Он застонал. Дети, похоже, как-то умеют отличать правду от притворства и видеть человека насквозь.

Подумать только, этот маленький сорванец спрашивает, не водятся ли в доме привидения.

Майлз усмехнулся, затем нахмурился, внезапно вспомнив вечер, когда он впервые приехал в Брайтуайт. Ему было восемь лет. Он был один. Он никогда раньше не видел своего отца. С зажатой в руке запиской он стоял один в холле, изумленно уставившись на огромную лестницу. В тот момент он был уверен, что дух короля Ричарда набросится прямо на него. Никакой призрак, разумеется, не появился. Только его отец, чья суровость и раздражение привели его в неописуемый ужас.

Держа руки в карманах, Майлз вышел из кабинета и побрел в столовую, обнаружив там лишь старый стол, уставленный грязной посудой. Без сомнения, Оливия привыкла, чтобы слуги убирали за ней после еды.

Салли вошла в столовую вслед за Майлзом.

– Меня в жизни так не оскорбляли. – Она схватила фарфоровую чашку с блюдцем, расплескав при этом холодный чай себе на фартук. – Надо бы мне все бросить и поглядеть, кто, дьявол ее дери, позаботится о ее треклятой ванне.

Майлз недоуменно поднял бровь, когда она с грохотом поставила чашку на стол и, уперев руки в пышные бедра, окинула хозяина взглядом крайнего негодования.

– Я не намерена терпеть от нее такое обращение, ясно вам, сэр!

– Какое обращение?

– Ведет себя, ну чисто королева, ей-богу. Я, видите ли, должна принести наверх ванну с горячей водой. Я что, похожа на ломовую лошадь? И как будто этого ей недостаточно, она заявила мне, что с этих пор я не должна показываться ей на глаза, если не буду чистой. Чистой! Она говорит, что от меня пахнет!

– Понятно.

– Она говорит, что у меня такой вид, будто я валялась со свиньями. Нет, это ж надо! Разве так обращаются с преданными, трудолюбивыми слугами? Говорит, моя внешность – оскорбление ее чувствам, и спросила, когда я последний раз выводила вшей. Ну и наглость. И как будто этого мало, она приказала мне постричь волосы или зачесать их назад и забрать в сетку. Говорит, это негигиенично. Волосы, видите ли, могут попасть в еду. Ну и ну! Мало того, еще и этот нахальный мышонок заявил, что мои пирожки с мясом на вкус как свиные помои.

«Нахальный мышонок был прав», – подумал Майлз, но не осмелился сказать это вслух. Сказать по правде, он с трудом удерживался от улыбки.

– Они устроились в своих комнатах? – поинтересовался он.

Салли кивнула и вновь принялась за уборку стола, гремя посудой и бормоча что-то о чванливых аристократах. С руками, занятыми стопкой тарелок и чашек, она направилась к дверям, остановившись лишь для заключительного обвинительного акта.

– Она потребовала булочек на завтрак. Я сказала, что если б даже умела их печь, мне бы потребовалось на это полночи – но раз я не умею, ей придется довольствоваться гренками. Знаете, что она сказала?

Он покачал головой.

– Что будет рада показать мне, как печь булочки. Я сказала, что не имею никакого желания учиться, особенно если она собирается нанять какого-то там расчудесного повара-француза. Она сказала, что все равно хочет булочки, поэтому мне уж придется постараться. И просит апельсинового мармелада. Я говорю, что в этом доме уже лет пять, как его не было. А она заявляет, чтоб я съездила в Девонсуик и привезла банку. Как будто мне мало дел греть ей эту треклятую воду для ванны, морить у себя вшей и печь булочки, когда я не знаю как. Когда же бедной девушке спать, спрашиваю я вас? И вдобавок ко всему, эта полоумная старуха просит блюдце теплого молока для своего дурацкого кота.

– В таком случае советую тебе отнести блюдце с теплым молоком в комнату Беатрис как можно скорее.

Салли посмотрела на него так, словно у него внезапно вырос хвост.

– Вы ненормальный, как и все они, – пробормотала служанка и вышла из комнаты.

Майлз еще немного послонялся по комнате, надеясь убить время, потом вышел в галерею и постоял возле лестницы, вглядываясь в полумрак и прислушиваясь.

Вот оно. Слабый звук. Голос, проглоченный громадой старинного дома. Он закрыл глаза. Детский смех. Он затаил дыхание.

Терпеливые, но настойчивые увещевания матери успокоиться.

Потом послышались голоса матери и ребенка. Смех, подобный звону двух веселых колокольчиков.

