что сэр Фрэнсис Бикман был не в себе еще тридцать пять лет назад». Леди Фрэнсис Бикман же сказала, что с самого начала знала, с какого рода людьми ей придется иметь дело, а она с такими людьми никакого дела иметь не желает, потому что это оскорбляет ее достоинство. А Дороти говорит: «Мадам, если мы оскорбляем ваше достоинство так же, как вы оскорбляете наши взоры, я бы вам пожелала стать членом общества «Христианская наука» [4]. Это, похоже, леди Фрэнсис Бикман окончательно разозлило. И она заявила, что будет действовать через своего поверенного. А когда она выходила, то споткнулась о длиннющий шлейф своего платья и чуть на пол не рухнула. А потом Дороти высунула голову в коридор и крикнула ей вслед: «Юбку-то подоткните, на дворе нынче двадцать пятый год!» Я расстроилась ужасно – так все получилось неблаговоспитанно, и все потому, что пришлось общаться с этой грубиянкой леди Фрэнсис Бикман.


30 апреля

Само собой, наутро к нам явился поверенный леди Фрэнсис Бикман. Только на самом деле он никакой не поверенный, имя было указано на карточке – какой-то мсье Бруссар, и он вроде как адвокат – так по-французски называют юристов. Мы с Дороти еще не одевались и, как обычно, сидели в пеньюарах, и тут раздался громкий стук в дверь, мы даже «войдите» сказать не успели, а он уже ворвался к нам в номер. Да, он, похоже, действительно из французов. В том смысле, что визжать поверенный леди Фрэнсис Бикман умеет не хуже таксистов. Он, визжа, ворвался в комнату и все никак не умолкал. Мы с Дороти кинулись в гостиную, Дороти только на него взглянула и говорит: «В этом городе что ни утро, то какие-то скандалы!», а наши нервы уже этого не выдерживают. Этот мсье Бруссар протянул нам свою карточку и все визжал, визжал да еще руками размахивал. А Дороти сказала, что он совсем как Мулен-Руж, что значит «красная ветряная мельница», только Дороти решила, что от него шуму еще больше и ветер он сам нагоняет. Мы довольно долго стояли и смотрели на него, и нам в конце концов это надоело, потому что он все верещал по-французски, а мы ни слова не понимали. И Дороти предложила: «Давай проверим, остановят его двадцать пять франков или нет! Пятью франками можно таксиста остановить, а адвоката, наверное, двадцатью пятью». Шуму от него было ровно в пять раз больше, чем от таксиста, а пятью пять – двадцать пять. Он как услышал, что мы про франки заговорили, вроде как немного успокоился. Дороти достала свое портмоне и дала ему двадцать пять франков. Тогда он перестал визжать, сунул деньги в карман, а потом достал огромный носовой платок с лиловыми слонами и принялся плакать. Дороти опешила и говорит: «Послушайте, вы нас, конечно, очень позабавили, но если собираетесь продолжать в том же духе, то лучше уходите».

А он показывает на телефон, мол, вроде как позвонить хочет, а Дороти говорит: «Если вы думаете, что по этой штуковине можно звонить, валяйте, только мы пробовали – толку никакого». Он кинулся к аппарату, а мы с Дороти отправились одеваться. Он позвонил, а потом метался то к моей двери, то к двери Дороти и все говорил что-то, рыдая, но нам с Дороти это успело надоесть, так что мы на него внимания не – обращали.

