Я точно не помню, как мне удается перевести разговор на секс и тройки. Может быть, какая-то тонкая связь с «Бонни и Клайдом»?

«Бонни и Клайд» — в версии Сержа Гинсбура и Брижит Бардо — одна из трех пластинок, имеющихся в доме. Остальные две — это альбом под названием «Песни для веселых собачек», на котором слащавый франт тридцатых годов по имени Пэдди Робертс мурлычет песенки вроде «Ах, дорогая, что случилось» и «Не пользуйтесь WC во время стоянки поезда», и сингл Yardbirds «For Your Love».

Естественно, что, поскольку танцевать можно только под «Бонни и Клайд» и Yardbirds, мы их заводим очень часто. Особенно поздно вечером в пьяном состоянии — как сейчас.

В «Бонни и Клайд» мне особенно нравится, когда юная Брижит секс-кошечкой вопит на заднем плане.

— Черт, этому Сержу сильно повезло, — кричу я Маркусу, стараясь перекричать пластинку, которую мы пятый или шестой раз заводим на полную громкость. — Должно быть, в то время она была чрезвычайно сексапильна.

— Явно гораздо привлекательнее, чем сейчас, — отзывается Маркус.

— Да. Верно. Старая, сморщенная спасительница щенков.

— Хребта не было, вот в чем ее проблема, — говорит Антония, танцующая рядом со мной.

Так, думаю. Девушка, которая может поддержать сексистский мужской разговор.

— В отличие от Сержа, — говорит Беатрис. — Серж с возрастом становился только привлекательнее.

— Вот поэтому мужчине обязательно нужно курить, — говорю я, улыбаясь и помахивая сигаретой в такт музыке. — Благодаря сигарете становишься более похож на Сержа.

— Чтобы стать таким, как Серж, одних сигарет недостаточно, — говорит Маркус.

— Маркус, дружок! По сравнению со мной Серж Гинсбур — жалкий евнух.

— Правда? Расскажи поподробнее, — говорит Беатрис.

— Да, пожалуй, — соглашается Антония.

В обычных условиях я со смехом постарался бы избежать продолжения. К счастью, я уже изрядно нагрузился пастисом.

— Позднее вы все поймете, — говорю я.

— Как — мы обе? — хихикает Антония.

— Обычно четверо для меня — минимальная норма.

— Отлично, у нас есть Маркус, — говорит Беатрис.

— Меня в это не вмешивайте, — говорит Маркус.

— Я имел в виду трех девушек, — говорю я.

— Но может быть, ты хоть раз сделаешь исключение — для нас? — говорит Антония.

— Хорошо. Только для вас.

Чего я не выяснил к этому моменту, так это серьезно ли кто-либо из нас это говорит. Думаю, что и они тоже. Но я пытаюсь держать накал страстей на должном уровне, предлагая понырять голышом при лунном освещении.

Маркус не проявляет к этому интереса. Девушки согласны, но только без лифчиков, не раздеваясь целиком.

— Ладно, — говорю я, — тогда мы тоже с голой грудью.

— Так нечестно, — говорит Антония. — Если мы снимем бюстгальтеры, вы снимете свои плавки.

— Надеюсь, вы не хотите сказать этим, что моя восхитительная грудь не так существенна, как ваша, — говорю я.

— Если вы не снимете низ, мы не снимем верх, — говорит Беатрис.

— Ну и ладно. Не все ли равно? Давайте просто поплаваем, — говорит Маркус.

После этого вечер как-то выдыхается. Мы плаваем. Я нахально снимаю с себя плавки, потому что люблю, когда вода щекочет яички. Потом, под большой визг, помогаю девушкам снять лифчики. Но довольно скоро всем становится холодно. Мы бежим, дрожа и босиком, через лужайку к дому. По последней сигарете и по рюмочке на ночь. Потом все отправляемся спать.

К счастью, у нас одна ванная комната, благодаря чему можно поприставать к Беатрис и Антонии, пока я жду за ними своей очереди почистить зубы.

— Ну, что, девочки, вы готовы?

— О, черт, это про нашу тройку, — говорит Беатрис.

— Вы еще не передумали?

— Мы не передумали? — спрашивает Беатрис Антонию.

— Надо полагать, — говорит Антония.

— Дай нам пять минут, — говорит мне Беатрис.

Проходит гораздо больше, чем пять минут, я сижу в кровати с раскрытой книгой и пытаюсь не уснуть в слабой надежде, что они все-таки поступят так, как сказали. Хотя нельзя утверждать, что есть многообещающие предзнаменования. Например, тон, которым Антония произнесла «надо полагать». Это не прозвучало как неистовое желание созревшей молодой девушки заняться горячим нетрадиционным сексом с мужчиной старшего возраста. Скорее это было похоже на то, как недовольного, но послушного ребенка тащат в дом престарелых, где он получит конфетки и липкие поцелуи девяностосемилетней прабабушки.

