— Итак… — Аманда сцепила пальцы перед собой, чтобы они не дрожали. — Готовы ли мы заняться охраной репутации Эмбер? Хватит ли у нас на это сил?


И вот теперь Джеки сидела на полу ванной, прижавшись горячей щекой к холодному белому кафелю, и размышляла о том, как остальные будут вести себя на съемках. Она представила Аманду в ее доме на Шеперд-Буш. Вот она проверяет, чтобы в кадр попали номера «Ла мод», а не абстрактная картина Скаллина над камином («Мы не застрахованы»). Вот переставляет книги на стеллаже, чтобы творения модных современных авторов оказались в фокусе («Этот шрифт мельче, чем у Делилло, он просто будет незаметен, так ведь?»), и следит, чтобы живые цветы от «Планеты» (ветки ивы, увитые лилиями) были на виду, иначе спонсоры останутся недовольны. Для Аманды все это было привычным делом. Наверняка к ней уже пришел личный парикмахер, чтобы поправить только ему заметные изъяны ее знаменитого каштанового каре («Брэнд — это главное, дорогая. На моей работе без собственного стиля никуда, посмотри на Девину»). У нее уже заготовлены бутерброды для съемочной группы, анекдоты о знаменитостях для осветителей, а Рива, няня из Сербии, снует туда-сюда с пепельницами и подставками для стаканов.

Затем Джеки представила Лидию — причесанную и накрашенную, коленки вместе, ноги элегантно вытянуты. Где ее будут снимать — на кухне (за окном Клэпем-Коммон)? Нет, конечно, в новой спальне, в новом кресле, что приютилось в изножье кровати. Она ясно представила, как Лидия склонила голову набок, кончик ее языка едва заметен между зубами. Камеры включаются, она отводит плечи назад и чуть шевелит ногами. Тут Эндрю заглядывает в спальню и бормочет: «Ох, жуть… настоящая теледива», — потом машет жене, словно она где-то далеко, за стеклянной перегородкой зала ожидания в аэропорту, а Лидия с откровенно враждебным видом говорит: «Ты что, не видишь? Мы заняты». Она раздраженно тряхнула рыжими кудрями: он тысячу раз виноват, что ей пришлось так резко высказаться перед посторонними. Как же образ милой, доброжелательной, приятной молодой женщины?

Джеки вспомнила Сэма в старом кожаном пальто с пятнами краски, а потом представила его в новом облике: парка и круглая шапочка (куплены для роли подручного Эмбер в передаче «Сад, кухня, спальня. Секреты семейной жизни»). Она представила, как он стоит под слегка моросящим дождиком, очки туманятся от влаги, а темные кудри падают на лицо, будто ягнячьи хвосты; он описывает идею сериала, который они успели снять на три четверти, до того как Эмбер умерла. «По сути дела, это год из жизни дома и сада. Но это не обычный дом, не обычный сад и, конечно, не обычная женщина…» Она вспомнила, как Сэм и Эмбер вместе снимались в Хедланде: Сэм по щиколотки в грязи, тащит на веревке корову, Эмбер хохочет, согнувшись пополам, уши ее кроличьей шапки вздрагивают, а у ног лежит перевернутое ведро с кормом. Джеки вдруг стало стыдно за свое раздражение по поводу этого смеха и этого ведра.

В дверь ванной осторожно постучали.

— У вас все в порядке? — послышался женский голос.

Джеки подползла на коленях к раковине и открыла оба крана.

— Да, сейчас иду! — крикнула она сквозь шум воды, потом досчитала до десяти, закрыла краны и вышла из ванной. — Простите… Я была… э-э… я умывалась.

Она пробралась через змеиный клубок кабелей, покрывавших ее гостиную (12 на 15 футов), и прошла к указанному ей креслу возле фотографии: она сама, Аманда и Эмбер в платьях подружек невесты.

— Хорошо… — Режиссер перегнулся через Джеки и погасил сигарету в стоявшей рядом с ней пепельнице. — По крайней мере теперь мы точно знаем, что микрофон работает. А теперь, Соня, нельзя ли что-нибудь сделать с этой сыпью?

Глава 2

Пять, четыре, три, два, один… Начали!


Перед объективом камеры проезжает черный лимузин — в окнах румяные детские лица. Слышится «Твоя песня» Элтона Джона. Одна из девочек машет рукой, на ней шапочка с ушками, белая с черными пятнами, похожая на шкуру далматинца. Лимузин останавливается. Камера отъезжает, чтобы охватить сводчатые ворота церкви и группу людей, собравшихся снаружи. Музыка постепенно стихает.