Он выскочил из дома без плаща, предпочитая ощутить холод. Смех Оливии. Это же надо, нелепо, но он никогда раньше не слышал смеха своей жены. А что его музыкальность подействовала на него так странно, казалось еще более нелепым.

Конюшни когда-то были величественным каменным строением с арочными окнами и кирпичным полом, таким же чистым, как и полы в особняке. Панели красного дерева украшали стены, а дюжина конюхов каждое утро стелила свежую солому на пол. Теперь здесь все было грязным и запущенным.

Он остановился на пороге и вгляделся в темноту. В нос ударил резкий запах прелого сена. Единственный свет горел возле подсобки. Майлз пошел навстречу ему, сосредоточившись на пьяном бормотании своего старого конюха, чистившего стойла, в которых еще держали лошадей.

– Хорошая девочка. Умница. Вот так. Ну, ну, тише, тише, малышка. Мастер Уорвик будет рад, когда твоя нога заживает. Точно, будет рад.

Чарльз Фоулз выпрямился и, заметив Майлза, прислонившегося к столбу стойла, заулыбался.

– Эй, погляди-ка, кто здесь, Жермин. Бьюсь об заклад, это сам хозяин пришел проведать нас.

Майлз взглянул на гнедую кобылу, которая вскинула свою изящную голову и тихо заржала. Это, несомненно, была красавица, с гордо изогнутой шеей и раздувающимися ноздрями. Серебристо-белая грива блестела в свете фонаря словно тончайший шелк. Стать ее была безупречной, и, обрадовавшись при виде хозяина, она заплясала на месте, вскидывая над спиной свой белоснежный хвост.

Майлз протянул руку, и она тут же ткнулась в нее своей бархатистой мордой.

– Она здорова? – спросил он конюха.

– Как новенькая. – Чарльз бросил несколько яблок в корзину и прислонил грабли к стене. – Слышал, вас можно поздравить, сэр.

Майлз улыбнулся. Не многие в Англии обращались к нему «сэр». Со дня его появления в Брайтуайте тридцать лет назад Чарльз всегда относился к нему уважительно.

– Скоро я буду знакомиться с леди?

– Конечно.

Чарльз подмигнул и протянул чуть дрожащую руку к уздечке на стене. Перебросив ее через плечо, он заковылял к подсобке, усмехаясь про себя.

– Не успеем и глазом моргнуть, как услышим здесь топанье детских ножек.

– Раньше, чем ты думаешь, – буркнул Майлз себе под нос. – У нее есть сын, – добавил он громче и стал ждать реакции старика.

Чарльз вышел из подсобки и закрыл дверь.

– Эй, ну не здорово ли? – сказал он и вытер грязные руки. – Жду не дождусь, когда познакомлюсь с ним.

Майлз смотрел, как старик проковылял к стулу с фляжкой виски, торчащей из заднего кармана. Как это похоже на Чарльза, принять новость его внезапной женитьбы на женщине с ребенком, даже не приподняв брови от удивления.

– Сдается мне, скоро у нас тут кое-что переменится. -Чарльз со вздохом плюхнулся на стул.

– Кое-что.

– Может, вы даже бросите пару-тройку шиллингов на этих старых лошадок, чтобы малость украсить это местечко. – Он поднес фляжку ко рту и сделал большой глоток, затем вытер рот рукавом. – Не удивлюсь, если вы даже заглянете на тот аукцион через две недели и выкупите того гнедого дьявола, которого так любили. Как, бишь, его звали?

– Как будто ты и в самом деле забыл. Ты же помнишь его еще жеребенком.

– Ага, а еще я помню, как он поддал мне копытом под зад. Чертов зверь. С тех пор не могу хорошо ходить. Но неважно. Он был великолепным самцом. Хороших детишек наделал этот Гданьск. Ну, так как же, будете выкупать его, сэр?

Майлз не ответил, повернулся к конюху спиной и по очереди зашел в каждое из стойл, где оставшиеся четыре арабских скакуна нетерпеливо затанцевали при виде хозяина.

– Пойду на покой, сэр, если вы не против, – послышался голос Чарльза.

– Спокойной ночи, – отозвался Майлз, слушая как старик поднимается по ступенькам в свою комнату, которая была его домом последние пятьдесят лет.

Оставшись один, Майлз окинул взглядом источенные червями панели, пол с оторванными кое-где досками, сломанные стойла и представил себя, стоящего перед женой с протянутой рукой.

Он выругался себе под нос.

Вернувшись в дом, Майлз прошел на кухню и обнаружил Салли над тазом с липким тестом. По всему полу вокруг нее была рассыпана мука. Она коротко взглянула на него, на мгновенье приостановив свое нападение на несчастную смесь теста и муки. Любой сарказм, который она могла бы изречь, остался невысказанным, ибо она сразу заметила, что хозяин не в духе.

