— Как насчет отдыха? — крикнула Нэнси через пару миль упорной гонки и свернула к обочине.

Присоединившись к ней, Карлин извлекла из корзины на багажнике две пластиковые бутылки с водой.

— Боже, — сказала Нэнси, положив велосипед и сделав большой глоток воды, — ты, наверное, никогда не устаешь, да?

— Сегодня, во всяком случае, нет. — Карлин слезла с велосипеда и бережно положила его на землю. — Мне хотелось бы, чтобы эта поездка продолжалась вечно.

— Не слишком много ожидаешь от завтрашнего дня, да?

— Ну, я бы с удовольствием поехала в Манхэттен. — Карлин села и подняла руки над головой. — Видишь ли, завтра вечером ты, вероятно, будешь сидеть в Ле Киркью, а еще через день будешь расследовать дело какого-нибудь главаря мафии. Потом зайдешь в «Сакс» на пару часов и, возможно, встретишься с мэром за коктейлем.

Нэнси была дочерью Генерального прокурора Соединенных Штатов, и ее жизнь настолько отличалась от мира Карлин, что о зависти даже не могло быть и речи. Дочь Тэтчера Эриксона выросла в Манхэттене, училась в закрытой школе в Массачусетсе и последние несколько лет проводила Рождество на официальных приемах в Вашингтоне. Но ближайшую подругу нашла себе только в Гарварде. У Карлин, выросшей в провинциальном Вестерфилде, и Нэнси было тем не менее много общего. Они обе посещали Эк10, вводный экономический курс, где на лекциях в большом зале собиралось не менее восьмисот студентов, и, если бы Нэнси не занималась каждую неделю в небольшой группе, руководимой ассистентом, они, вероятно, никогда бы не заметили друг друга в Мэттью-холл, общежитии первокурсников, и не завели разговора. Во втором семестре они обе заинтересовались конституционным правом и часто по вечерам занимались вместе.

Было даже забавно, что они последовательно ходили в любимицах четырех или пяти профессоров, чьи лекции посещали вместе. Карлин восхищалась разносторонними познаниями Нэнси, почерпнутыми как из богатого наследия семьи, так и из собственных занятий, а Нэнси считала Карлин самым способным человеком из всех, кого она когда-либо встречала. Когда Карлин преподносила себя как ленивую тупицу из средней школы; Нэнси не верила ей.

Карлин было приятно думать о том, как сильно она изменилась. Так или иначе, поступление на такой сложный факультет и отъезд из Вестерфилда позволили ей раскрыться. Она, словно бабочка, вышла из кокона, и про нее уже не говорили как о девушке с большими возможностями, и только.

«Нет, — призналась она себе, — дело не только в отъезде из Вестерфилда». Ее неожиданная серьезность во многом обязана духу соревнования, которого она никогда в себе не замечала. Первые пару недель после приезда в Гарвард от соседей по общежитию она только и слышала истории об Эндовере, Чоуте, Экситере и Бостоне Лэтине, но примерно после месяца полной неуверенности в себе решила, что просто должна энергично взяться за дело. Плыть по воле волн могли позволить себе юноши и девушки из богатых семей с «университетскими традициями», она же должна доказать всем, что ее присутствие в Гарварде не случайность. В темных тайниках воспоминаний ей даже слышалось, как Бен говорит ей, что она должна учиться за них обоих. Конечно, это было в тот день, когда она получила уведомление о приеме, до того, как… Поэтому она часами просиживала за учебниками и неожиданно после окончания первого семестра получила три «А» и одно «В», таких оценок не получил никто на ее курсе. Сперва она изумилась, однако, когда взглянула на окружающих ее великолепно подготовленных ребят, хваставшихся годами учебы в закрытых школах, почувствовала себя победительницей.

Но главное было не в соревновании. В тихой прелести заросшего зеленью Гарварда она почувствовала, что искренне и всерьез увлечена учебой, бостонскими политиками, архитектурными красотами старинных узких домов на Бикон-стрит и деревянных домов эпохи королевы Виктории на Брюстер-стрит, долгами оживленными беседами в темных укромных уголках Вурстхауса.

Казалось, все в ее жизни складывалось удачно. Если бы ее спросили, чего ей больше всего сейчас не хватает, она сказала бы — друга. При этой мысли в ее подсознании снова всплыл образ Бена Дамироффа. Она настойчиво отогнала его, но на его месте быстро появился Вестерфилд. Карлин нахмурилась, вспомнив, что как раз завтра возвращается на лето домой.

— В чем дело? — Нэнси уловила изменение в настроении подруги.