Голос за кадром:

— …близкие, друзья и участники поминальной церемонии, все мы собрались здесь, у церкви Святой Маргариты, чтобы почтить память Эмбер Бест, которая умерла ровно три месяца назад в возрасте сорока лет… — Голос замолкает. Крупным планом модельер Мартин Эндерверст, он разговаривает с рок-звездой Феликсом Эшем (черный плащ с высоким воротником, в руках огромная фотография Эмбер Бест). В кадре появляется пожилая женщина в шляпе с меховой отделкой. Закадровый голос:

— Вы не могли бы рассказать, что вы чувствуете этим утром?

Женщина моргает заплаканными глазами:

— Я все еще не могу оправиться от потрясения, вы понимаете… это было так неожиданно, и Эмбер была так… так полна жизни. Она, казалось, не старилась…

Камера переключается на идущего мимо мужчину в солнцезащитных очках, с черными волосами до плеч.

Голос за кадром:

— Саймон Бест, брат усопшей. Вы бы не могли сказать нам несколько слов?

Мужчина останавливается, он что-то жует, склонив набок голову. Голос репортера:

— В каком качестве вы выступаете на сегодняшней церемонии, к которой, как мне известно, тщательно готовились в течение нескольких…

Мужчина жестом останавливает репортера и отворачивается, резко повернувшись. Камера следит за тем, как он проходит через толпу, засунув руки в карманы настолько глубоко, что полы его пальто загибаются и видна золотистая подкладка.

Экран медленно гаснет.


— О Боже! Это же твидовый костюм от Прады! Она решила надеть этот костюм. Ах, Девина, как хорошо, как скромно! Такая очень британская поминальная атмосфера. И он, конечно же, кремовый. Она не может не выделяться — словно невеста на… похоронах.

Аманда засуетилась, тыкая своим пальчиком с французским маникюром сквозь тонированные стекла лимузина в толпящихся рядом с церковью участников церемонии. Аманда, Джеки и Лидия сидели так уже с полчаса, оставив свои машины напротив храма. Они наблюдали, как подъезжают первые участники церемонии, и при этом постоянно поправляли макияж, сокрушаясь по поводу своих нарядов. Они тихонько плакали, пожимали друг другу руки и утирали слезы дешевыми бумажными салфетками. Никто из них еще не созрел для того, чтобы выйти из машины и попасть под объектив телекамеры.

— Смотрите! Ее уже снимают… О нет! Вы только посмотрите — она хочет, чтобы ее сумочка попала в кадр! — Аманда рупором сложила ладони у рта: — Милочка, твои фотографии не появятся в модном журнале, это же поминальная церемония! ПО-МИ-НАЛЬ-НА-Я!

— Аманда, я думаю, не стоит этого делать. — Джеки легонько похлопала ее по колену.

— И что? Про усопшую, похоже, все забыли… О нет! Она идет сюда.

Девина приближалась к автомобилю, ступая по тротуару, как лошадь по минному полю. Рыжие волосы сверкали на солнце, меховой палантин подпрыгивал на плечах при каждом шаге, глаза она, как всегда, прятала за темными очками с большими стеклами. Аманде вспомнилась сцена из «Ребенка Розмари», когда Миа Фэрроу идет на крик младенца из соседней квартиры, заглядывает в обшитую черным крепом кроватку с перевернутым крестом и вскрикивает: «Его глаза! Что вы сделали с его глазами?!» Девина знала, что они в лимузине. От нее не скрыться.

— Черт! Быстро!

На пол машины полетели салфетки, ополовиненная бутылка водки, бумажные стаканчики и пачки сигарет. Аманда нацепила солнцезащитные очки, натянула пониже вуаль и нажала на кнопку спуска стекла, которое открылось ровно на шесть дюймов. Еще на дюйм ниже, и Девина увидела бы в салоне машины пакеты из магазина «Гэп» и твидовый костюм от Прады на вешалке (запасной вариант).

— Аманда! — Девина всегда произносила «Аманда» с каким-то недоверием в голосе, как будто сомневалась, что ее действительно так зовут. Как будто знала, что для Вив и Джима, родителей Аманды, проживавших в Бэзилдоне, она была Мэнди, а для всех остальных (до ее приезда в Лондон) — просто Мэнни.

— Девина, здравствуй… добро пожаловать.