И тут снова раздался громкий стук в дверь, мы услышали, как он кинулся открывать, и пошли в гостиную посмотреть, что там такое. Посмотреть было на что. Оказалось, еще один француз заявился. Этот новый француз ворвался в комнату и с криком «папа!» бросился обнимать первого. Похоже, это и впрямь оказался его сын, потому что сын – партнер папаши в адвокатской фирме. Потом папа долго-долго что-то говорил и все показывал на нас с Дороти. Сын посмотрел на нас и как завизжит: «Ме папа, эль сон шарман!» Похоже, он говорил папе по-французски, что мы совершенно очаровательные. Тут мсье Бруссар перестал рыдать, надел очки и принялся нас разглядывать. А его сын отодвинул штору, чтобы папа смог нас разглядеть получше. Папа нас разглядел и остался очень доволен. Он расплылся в улыбках, ущипнул и Дороти, и меня за щечки и все повторял «шарман!», что по-французски значит «очаровательно!». А сын его перешел на английский, и по-английски он говорит прямо как американец. Он нам сказал, что папа позвонил ему и велел прийти, потому как мы вроде не понимали, что он нам говорит. Оказывается, мсье Бруссар все это время говорил с нами по-английски, только мы ничего разобрать не могли. Дороти сказала: «Если ваш папа по-английски говорил, то я должна была за свой греческий золотую медаль получить». Сын это рассказал папе, папа громко смеялся, хоть и шутили над ним, и ущипнул Дороти за щеку еще раз. А потом мы с Дороти спросили, что он такое рассказывал, когда говорил по-английски, и сын ответил, что это было про его клиентку, леди Фрэнсис Бикман. Тогда мы спросили сына, чего это его папа так плакал. А сын сказал, что папа плакал, потому что думал про леди Фрэнсис Бикман. А Дороти на это: «Если он плачет, когда только о ней думает, что же с ним бывает, когда он ее видит?» Сын растолковал папе, что сказала Дороти, и мсье Бруссар громко-громко рассмеялся, поцеловал Дороти руку и сказал, что нам надо распить бутылку шампанского. Потом он подошел к телефону и заказал шампанское.

Тогда его сын ему сказал: «Давай пригласим этих очаровательных леди сегодня в Фонтенбло!» А папа сказал, что это замечательная идея. Тогда я сказала: «А как нам вас называть? Потому что если в Париже все так же, как в Америке, получается, что каждый из вас – мсье Бруссар». И тогда мы придумали – называть их по именам. Оказалось, что сына зовут Луи, и тогда Дороти сказала: «Я слыхала, будто в Париже все Луи пронумерованы». Нам постоянно говорили про какого-то Луи шестнадцатого, который, как мы поняли, занимался антикварной мебелью. Я даже поразилась тому, сколько Дороти теперь знает всего исторического. Может, она в конце концов и расширит свой кругозор. Дороти сказала Луи, что он ей свой номер может не говорить, она и так догадалась.

А папу зовут Роббер [5], это Роберт по-французски. Дороти тут же вспомнила про двадцать пять франков и сказала Робберу: «Да, ваша мамочка знала, как вас назвать».

А еще Дороти сказала, что мы вполне можем поехать в Фонтенбло с Луи и Роббером, только при условии, что Луи снимет свои гетры – они у него были из желтой замши да еще с розовыми перламутровыми пуговицами. Дороти так и заявила: «Смеяться, конечно, полезно, но не все же время!» Луи только рад был нам угодить, но, когда он снял гетры, мы увидели его носки – клетчатые с радужными разводами. Дороти посмотрела-посмотрела на них и говорит: «Знаете, Луи, вы уж лучше наденьте гетры обратно».

И тут пришел с бутылкой шампанского наш друг официант Леон. Пока он откупоривал бутылку, Луи с Роббером о чем-то говорили между собой по-французски, и я поняла, что мне просто необходимо выяснить, о чем именно – вдруг о бриллиантовой диадеме. Потому что французские джентльмены все очень галантные, но доверять им нельзя ни секунды. Так что при первом удобном случае я спрошу Леона, о чем они беседовали.

Потом мы поехали в Фонтенбло, оттуда на Момарт и домой вернулись очень поздно. Зато мы, хотя по магазинам не ходили и ничего не купили, провели замечательный день и вечер. Но, думаю, по магазинам походить надо обязательно, потому что Париж создан прежде всего для этого.


1 мая

Ну, сегодня утром я послала за Леоном, это наш с Дороти друг-официант, и я спросила его, о чем говорили по-французски Луи и Роббер. Оказывается, по-французски они говорили о том, как мы им нравимся и какие мы очаровательные, и о том, что таких прелестных девушек они не встречали никогда. А еще они, оказывается, сказали, что будут нас всюду приглашать, а счета предоставлять леди Фрэнсис Бикман, потому что они обязательно выберут подходящий момент и украдут бриллиантовую диадему. А потом они сказали, что если не удастся у нас ее выкрасть, все равно мы такие очаровательные, что они с удовольствием будут проводить с нами время и так Поэтому они в любом случае окажутся в выигрыше. Потому что леди Фрэнсис Бикман будет с радостью оплачивать счета – они ей объяснят, что всюду нас водят затем, чтобы улучить момент и выкрасть диадему. Леди Фрэнсис Бикман из тех богатых дам, которые тратят деньги только на судебные разбирательства. И ей все равно, сколько денег она потратит, потому что, оказывается, то ли я, то ли Дороти сказала что-то, что ее очень рассердило.