И, честно говоря, я не чувствую себя особенно возбужденным. Я пытаюсь себе представить дикие картины того, как пара молодых девушек стонет, лаская друг друга, когда одна из них сидит верхом на моем языке, а другая отчаянно подпрыгивает, сидя на моем могучем органе. Но как-то это кажется нереальным. Отсталые английские девушки с бледной кожей и смешливыми голосами учениц паблик скул не вяжутся с таким поведением.

Вдруг дверь открывается, и в комнату входят они, в одних трусиках и прикрывающих грудь небрежно застегнутых блузках.

— Извини, что так поздно, — говорит Антония.

Правильнее всего было бы ответить: «Нагнитесь обе, и я вас хорошенько отшлепаю». Но вместо этого я говорю:

— Привет, заходите.

Девушки усаживаются на кровать по обе стороны моих ног, закрытых простынями.

— Ну, с чего начнем? — говорит Беатрис.

— Гм, не знаю. Может быть, вы снимете свои рубашки?

— Не при горящем свете, — говорит Антония.

— Ну, тогда при выключенном свете, — говорю я.

Беатрис выключает свет.

— Так, — говорю я, расстегивая рубашку Антонии, — теперь лучше, верно?

— А я? Что я должна делать? — говорит Беатрис.

— Дай мне поиграть несколько минут с грудью Антонии, а потом я займусь твоей.

— Займется моей? У него очень сексуальный способ выражаться, тебе не кажется, Ант? — говорит Беатрис.

— Хорошо — буду ласкать, гладить, э-э… щекотать. Каких слов ты хочешь?

— Только не щекотать, — говорит Антония. — Это явно неэротично.

— Все что угодно, только чтобы я не сидела тут как третья лишняя, — говорит Беатрис.

— Извини, Антония, одну минуту, — говорю я, переключая свое внимание на грудь Беатрис.

— Но ты даже не начал, — возмущается Антония.

— Но послушай, Беатрис почувствовала себя покинутой, так ведь? — говорю я.

— Не нужно представлять это как мою вину. Ты — мужчина. И твоя задача сделать так, чтобы мы обе были довольны, — говорит Беатрис.

— Послушай, у меня только две руки. Я не могу быть всюду одновременно. Займитесь сами своим верхом, а я займусь вашим низом.

Девушки переглядываются.

— Тебе нельзя этого делать, — говорит Беатрис.

— Почему?

— А как ты сам думаешь? — спрашивает Антония.

— Не знаю. Может быть, вы не хотите идти до конца в первую же встречу?

— У нас месячные, — произносят Беатрис и Антония одновременно.

— Не может быть! — говорю я.

— Мы думали, ты понял, — говорит Беатрис. — Иначе почему мы не снимали трусы в бассейне.

— Это ужасно досадно.

— Извини, — говорит Антония.

— Но… но… как же вы собирались заниматься сексом, если у вас месячные?

— Ну, мы всегда можем… сделать тебе, — предлагает Беатрис.

— Но вам-то это не доставит удовольствия.

— Доставит, — говорит Антония.

— Да, мы не против, — говорит Беатрис.

— Ну, хорошо. Если я возбужусь, то хочу, чтобы вы тоже возбудились.

— Мы возбудимся, немного, — говорит Антония.

— Да, но не очень сильно, — говорю я.

— Мы можем все же попробовать. Раз уж мы начали, — говорит Беатрис.

— Хорошо, — вздыхаю я. — Я возьму одну грудь у каждой. Согласны?

— Это честно, — говорит Беатрис.

Пока я держу по груди в каждой руке — очень забавно, потому что одна большая и хлюпающая, а другая гораздо меньше и тверже, — я чувствую, как руки девушек с обеих сторон от меня забираются под одеяло и движутся в сторону промежности. Встретившись, руки испуганно отскакивают. Девушки начинают хихикать. Их руки снова встречаются, на этот раз нападая друг на друга, как сражающиеся тарантулы.

— Ты не против?

Девицы хихикают еще пуще.

— Может, оставим это? — говорю я.

Судя по состоянию их сосков, ни та, ни другая не возбудилась ни в малейшей степени.

— Ладно, мы будем серьезными, да, Беа? — говорит Антония.

— Да, очень серьезными, — говорит Беатрис.

