Альма-Мари Валери - Единорог и три короны

Девушка, отразив удар своего противника, вышла в кварту и кольнула рыжего гиганта в горло.

— Ну вот, Тибор, у меня получился твой знаменитый обманный выпад, — воскликнула она и рассмеялась, словно колокольчик зазвенел.

Стоявший перед ней учитель фехтования опустил шпагу и кивнул. Это был громадный мужчина; волосы он не подвязывал сзади черной лентой, как того требовала мода в благословенном 1729 году после рождества Христова, а собирал в пучок на темени. Неправдоподобно длинные усы опускались на грудь в память о Венгрии, где он родился лет пятьдесят назад. На бесстрастном лице его и в глазах, почти незаметных под густыми кустистыми бровями, не отражалось никаких чувств, хотя в душе он ощущал законную гордость за успех своей ученицы.

Он обучал ее с раннего возраста, и сегодня она преодолела высшую ступень мастерства, освоив секретный удар, известный только ему одному. Отныне она становилась грозным противником для любого, и немного нашлось бы фехтовальщиков, способных победить ее.

Размышляя об этом, венгр поглядывал на девушку. Камилла де Бассампьер надела полотняную рубаху и простую крестьянскую юбку до колен. Многие сочли бы этот наряд не вполне подходящим для военных упражнений, но она чувствовала себя в нем так же уверенно и свободно, как в мужских штанах и куртке, которые ей тоже доводилось носить. Светлые волосы были завязаны бантом, но несколько непокорных прядей выбились на лоб.

Ничто в грациозной изящной фигурке девушки не выдавало, что с самого детства она получила настоящее военное воспитание, овладев всеми видами оружия. Благодаря неоценимым урокам Тибора Хайноцеи, она с легкостью управлялась с саблей и шпагой, с луком и пистолетом. Тренировки происходили каждое утро, и энтузиазм ее был несокрушим.

Только страсть к лошадям могла соперничать с этими боевыми упражнениями, и неутомимая всадница часами скакала по полям или перелескам, сидя боком на манер амазонки или же в классическом седле по-мужски. С талантом наездницы соединялись глубокие познания: она превосходно разбиралась в лошадях, с первого взгляда видела их достоинства и недостатки, а потому безошибочно выбирала самого лучшего коня.

Но в данный момент Камиллу переполняло радостное чувство — она наконец одолела труднейший выпад, показанный ей Тибором. В комплиментах учителя она не нуждалась, ибо давно привыкла к его молчаливости и знала, какое золотое сердце таится под угрюмой, устрашающей наружностью. Впрочем, молчал он большей частью потому, что французский давался ему с трудом.

Часто он изъяснялся при помощи жестов и знаков — благодаря ему Камилла научилась понимать других людей прежде, чем заговаривала с ними. И сейчас она ясно видела, что венгр гордится ею, хотя тот не произнес ни единого слова.

— Тибор, давай попробуем еще раз, — сказала она, становясь в позицию и мгновенно сосредоточившись на предстоящей схватке.

Однако веселый голос, раздавшийся сзади, заставил ее вздрогнуть:

— Ну, слава Богу! Сумела все-таки!

Камилла встряхнула головой, словно пытаясь прогнать наваждение. Когда она фехтовала, все вокруг исчезало — значение имели лишь клинок и управлявшая им рука. Теперь она вновь вернулась на землю и услышала знакомые, привычные звуки — пение птиц, мычание пасшихся на лугу коров… Увидела старый замок неподалеку… И вдруг поняла, что солнце стоит уже высоко, — время пролетело совершенно незаметно.

Повернувшись на веселый голос, девушка вспыхнула от радости, хотя в ее громадных, как океан, и очень светлых голубых глазах одновременно мелькнуло удивление:

— Пьер? Когда же ты успел вернуться? Ведь у тебя свидание с прекрасной Ильдой!

— Еще чего! Неужели ты могла хоть на секунду поверить, что я способен пропустить великое событие? Ты же знаешь мое чутье: я догадался, что в стане фехтовальщиков и бретеров всех мастей назревают серьезные перемены и что ты сегодня освоишь удар нашего несравненного Тибора… Да, малютка, меня на мякине не проведешь!

