Она все еще чувствовала пульсирующее в нем напряжение: не столько последствие сегодняшних событий, сколько предчувствие того, что случится сейчас.

С улыбкой она повернулась в его объятиях.

Чарлз понятия не имел, что задумала Пенни, когда захотела взять поводья в свои руки. Но сдался, позволил ей делать все, что она пожелает, с его сердцем, телом и душой. Он давно уже отдал все это ей. И так легко было поручить ей себя всего…

Несколько часов спустя, лежа на спине среди измятых простынь, измученный, довольный и в мире с собой, он понял, что на этот раз достиг всего, чего желал. Прошел полный круг, от потребности защитить к объятиям женщины, которая вернула его назад, приняла и очистила от грехов. Стала его опорой, его ангелом-хранителем и наставником в самом лучшем смысле этого слова. Мостиком между ним и окружающим миром. Теми, кого он старался защитить.

Он глянул на нее, обессиленную, обмякшую, и понял, что жизнь дамы вращается вокруг жизни ее повелителя. Но при этом твердо сознавал и другое: его жизнь будет всегда и навечно вращаться вокруг ее жизни. Его место будет всегда рядом с ней. Его постель всегда будет ее постелью, а не наоборот, что бы там ни требовало общество.

Она пошевелилась, подняла голову, посмотрела на него и оперлась ладонями о его грудь, чтобы взглянуть в глаза.

Он нахмурился, прочтя на ее лице некоторую решимость.

– Что?

– Послушай, мы не могли бы сразу вернуться в Лостуител, минуя Лондон?

– Да, конечно. Но почему?

– Если мы хотим пожениться, нужно начинать готовиться к свадьбе, а если мы объявим о нашей помолвке в Лондоне, сам знаешь, что начнется: придется принимать визитеров, посещать все балы, где нас будут рассматривать, как зверей в зоологическом саду. И это не говоря уже о твоих и моих родственницах. Как бы мы сильно их ни любили, все же следует самим о себе заботиться, а их хлопоты сведут меня с ума…

Он зажал ей рот единственным надежным способом – поцелуем. И продолжал целовать, пока она не сдалась. Почувствовав это, он отстранился, пригладил ее волосы и едва не зажмурился отблеска ее восторженных глаз. О чем это она? Что произошло?

Он никак не мог прийти в себя.

– Не понимаю. Я еще не дал тебе того, что ты хочешь, то есть не сказал, что люблю тебя, и не поклялся в вечной любви.

Мудрый человек, наверное, скрыл бы свое удивление, обрадовался такому чудесному завершению поисков невесты и держал бы рот на замке, но он… он нахмурился.

– Я думал, что ты по крайней мере потребуешь красную розу и коленопреклоненную клятву в вечной верности.

Он предвкушал нечто более из ряда вон выходящее, когда настанет момент, и сейчас был немного разочарован.

– Красная роза? – удивилась она. – И ты на коленях…

– Но ведь я даже не крикнул во всеуслышание о своей любви. Правда, ты знаешь, что я тебя люблю и всегда любил, – нахмурился он.

Она, в свою очередь, свела брови.

– Но тогда ты меня не любил.

Он ошеломленно посмотрел на нее.

– Как это? Да я любил тебя вечно.

Пенни грозно насупилась и уперлась ладонями в его грудь.

– Ничего подобного.

Упрямо вздернув подбородок, он приподнялся на локтях.

– Я любил тебя – только тебя – с шестнадцати лет. Какого черта ты себе вообразила? Думаешь, та история в амбаре случилась сама собой? Только потому, что ты так решила?

– Это была похоть! – завопила она. Подумать только, еще смеет отрицать очевидное!

– Конечно, похоть! – Он услышал собственный рык и постарался понизить голос: – Но не только ведь! Я никогда не согласился бы на твое приглашение, если бы не любил тебя.

Он был готов ее разорвать. Как она могла не видеть, не понять того, что бросалось в глаза!

– Черт возьми, женщина, ты крестница моей матери, падчерица моей крестной! Какого дьявола ты вообразила…

Пенни бросилась на него, припала к губам, и все копившиеся эмоции, которые сейчас бушевали в ней, излились в него. Пусть ощущает, пробует на вкус, чувствует…

Он вцепился в нее, как утопающий, явно пытаясь что-то сказать, но она с трудом отняла губы не больше чем на полдюйма и прошипела:

– Молчи и люби меня.