– Можете сказать Ее Высочеству, что у нее будут на завтрак эти треклятые булочки, – осторожно сказала она.

Майлз не ответил, и прошел мимо к черной лестнице, по которой поднялся на второй этаж. Здесь он пересек темный коридор, и направился к спальням, расположенным по обе стороны галереи. Пройдя прямиком к себе в спальню, он нашел ее пустой.

А чего, собственно, он ждал?

Развернувшись, Майлз подошел к соседней комнате и постучал, потом еще раз, чуть громче. В этот момент дверь спальни напротив распахнулась, и Брайан, одетый в просторную белую рубашку, с визгом выбежал из комнаты. За ним последовала Оливия, одетая так же, как и сын, с разметавшимися по плечам волосами. Ни ребенок, ни мать не заметили Майлза и помчались по коридору -Брайан впереди, Оливия за ним.

– Не догонишь, не догонишь, – поддразнил мальчик. – Это мы еще посмотрим! – ответила Оливия и в два прыжка догнала сына и схватив его на руки, закружила, отчего ребенок звонко рассмеялся.

Майлз наблюдал за всем этим, затаив дыхание.

Потом Оливия, повернувшись к комнате Брайана, заметила его, стоящего спиной к дверям ее спальни. Лицо ее раскраснелось от бега, глаза буквально искрились смехом, который, казалось, повис в воздухе между ними и еще теснее прижала мальчика к груди, словно он был щитом, защищающим ее от реакции Майлза – или, может, просто чтобы защитить сына.

– Сэр, – сказала Оливия, – нам сказали, что вы гуляете.

– Гулял.

Оливия взглянула на него поверх всклокоченной головки сынишки, и грудь ее поднималась и опускалась с каждым вздохом. Затем, ничего не сказав, она поспешила назад в комнату Брайана. Майлз пошел вслед за ними.

– Теперь тише, – прошептала она, укладывая неугомонного мальчика в кровать. – Боюсь, мы потревожили Уорвика. Он не привык к маленьким шалунам, бегающим по его дому.

– Но он ведь любит маленьких мальчиков, правда? спросил Брайан, выглядывая из-за материнского плеча на Майлза.

– Конечно, любит. Да, я уверена в этом.

– А как я буду его называть, мамочка? Я буду звать его папой?

Хлопотливые руки Оливии застыли, но она так и не взглянула на Майлза.

– Я поговорю с ним об этом, – наконец ответила она и стала еще дальше подсовывать край одеяла вокруг беспокойного детского тельца. – А пока почему бы не обращаться к нему «сэр»?

– Хорошо. – Повернувшись на бок и подтянув вверх колени, малыш положил свою пухленькую щечку на подушку и поглядел на Майлза краешком глаза. – Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, – отозвался Майлз.

Выпрямившись, Оливия бросила на Майлза быстрый взгляд, потушила свет и поспешно вышла из комнаты. Майлз пошел вслед за ней, замешкавшись, когда она скрылась в комнате, точнее двух маленьких комнатах – спальни и небольшой гостиной, – которые она, очевидно, выбрала для себя. Когда она не появилась, он подошел к двери и увидел ее сидящей у трюмо. В торопливо наброшенном поверх ночной рубашки халате она, не мигая, смотрела на свое отражение в зеркале и расчесывала волосы, цвет которых напоминал цвет выдержанного виски.

– Оливия...

– Прошу прощения, если мы потревожили вас, – прервала его она слегка запыхавшимся голосом. – Обычно Брайана трудно уложить спать. Он легко возбудим, как большинство детей его возраста.

– У тебя красивые волосы, – сказал он, ненавидя себя за почти тоскливое звучание собственного голоса. Он не желает эту женщину, уверял себя Майлз. У него есть полное право презирать ее и все, что она собой представляет. Он не желает ее, однако вот он, стоит тут как вкопанный, и вид изгибов ее тела под мягкой фланелью вызывает легкую испарину на лбу и напряжение в паху.

Оливия на миг задержала руку с расческой, потом продолжила:

– Не удивлюсь, если он еще подскочит до конца вечера. Ему здесь очень нравится. Вскоре после ужина я обнаружила его на верхнем этаже сражающимся с воображаемыми драконами. Бог наградил – или наказал – его очень пылким воображением.

Она наконец повернула голову, и ее глаза встретились с его изучающим взглядом. Он не шелохнулся и не отвел глаз, упиваясь видом женщины, сидящей на маленьком пуфике в блузке, застегнутой высоко на шее и на запястьях. Ткань отливала бледным золотом в свете свечей.