Их руки снова пробираются к низу моего живота. На этот раз одна из них добирается до кончика члена, зажимает крайнюю плоть вместе с лобковыми волосами и начинает неуклюже дергать. Вторая рука ищет, за что можно ухватиться, и, обнаружив, что на члене места не осталось, довольствуется тем, что вцепляется мне в яички.

— Мы что-нибудь не так делаем? — говорит Антония.

— Меня возбудит, если возбудитесь вы. Вы уверены, что у нас нет никакого выхода?

— Бесполезно. Началось только сегодня утром, — говорит Антония.

— Может быть, убрать простыни, чтобы мы видели, что мы делаем? — спрашивает Беатрис.

— Конечно, если вы думаете, что это поможет, — говорю я, стягивая простыни.

Обе они внимательно склоняются над моим членом.

— Ты хочешь первая? — спрашивает Антония.

— Мне все равно, — говорит Беатрис.

— Какой прелестный. Не могу понять — он обрезанный или нет?

— По-моему, необрезанный. Видишь, сколько крайней плоти? Потяни.

— Здорово, правда? Гораздо лучше, чем когда без. Есть за что ухватиться.

— Слушайте девушки, вы меня извините, но так не пойдет.

— Беа только хотела похвалить.

— Да, не сомневаюсь. Но я чувствую себя как лягушка на уроке биологии.

— Может быть, мы возьмем его в рот? — предлагает Беатрис.

— С удовольствием, но только не сегодня. Может быть, когда у вас кончатся месячные.

— Но мы уедем раньше.

— Тогда боюсь, что это конец нашей тройки.

— Черт, это несправедливо. Мы никогда раньше не участвовали в тройке.

— Да. И я тоже.

* * *

— Послушай, Маркус, — говорю я за завтраком, — ты ведь ничего не расскажешь Молли, правда?

Мистер Мигарета украл мою душу

Все происходит в одной из тех деревушек с каменными домами и названиями из двух слов, которые лежат посередине между Челтенхемом и Оксфордом, но я не совсем уверен в деталях по причинам, которые вскоре станут ясны. Того, кто организовал вечеринку, зовут Сол; у него борода, красные щеки, он занимается чем-то связанным с возведением строительных лесов; паб напротив называется «Красный дракон» или как-то иначе (скорее иначе, потому что это было бы слишком большим совпадением).

Но есть другие подробности, запавшие мне в память. Такие, как грязно-желтый шаткий замок, где началось это безумие, паутина и мускусный запах в красной телефонной будке, дешевая современная мебель и дешевый ковер во всю комнату, где мы смотрели «Дугал и голубой кот» на дорогом телевизоре, узкий коридор у черного входа с бойлером, плащами, сапогами и раковиной, над которой я проглотил пинту соленой воды, пытаясь вызвать у себя рвоту.

Начнем с паба. Там мы — я, мой брат Дик, его подружка Сэффрон и еще два-три человека, назовем их Дженна, Дейв и Пит, — решаем съесть промокашку, запивая деревенским элем. Так мы пытаемся убедить себя в том, что это обычный пятничный вечер, в который мы выбрались немного выпить с друзьями. А не ночь фантастического разгула, развязности, безумного хохота и страха, в которую, как мы все знаем, он может превратиться — в зависимости от настроения и взаимодействия с психоделическими веществами, которые мы собираемся принять.

Они называются «красные драконы», поэтому у меня и возникли сомнения относительно названия паба. Однако это не обычные «красные драконы», а двойной обработки, из-за чего предполагается, что они вдвое крепче. Мы знаем много подробностей об этих вещах, или нам так кажется. Бэтмены (с картинкой Бэтмена или Джокера) такие слабые, что можно принимать их на вечеринке со своими родителями. Пурпурные омы (на которых изображен пурпурный значок ома) дают гарантированный пятичасовой кайф. Красные драконы вышибают мозги так, что нужно прятать ножи, запирать окна и ничего не планировать на уикенд.

Поэтому если нас немного подташнивает, когда мы съедаем кусочки промокательной бумаги вместе с глотками пива, то это потому, что знаем: назад дороги нет. С этого момента и до той поры, когда ковры закружатся в водовороте и зашепчутся занавески, мы принуждены ждать. Это как сцена в «Gallipoli», когда все готовятся идти в атаку: офицер в блиндаже слушает на граммофоне «Au Fond Du Temple Saint», солдаты курят последние сигареты, пишут письма домой и прикрепляют к стенам траншей своим штыками: каждый действует по-своему при ужасной мысли, что осталось совсем мало времени до свистка, по которому нужно будет карабкаться по лестнице, ведущей к неминуемой гибели. Хотя, конечно, наше положение не такое мучительное и опасное для жизни.