— А, ничего.

Карлин ненавидела жаловаться, да и как объяснишь все прелести еще одного лета дома даже такой хорошей подруге, как Нэнси? Это могла по-настоящему понять только Таш. Лето после первого курса было кошмарным. Отец, жалкий в своем инвалидном кресле, который смотрел в окно гостиной и постоянно капризничал: «Не щетку, Лилиан. Я просил гребень! Неужели ты никогда не можешь сперва выслушать!» Мать с ее кроткими ответами. Бесконечное, с девяти до пяти, стояние за прилавком у Дэлримпла, а по вечерам летние занятия с отстающими из вестерфилдской средней школы.

Карлин не возражала против двух работ, ей, несомненно, нужны были деньги. Ее четырехгодичной стипендии и «Премии Резерфорда», конечно, хватало на оплату обучения и питание, но было еще много расходов, которые трудно выдержать. Кроме того, работа давала возможность поменьше видеть родителей и удерживала ее подальше от дома. Подальше от — давай-посмотрим-как-много-способов-можно-найти, — чтобы-сегодня-избежать-встречи-с-Беном-Дамироффом, — призналась Карлин про себя. Ее охватывала паника при одной только мысли, что она может столкнуться с ним, входя в дом или отправляясь вечером погулять с Наташей. Даже отец Бена и Наташи приводил ее в замешательство, ей было жаль Леонарда Дамироффа, но что она могла сказать ему при встрече? «Извините, что мой отец спал с вашей женой», — готов был выпалить маленький злой карлик, сидевший внутри нее, если бы Леонард однажды зашел к Дэлримплу за таблетками от кашля.

Она не замечала, что разговаривала вслух, пока не услышала рядом усмешку подруги.

— Ну, во всяком случае, ничего плохого не случилось, — сдержанно сказала Нэнси.

— Дом — это место, где тебя должны встречать, — грустно улыбнулась Карлин, — но это не означает, что тебе обязательно хочется вернуться.

Нэнси, возможно, не понимала всего, но Карлин знала, что подруга ей посочувствует. На прошлый День Благодарения они вместе ездили в Вестерфилд. Поздним воскресным вечером, когда девушкам уже пора было уезжать, Карлин пришлось чуть не затыкать рот Нэнси, чтобы она не наговорила Лилиан ничего лишнего. «Почему твоя мать мирится с этим?» — допытывалась Нэнси всю обратную дорогу в Кембридж. «Для меня это тоже загадка, — хотела бы признаться Карлин, но сказать это Нэнси означало предать мать. — Хватит жаловаться», — оборвала себя Карлин.

— Итак, когда ты начинаешь работу в офисе окружного прокурора? — Она намеренно сменила тему.

— М-м, — странно застеснялась Нэнси.

— Что? — Карлин подозрительно взглянула на подругу.

Отец давным-давно подготовил для Нэнси летнюю интернатуру в офисе окружного прокурора в Манхэттене в Нью-Йорке. Это была отменная работа, за которую Карлин отдала бы все на свете. После первого года учебы она взяла себе за правило узнавать обо всех курсах конституционного права и конституционной истории, которые Гарвард предлагал своим студентам последнего курса, потому что ей хотелось поступить на юридический факультет после окончания колледжа. Сама мысль приобрести практический опыт расследования преступлений… Впервые услышав об интернатуре, которую учредил Тэтчер Эриксон, Карлин почувствовала единственный раз настоящую зависть и теперь не представляла себе, как подруга может колебаться.

Нэнси растянулась на животе, подложив руку под подбородок.

— А если я признаюсь тебе, что подумываю в это лето не работать в офисе окружного прокурора? Что скажешь на это?

— Скажу, что ты сошла с ума, — не задумываясь, ответила Карлин.

— И, наверное, тем более сочтешь меня сумасшедшей, если я признаюсь, что намереваюсь летом путешествовать по Азии в сопровождении Филиппа Манхоффа?

— Все лето? — Карлин оценивающе присвистнула. — Все дни и ночи?

— Верно, профессор Сквайр, Все дни и все романтические восточные ночи.

Карлин уставилась на Нэнси, словно говоря: «А ты не выдумываешь?» Филипп Манхофф был объектом желаний Нэнси еще с тех пор, как обе девушки стали посещать его лекции по китайской истории. Блистательный и обаятельный доктор Манхофф имел репутацию полунахала, полувундеркинда, и это сочетание Нэнси находила неотразимым. Но, похоже, он ее неотразимой не считал, во всяком случае, дальше оживленных дискуссий на лекциях их отношения не продвигались. Во всяком случае, так казалось Карлин.