Отбросив простыню, она оседлала его, завладела губами и блаженно зажмурилась, когда он сжал ее бедра и рывком насадил на себя. И она с ощущением огромного счастья приняла его в свое тело, чувствуя, как он наполняет ее.

Все мысли куда-то исчезли. И это к лучшему. Он мог только удивляться, почему она согласилась выйти за него без уверений в любви. Ему не нужно было слышать, что она не может представить себе будущее без него, вообразить, что они не будут вместе.

И какая женщина не отдаст свое сердце за такое будущее?

Закрыв глаза, она поднялась над ним, и он снова наполнил ее, насладился ею, любил ее.

И снова этот танец, придающий им силы, чарующий, уносящий вдаль, музыка которого окружила их, сплавила и навеки оставила единым целым… как две половинки монеты, которые наконец соединились…

Рассветное солнце поднялось над новым, только что родившимся миром. Чарлз лежал рядом, лениво играя ее волосами, смутно припоминая нечто подобное много лет назад.

Он знал, что она тоже не спит. И, как и он, радуется переменам. Легким изменениям в их отношениях.

Наконец он глубоко вздохнул и тихо сказал:

– Тогда я не знал, что это была любовь. Просто понимал, что испытываю к тебе нечто особенное. Но в двадцать лет я слишком мало знал о любви.

Он поколебался, прежде чем продолжать, поскольку всегда считал, что слова будет трудно найти, и все же они словно сами лились с языка:

– То, что я чувствую сейчас, неизмеримо больше и сильнее того, на что был способен тогда. Тринадцать лет назад я слишком легко отпустил тебя. Когда ты не захотела больше меня видеть, я просто смирился. Твердил себе, что раз ты так желаешь, значит, это; возможно, к лучшему.

Слыша задумчивые нотки в его голосе, Пенни поняла, что он вспоминает прошлые обиды, которые она, сама того не подозревая, нанесла ему.

– Я не знала, – со вздохом пробормотала она. – И ни в чем не была уверена, хотя твердила себе, что ты меня не любишь. Может, ты и прав: все к лучшему. Если бы мы цеплялись за то, что имели тогда…

Подняв голову, она взглянула в его лицо, в темные глаза, словно ласкавшие ее.

– Если бы мы обручились до того, как ты ушел на войну, то не стал бы шпионом и не был бы тем, кем стал теперь, – пояснила она и, помедлив, добавила: – Не стал бы человеком, которого я люблю сейчас.

– Да и ты осталась бы другой. Сейчас ты сильнее, более независима и уверена в своих желаниях. Куда привлекательнее, чем была бы, поженись мы тринадцать лет назад.

Она надменно вскинула брови, но все же ответила:

– Вполне вероятно. Может, эти годы и есть цена, заплаченная за то, что у нас есть.

– И еще будет. Мы заплатили судьбе за наше счастье.

– Ты прав. Отныне мы можем наслаждаться плодами, выросшими на древе нашего прошлого, – лукаво улыбнулась она.

Чарлз хмыкнул, обнял ее и утонул в подушках. Плод древа их прошлого. Любовь возникла, выросла и расцвела между ними, и пусть удовольствие оказаться в объятиях друг друга и предвкушение безоблачного будущего стоило тринадцати лет разлуки, очень немногим выпадает такое счастье, как им.

Пенни предпочла бы скромную церемонию в узком кругу друзей. Чарлз настаивал на пышной свадьбе с сотнями приглашенных и списком гостей, не имевшим конца.

На свадьбу пришла вся округа. Она знала, что в здешних местах у нее много друзей и почитателей, как и у Чарлза, но все же невольно ахнула, увидев толпы людей, собравшихся у церкви. Приехали даже из самых дальних мест. Настоящий бедлам, зато какой чудесный! Едва Пенни вытянула из жениха, почему он желал такой многолюдной свадьбы, пришлось мгновенно согласиться. Какая дама не хотела бы столь публичной декларации любви и преданности будущего мужа, его варианта объявления о своих чувствах с церковной колокольни!

Она могла только любить его за это еще больше, пока ее сердце не переполнилось нежностью. И все же дело было не в роскоши, не в гостях, не в шикарном свадебном платье, а в том свете, что сиял в полуночно-синих глазах, в его прикосновениях, незаметном пожатии руки. Никогда еще они не были так близки!

И счастливее, чем имели на это право! По крайней мере так иногда считала Пенни.

И день выдался идеальным.