У любого, кроме Камиллы, вызвало бы усмешку слово «малютка», небрежно оброненное Пьером, ибо сам он был карликом, однако девушка улыбалась по совсем другой причине. Общество молочного брата всегда было для нее приятным, а кроме того, она знала, что Пьер, невзирая на свой рост, — настоящий донжуан. Впрочем, он обладал привлекательной внешностью: правильными чертами лица, умными серыми глазами и белокурой шевелюрой с непокорными вихрами.

Уже на заре он радостно выскочил из дома, чтобы погулять с некой Тильдой — миловидной крестьянкой с пухлыми формами, всегда его привлекавшими. Камилла была уверена, что дела у него сложились не слишком удачно, подтверждением чему служила испачканная в грязи одежда, — поэтому он и вернулся так быстро.

Внезапно ей захотелось узнать подробности, и она подбежала к карлику, сидевшему на невысокой стене, чтобы помочь ему спуститься. Но, вспомнив вдруг о Тиборе, обернулась и крикнула:

— Мы можем закончить на сегодня, правда, Тибор?

И, не дожидаясь ответа, сняла со стенки Пьера, но тут же опомнилась: вновь повернулась к венгру, одарила его сияющей улыбкой и сказала «спасибо» таким проникновенным тоном, что тронула гиганта до глубины души. Затем грациозным жестом сдернула ленту, державшую волосы, тряхнула головой, чтобы дать им полную свободу, и, не выпуская шпаги из правой руки, левую протянула Пьеру. Оба с хохотом побежали на луг, засаженный ореховыми деревьями. Нежная дружба связывала их с раннего детства, когда Кларисса, мать Пьера, стала кормилицей маленькой сиротки, отчасти заменив ей мать.

При взгляде на этих светловолосых молодых людей можно было бы принять их за брата и сестру. Однако сходство цветом волос и ограничивалось. Пьер — симпатичный малый, но ему так далеко до почти сказочной красоты своей молочной сестры.

У Камиллы были изумительно тонкие черты лица. На лице безупречно овальной формы выделялись громадные голубые глаза, которые, казалось, грезили о чем-то и видели только им доступную тайну. Точеный маленький носик, высокий лоб и прекрасно очерченный рот. Она часто смеялась, показывая белоснежные жемчужные зубки. Под прозрачной розовой кожей часто проступали синенькие жилки — особенно в моменты сильного волнения. Вопреки требованиям тогдашней моды она большую часть времени проводила на свежем воздухе, но легкий загар ничуть ее не портил.

Тибор безмолвно следил за молодыми людьми с площадки для военных упражнений, расположенной чуть выше орехового лужка. В обоих ключом била радость жизни.

Оруженосец-венгр вздохнул — девушка уже забыла о нем! Он испытывал не досаду, а тревогу: его страшила эта порывистость, с которой ему никак не удавалось совладать, — любимая ученица подчинялась первому движению сердца и совершенно не задумывалась о последствиях своих поступков. А он ощущал себя ответственным за нее и, гордясь нынешними ее успехами, страшился грозивших ей опасностей. В сущности, она стала смыслом его жизни, его великим призванием.

Он вспомнил то далекое время, когда все началось: однажды ему спас жизнь в окрестностях озера Балатон необыкновенный человек, очень знатный сеньор, герцог Савойский, — тогда еще совсем юный, но поразительно смелый и отважный. Тибор поступил к нему на службу, принеся клятву нерушимой верности.

Прежде он был бродягой-наемником, но теперь решился оставить родную Венгрию, чтобы последовать за своим господином в Пьемонт. При дворе герцога в Турине он исполнял обязанности оруженосца и учителя фехтования; молодые пажи переняли у него множество приемов, но никому он не открыл тайный удар, благодаря которому слыл непобедимым — ибо никого не счел достойным такой великой чести.

И вот семнадцать лет назад все вдруг перевернулось. Герцог пал жертвой гнусного заговора — трусливые враги подсыпали ему яду, отравив также и его жену. Однако перед смертью он успел вручить Тибору драгоценный сверток — двухлетнюю крошку-дочь, приказав скрыть ее от врагов и вырастить. Венгр обещал оберегать девочку и удалился вместе с ней из Пьемонта.

Сердце грубого воина не устояло перед очарованием беззащитного хрупкого существа, лежавшего у него на руках, и Тибор всей душой полюбил это розовое улыбающееся дитя.