— Так вот почему весь день сегодня у тебя такое хорошее настроение, — догадалась Карлин.

— Все верно, мэм. — Нэнси помолчала и торжественно продолжила: — Вчера вечером в восемь двенадцать — если ты прикинешь, то это ровно через четыре часа после окончания последнего экзамена по китайской истории, — мне позвонил вышеупомянутый доктор Манхофф и поинтересовался, не угодно ли Нэнси Эриксон сопровождать его в двухмесячном путешествии на Восток.

— Это был дружеский или деловой звонок?

— Боже, ну что за неромантичная девушка! — отшутилась Нэнси.

Но Карлин так просто не отстала. Не похоже, чтобы эта двухмесячная прогулка объяснялась сердечным влечением со стороны Манхоффа.

— Что именно он сказал?

— Ну, хорошо, — сдалась Нэнси, — он просил меня поехать с ним заниматься исследовательской работой, но если мы не разделим с ним ложе к шестому июня, я дам тебе сотню баксов.

Зная напористость Нэнси, Карлин нисколько не удивилась, если бы все пошло точно по намеченному плану, однако доктор Манхофф вовсе не был наивным школьником, которого могли ввести в заблуждение ухищрения второкурсницы, даже такой привлекательной, как Нэнси Эриксон. Карлин покачала головой, удивляясь уверенности своей подруги, а та просто снисходительно улыбнулась ей. Внезапно Карлин рассмеялась; конечно, Нэнси права, он мог пригласить с собой любого, но скорее всего он весь семестр присматривался к ней и ждал момента положить конец их официальным отношениям.

— Поздравляю! Только постарайся не выйти замуж до начала третьего курса, о’кей?

— Выйти замуж! Я не собираюсь выходить замуж раньше пятидесяти, — ужаснулась Нэнси. Но Карлин очень усомнилась в этом. — Я намерена насладиться каждой минутой, прежде чем уступить.

— За твои приятные минуты. — Карлин подняла бутылку с водой и сделала большой глоток.

— Взаимно, дорогая. За твои приятные минуты. — Глаза Нэнси озорно сверкнули.

— Я буду думать о тебе, когда термометр подскочит до ста[2], примерно в первую неделю августа.

— Хорошо, ты будешь думать обо мне, но не в этом занудном Вестерфилде, ты будешь париться в лабиринтах Манхэттена.

— О чем ты говоришь? — Карлин недоуменно посмотрела на подругу.

— О твоей интернатуре у окружного прокурора Манхэттена, — торжествующе ответила Нэнси.

Карлин вдруг осознала, что предлагала ей Нэнси, и была готова расплакаться от благодарности и от невозможности принять ее предложение. Снимать жилье в Нью-Йорке! Ей этого не осилить; из своей зарплаты интерна она едва-едва сможет накопить сумму, необходимую для оплаты третьего года учебы в Гарварде.

Глаза Нэнси сияли, похоже, она знала, о чем думает Карлин. Все предусмотрев, она ринулась в атаку.

— Ухаживая за тремя немецкими овчарками моей тети Мод и работая в офисе окружного прокурора, ты сможешь заработать больше пяти тысяч долларов.

— Что?! — Карлин не верила своим ушам.

— Моя тетя, бедняжка, вынуждена в это лето поехать в Женеву благодаря дяде Глендону и ЮНИП. — Второй муж тети Нэнси занимал различные должности в Организации Объединенных Наций практически со дня ее основания. — Проще заплатить, чтобы кто-нибудь жил у них в доме и заботился о Патти, Ла Верне и Максине, чем оформлять документы на всех собак. Кроме того, пустые дома на Саттон-стрит притягивают грабителей.

Карлин видела, что Нэнси говорит серьезно, но где-то должна быть ловушка, слишком уж все прекрасно.

— Разве в офисе окружного прокурора не ждут дочку Тэтчера Эриксона?

— Окружной прокуратуре Манхэттена безразлично, кто из колледжа будет на нее батрачить, лишь бы он работал до потери сознания.

Лето в Нью-Йорке с квартирой и увлекательной работой без родительских споров, без встреч с Беном Дамироффом, без магазина Дэлримпла, без ребят из средней школы — Карлин не могла поверить в свою удачу.

— У меня будет самое лучшее лето, лучше, чем у всех остальных. — Она горячо обняла Нэнси.

— Нет, дорогая, это я получу в награду лето-лучшее-чем-у-всех-остальных, — улыбнулась в ответ Нэнси, многозначительно взбивая волосы и, по-видимому, намекая на Филиппа Манхоффа.