Это «добро пожаловать» она, конечно, зря добавила. Аманда пыталась установить новую поминальную иерархию, в которой Девина, впервые за все время их знакомства, стояла бы далеко за ней и где-то в тени. А вместо этого дала Девине повод для насмешки над своим происхождением. Она почувствовала, как все сжалось внутри при мысли, что Девина, сидя за своим столом из стекла и дерева в огромном офисе издательства «Бонди Сакс» в Нью-Йорке, разыгрывает эту сцену на потеху работающим в издательстве девицам в обтягивающих топах: «Послушайте-ка ее! «Добро пожаловать! Милости просим! Я в вашем распоряжении сегодня. Присаживайтесь, пожалуйста…» Наверное, она все время так себя вела». Аманда представляла, как они хихикают, обнажая белоснежные зубки.

— Мне так жаль, Аманда. Я знаю, как вы дружили с Эмбер. Ты, должно быть, вне себя от горя.

У Девины был своеобразный американский акцент: две трети предложения она, как девушка из высшего общества, произносила быстро и четко, а оставшиеся слова растягивала, подобно Кэтрин Хепберн: «от го-о-оря». Она наклонилась над приоткрытым окном, и меховой палантин съехал с ее изящных ключиц, на которых так красиво возлежали ожерелья. Девина была известна тем, что сказала однажды: «Это все выступающие ключицы. Без них можно быть привлекательной, но шикарно выглядеть не получится. Если у вас есть только изящные ключицы, шикарный вид обеспечен». У Девины были выступающие ключицы. Она все время сидела на диете с низким содержанием белка, а по ночам ела крапиву, чтобы, как злословили, перебить мясной дух.

— Очень, очень дружили, — сама от себя не ожидая, произнесла Аманда, — дружили по-особому.

Ей показалось, что от Лидии и Джеки исходит такое напряжение, что кожаный салон лимузина завибрировал.

— Ты ведь знаешь, что Ральф ее фотографировал перед смертью. — У Девины задрожали губы.

— Правда? — Аманда раскрыла глаза пошире, чтобы было незаметно, как у нее отвалилась челюсть. Ральф был фотографом с большой буквы и работал только на американский «Ла мод». Когда-то он сделал черно-белый снимок босой Аманды на природе — в белой рубашке и потертых джинсах. Эмбер он сфотографировал играющей с двумя белокурыми голенькими детишками и собачкой.

— Нам так повезло, что мы видели ее последнюю фото-се-е-е-ес-си-и-ю. Полагаю, ты тоже?

— О да. Даже очень хорошо видела. — Аманда почувствовала, как румянец разливается по ее щекам. У Девины щеки были молочно-белыми, скулы — точеными.

— Увидимся в церкви. — Девина помахала рукой в перчатке. — Кстати, чудесные зубы. Я слышала, что теперь из-за тебя никто не может попасть на прием к доктору Магде. Умница!

Аманда подняла стекло и откинулась на сиденье, простонав:

— Черт! Черт! Черт!

— Что из этого было самым ужасным? — спросила Джеки, поднимая бутылку.

— Ральф! Фотографировал! Эмбер! — Аманда вырвала бутылку с водкой из рук Джеки и отпила из горлышка. — Ты понимаешь, что это означает? Она знала, что скоро умрет, и что, как ты думаешь, она делает? Она звонит Девине! Девине!!! Этой чертовке, моей основной сопернице и заклятому врагу, и предлагает ей самую желанную фотосессию года, если не десятилетия. Эмбер думает: «Я могла бы позвонить Аманде, моей дорогой старой подруге, с которой я столько проработала, благодаря которой вообще-то и началась моя карьера модели. Или… Я знаю, что я сделаю! Я помогу женщине, из-за которой Аманде с тысяча девятьсот девяносто шестого года пришлось принимать антидепрессанты, и она так никогда и не бросила, женщине, которая пять лет назад перехватила работу у несчастной Аманды. Это же великолепная идея! Я выберу Девину и, таким образом, добавлю пару-тройку нулей к доходам американского журнала «Ла мод», считая доходы от переизданий!»

Аманда, икая, потянулась за бумажными салфетками.

— Ну… — Лидия широко раскрыла глаза, и уголки ее рта стали медленно опускаться вниз. На лице появилось то невинное выражение, которое обычно предшествовало одному из самых едких из ее высказываний. — Почему это тебя так удивляет? Я хочу сказать, что мы считались с Эмбер лучшими друзьями, а на самом деле и не подозревали, что происходило в ее жизни, совсем не подозревали. — Аманда и Джеки молчали, так что Лидии ничего не оставалось, как продолжить: — Сначала она никому не говорит, что умирает. Затем мы узнаем, что Николас был с ней в ночь ее смерти. — Лидия прищурившись посмотрела на Джеки. — А жену его в это время обходят стороной, — и она взглянула на Аманду, — ради ее заклятого врага, ни слова при этом не говоря. — Лидия полюбовалась своим маникюром. — Ведь хорошие друзья себя так не ведут, не так ли?