С самой утренней суеты, во время церковной церемонии, свадебного завтрака и пышных празднеств все шло как по маслу.

– Могло ли быть по-иному, если за дело взялись моя мать и Элайна, твои и мои сестры, мои невестки и Эмберли с Николасом? – усмехнулся Чарлз. – Даже я потрясен.

И поскольку он выбрал этот момент, чтобы закружить ее в вальсе – очень быстром вальсе, – она могла только засмеяться и позволить ему увлечь себя в центр зала.

Вскоре он подвел ее к гостям. Пенни давно желала познакомиться с другими членами клуба «Бастион». Встретив перед этим Джека и Джарвиса, она не удивилась, что и остальные оказались из того же теста. Она пожимала руки, смеялась остротам и шуткам в адрес Чарлза и произнесенным вполголоса предупреждениям, которые тот парировал со своим обычным остроумием.

Она была особенно рада познакомиться с Леонорой, графиней Трентем, и Алисией, виконтессой Торрингтон, женами других членов клуба. Стоило их взглядам встретиться, а рукам соприкоснуться, как все трое рассмеялись. Мужья, естественно, осведомились, что их так развеселило. Дамы снова переглянулись и пообещали объяснить позже.

Никому из членов клуба это не понравилось, но пришлось смириться.

– Вы уже знакомы с Далзилом? – спросила Леонора. Вопрос казался невинным, но немедленно привлек внимание мужчин.

– Мы, разумеется, его пригласили, – пояснил Чарлз, – но он, как обычно, не явился.

– Он никогда не появляется на людях, – добавила Алисия. – По крайней мере на нашей памяти.

– Пока мы все вместе гостили у Эмберли, у меня сложилось впечатление, что Эмберли знает, кто такой Далзил. Я спрашивал его сегодня, – заявил Чарлз.

– И?.. – оживился Джек.

– Эмберли, как всегда в таких случаях, впал в забывчивость, словно совершенно не понимает, о чем я, – вздохнул Чарлз. – Но я-то знаю, что память у Эмберли прекрасная, ему, очевидно, посоветовали забыть.

– Но не может же быть в прошлом Далзила что-то скандальное! – заметил Джарвис.

– Разумеется, – кивнул Кристиан Аллардайс. – Но нечто таинственное и, может, романтическое – вполне вероятно.

– Когда-нибудь, – поклялся Чарлз, – мы узнаем правду.

Остальные дружно поддержали его.

Немного позже новобрачные остановились поговорить с Эмберли и Николасом. Как ближайший родственник мужского пола, Эмберли был посаженым отцом невесты и разволновался и обрадовался, когда его об этом попросили. Пенни была очень тронута.

– Мы пробудем в Уоллингеме несколько дней, так что приезжайте, когда захотите, – пригласил Николас Чарлза. – Я решил проводить там больше времени. Теперь, когда вы забрали у нас Пенни, нужно же кому-то следить за поместьем.

– Да и вам полезно отвлечься от проклятых дипломатических бумаг, – усмехнулся Чарлз.

– Вы скорее всего правы, – согласился Николас.

Они распрощались. Николас повел отца во двор, где их ждал экипаж. Остальные гости тоже стали разъезжаться… день подходил к концу.

Сумерки уже сгустились, когда они наконец ускользнули из семейной гостиной, где собрались дамы обоих родов, хоть и клявшиеся, что умирают от усталости, все же не потерявшие способности работать языками.

Графские покои располагались на отшибе и далеко от других комнат. Проходя в открытую Чарлзом дверь, Пенни огляделась. До сих пор она видела спальню только с порога, и все же теперь, когда на туалетном столике лежали ее щетки, а на стуле висел пеньюар, комната казалась странно знакомой. Словно тут, и только тут, было ее место.

Подойдя к туалетному столику, она сняла диадему, вынула усыпанные драгоценными камнями шпильки, и волосы рассыпались по плечам. Она тряхнула головой, чтобы их распутать, и встретилась в зеркале со взглядом Чарлза. Повернулась… заметила в его глазах ту же настороженность, которую ощущала сама. Они были любовниками не первый день, и все же эта ночь совсем другая – решительный шаг к вечному союзу.

Конец одной дороги и первый шаг по новой.

Все еще глядя ей в глаза, он шагнул к ней и протянул руки.

Она дала ему свои.

Их ладони сомкнулись.

Уголки его губ приподнялись.

– Я люблю тебя.

Она вернула улыбку и бросилась в его объятия.

– Я тоже люблю тебя.