Следуя указаниям покойного герцога, он направился в тихий и удаленный уголок Савойи, между Аннеем и Экс-ле-Бэн, где их приютил в своем старом замке барон де Бассампьер — человек угрюмый и неразговорчивый, но при этом всецело преданный своему вассальному долгу.

Сооружение, возвышавшееся над маленькой деревушкой Альбисюр-Шеран, с большим трудом можно было назвать замком, ибо от былого великолепия уцелела лишь одна зубчатая башня XIII века. На месте исчезнувших стен был возведен трехэтажный дом из необтесанных камней. Серый булыжник давно зарос мхом и местами неплотно держался; само здание выглядело суровым и плохо обжитым; однако герб Бассампьеров, красовавшийся над входом, напоминал редким гостям, что владелец сих мест принадлежит к роду хоть и обедневшему, но весьма древнему.

Парк был таким же неухоженным, как и жилище, но столетние деревья, горделиво взиравшие на заросли душистого самшита, давали густую тень, где приятно было отдыхать в тяжкую летнюю жару.

Комнаты в доме были темными, мебель местной савойской выделки, но зато здесь чудесно пахло смолой и воском, а вся обстановка внушала чувство безопасности и свидетельствовала об определенном достатке. Самой роскошной из комнат была, без сомнения, библиотека: все стены уставлены ровными рядами книг, а посредине возвышался великолепный письменный стол черного дерева прославленного мастера Буля. Владелец замка, судя по всему, придавал очень большое значение наукам и культуре.

Именно здесь выросла Камилла — в этой безмятежной веселой долине, где стоял странный замок барона де Бассампьера. Однако большую часть времени проводила она в домике, расположенном на самом краю парка, в низине. Тут жила Кларисса, единственная женщина в мужском окружении девочки, если не считать старую и слегка глуховатую экономку барона. Славная савоярка стала для сиротки почти матерью. Она отличалась веселым нравом, у нее были такие же серые глаза, как у Пьера, а щеки столь круглые и пухлые, что их невольно хотелось расцеловать. Камилла сидела у нее часами, а порой помогала по хозяйству. Кларисса ворчала, что благородной барышне не подобает исполнять домашнюю работу, но не мешала девочке поступать по-своему.

Единственным местом, куда доступ ей был категорически запрещен, оказалась кухня — ибо Кларисса на горьком опыте убедилась, что Камиллу нельзя подпускать к печке. В обращении с кастрюлями и сковородками девочка отличалась крайней неловкостью — однажды она едва не устроила пожар! Это был единственный камень преткновения в безоблачных отношениях кормилицы и ее воспитанницы.

Они подолгу обсуждали свои женские проблемы. Кларисса успокоила смятенную девочку, когда та обнаружила необычные изменения в своем организме, пришедшие с возрастом. Она научила малышку заботиться о себе, ухаживать за своими длинными белокурыми волосами… Словом, ей удалось отчасти заполнить пустоту, возникшую в связи с кончиной матери, и она привнесла необходимую толику тепла в чисто мужской мирок Камиллы.

Ведь девочку с ранних лет воспитывали как мальчишку — сообразно желанию ее отца. Ей предстояли грозные испытания, и она готовилась к ним. Поэтому Тибор обучал ее военному делу, и наследница воинственных савойских сеньоров быстро проявила самые блестящие способности.

Впервые венгр передавал искусство свое целиком, не утаив ни одного секрета. Сейчас он был уверен, что девушка сумеет постоять за себя при любых обстоятельствах, — она обладала и мастерством, и безудержной храбростью!

И Тибор, с полным сознанием исполненного долга, решил заглянуть к Клариссе, у которой всегда можно было найти кувшинчик свежего сидра.

Он не мог знать, что уже с рассвета две пары внимательных глаз следили за всем, что происходит у замка. Укрывшись в зарослях кустарника, незнакомцы терпеливо выжидали, не упустив ни единого жеста, ни единого слова обитателей господского дома. Когда же они увидели, что белокурая девушка, простившись с учителем фехтования, направилась на луг, то вылезли из своего укрытия и поползли, словно змеи, к фруктовому саду, где расположились поболтать Пьер и Камилла.

Небрежно усевшись на самую низкую ветку дуба, стоявшего у ореховой рощицы, Камилла лукаво поглядывала на своего молочного брата. Тот всячески уходил от разговора об утренних похождениях; судя по всему, самолюбие его было изрядно задето — ведь он считался покорителем женских сердец.