Тогда я решила, что настало время хорошенько подумать, и долго-долго думала. А потом я сказала Дороти, что, пожалуй, положу бриллиантовую диадему в сейф «Ритца», а в ювелирном магазине куплю диадему с так называемыми стразами. И эту поддельную диадему я оставлю на виду – пусть Луи и Роббер решат, что я ужасно рассеянная, это их обнадежит. А когда мы будем куда-нибудь ходить с Луи и Роббером, я ее буду носить с собой в сумочке, и они будут знать, что она прямо у них под носом. А еще мы с Дороти будем таскать их по магазинам и заставим их тратить на нас много денег, но всякий раз, когда они будут падать духом, я буду открывать сумочку – они как увидят поддельную диадему, снова начнут надеяться на удачу и станут тратить еще больше денег. Я даже могу в конце концов позволить им ее украсть, потому что они на самом деле очаровательные, и мне очень хочется помочь Луи и Робберу. Наверное, им будет очень приятно украсть ее для леди Фрэнсис Бикман, и она им заплатит кучу денег, а уж потом поймет, что диадема поддельная. Леди Фрэнсис Бикман настоящей бриллиантовой диадемы сроду не видала, и что эта поддельная, сразу не поймет, а Луи и Роббер получат то, что им причитается за работу. Собственно говоря, поддельная бриллиантовая диадема обойдется всего в шестьдесят пять долларов, а что такое шестьдесят пять долларов – ерунда, ведь мы с Дороти замечательно походим по магазинам и получим множество замечательных подарков, за которые, что особенно приятно, платить придется леди Фрэнсис Бикман. Это послужит леди Фрэнсис Бикман хорошим уроком: пусть знает, что нельзя американским девушкам говорить того, что она нам наговорила, тем более когда девушки в Париже совершенно одни и рядом нет джентльменов, которые могли бы их защитить.

Когда я рассказала Дороти, что я придумала, Дороти долго-долго на меня смотрела, а потом заявила, что у меня несравненные мозги. Собственно говоря, она сказала, что мои мозги можно сравнить с радио – его слушаешь целыми днями, и так оно надоедает, что прямо хочется его разбить, и вдруг оно выдает нечто, что оказывается настоящим шедевром.

А потом позвонил Луи, и Дороти ему сказала, что было бы просто чудесно, если бы они с Роббером завтра утром повели нас по магазинам. Луи спросил у папы, и папа сказал: хорошо. А потом они спросили, не хотим ли мы сегодня вечером пойти на представление под названием «Фоли Бержер». Луи сказал, что французы, живущие в Париже, обожают, когда к ним приезжают американцы – это дает им повод сходить в «Фоли Бержер». Мы сказали, что пойдем. А сейчас мы с Дороти отправимся покупать поддельную бриллиантовую диадему, а заодно посмотрим другие магазины, решим, куда бы попросить Луи с Роббером отвезти нас завтра.

Я думаю, все всегда получается к лучшему. Потому что нам все-таки совершенно необходимы джентльмены, которые бы нас развлекали, пока в Париж не приедет мистер Эйсман, а с действительно приятными джентльменами мы не можем появляться, потому что мистер Эйсман хочет, чтобы я общалась только с теми джентльменами, у которых хорошие мозги. Так что я сказала Дороти, что по Луи и Робберу хоть и не скажешь, что у них есть мозги, мы объясним мистеру Эйсману, что у них мы учимся французскому языку. Французского я еще не выучила, зато научилась понимать английский Роббера, так что когда Роббер заговорит при мистере Эйсмане, а я буду понимать, о чем он говорит, мистер Эйсман, может, решит, что я знаю французский.