Она глядела в безграничное иссиня-черное пространство. В первый раз с тех пор, как они сели в Англии на корабль, она почувствовала себя в полном одиночестве, наедине со своими мыслями. Как далеко ее занесло, через пугающие безбрежные водные просторы, и как далеко еще предстоит отправиться. И пока она стояла на безмолвном крепостном валу, ей пришло в голову, что она сейчас находится посередине, на некоем неосязаемом перешейке между прошлым и будущим. Позади нее, далеко во времени и пространстве, простиралась вся прошедшая жизнь с ее детством, замужеством и безмятежным существованием со Стефаном — все это казалось долгим спокойным сном, который был прерван, и навсегда, жуткой судорогой насилия и греха. Она не сможет снова погрузиться в сладкое забытье. Вместо этого она должна смотреть другими, заново открывшимися глазами в неведомое будущее, ожидавшее ее за невидимыми, шепчущими морями. Нетерпение охватило ее. Ей стало казаться, что, сколько бы миль сознания не было уже пройдено, она едва начала продвигаться в своем поиске. Ни новое ощущение деревянной палубы под ногами, ни ежедневное небрежное великолепие придворной жизни, ни очарование солнечного острова, усыпанного зреющими фруктами, на котором находились самые разные люди, начиная от загорелых византийских гребцов и заканчивая самим королем Англии, — ничто не могло произвести на нее полного, законченного впечатления, пока она не нашла тот путь, который мог привести ее к Стефану. Она бессмысленно смотрела в теплую темноту, чувствуя, что ее ум и сердце стали подобны стреле, выкованной из стали и направленной в цель, но не выпущенной, поскольку рука, державшая тетиву, отказала. Чья это рука, думала она, может быть, короля? Она не чувствовала, что Ричард всерьез озабочен ее присутствием и целью этого присутствия, да и как он мог? Ее дело не имело к нему отношения, притом она собиралась лишить его одного из его бравых крестоносцев. Конечно, королева сделала все, что было в ее силах, чтобы помочь, так же и Беренгария, — и еще многое сделает. Но откуда тогда это ощущение беспокойства, ожидания, подсчета бесполезно потраченного времени? Возможно, она заразилась от окружавших ее рыцарей, некоторые из них были доведены до отчаяния длинными зимними месяцами бесполезного ожидания и осквернявшими их святую цель алчными ссорами мелочных принцев. Она забарабанила пальцами по деревянной стене, почувствовав степень собственного нетерпения. И тем не менее, с удивлением подумала она, почти два года она спокойно жила и трудилась в Хоукхесте, не ощущая никакого беспокойства. Грустно улыбнувшись в темноту, она подумала, что по диковинной прихоти судьбы рукой, отковавшей стальную стрелу, оказался сэр Хьюго. Если бы не он, она лежала бы сейчас на постели в своей холодной светлице, мучаясь бессонницей после чересчур хлопотливого дня.

Раскаявшись, она произнесла короткую молитву:

«Я не прошу большего, когда так много уже дано мне, благодатная Магдалина, научи меня терпению, я постараюсь быть прилежной ученицей». — Она вздохнула, ее тело расслабилось, позволяя мирной тишине ночи войти в ее душу. Все будет хорошо, стрела скоро полетит в цель.

Быстрые и легкие шаги сзади нарушили ее уединение, свет факела отбросил длинную тень от зубца крепостной стены.

— Наконец-то я нашел вас, моя леди из Хоукхеста.

Она напряглась. Ей был знаком этот холодный глубокий голос.

— Я хотел поговорить с вами. Не могли бы вы уделить мне немного времени?

Ей не хотелось отвечать, терять так трудно завоеванный мир. Она обернулась.

— Шевалье? — Ее тон был равнодушным, не выражающим никакого интереса к его присутствию.

Возникла пауза. Может быть, он вздохнул, а может, просто усмехнулся. Более мягким голосом он начал:

— Мне показалось, что вас рассердило мое обращение к королю касательно вашего личного дела. Я хотел бы только объяснить, что мое высказывание не преследовало цель помешать вам — да и как это могло быть? — а было вызвано желанием обеспечить вашу безопасность среди нас.

Его голос потеплел, несмотря на невозмутимое молчание застывшей перед ним фигуры.

— По правде говоря, миледи, я счел бы за честь, если бы вы позволили оказать вам какую-нибудь помощь в вашем поиске. Мы, без сомнения, будем часто встречаться, и было бы очень жаль, если мое присутствие стало бы причиной вашего постоянного гнева.

Она повернулась к нему, на освещенном факелом лице был написан вызов. Вновь он пришел как незваный гость, помешав ее ночным размышлениям, так же, как днем он вмешался в ее разговор с королем. Он был совершенно не к месту, некий ненужный раздражитель, подброшенный ей каким-то злобным пинком судьбы. Но он еще был могущественным, умевшим убеждать, советчиком короля. Почему он не может адресовать свои дерзкие предложения леди Алис, которая имеет на редкость дурной вкус и не преминет их принять?

— Я постараюсь избегать излишнего гнева, так же, как и вашего присутствия, шевалье, — ответила она ровным голосом, но вместе с тем сердито поджав губы.

Он оглядел ее без видимого сожаления, скорее, с ленивым удовольствием.

— Итак, вы отказываетесь от моей помощи и защиты. Боюсь, ваш муж не поблагодарит вас за это!

— А не собираетесь ли вы предлагать одной рукой то, что будете забирать другой, сэр Тристан, как вы уже однажды сделали? Вы хотите быть мне полезным, говорите. Однако как далеко распространяется ваше великодушное предложение? Может быть, до Иерусалима или, если потребуется, до Дамаска? Или в пустынные земли турков, оплот Саладина? — Ее тон был самым издевательским. — И я совсем уж готова поверить, что вы с большой охотой будете задавать вопросы каждому встречному от моего имени. Но сколько же марок вы готовы истратить, сколько миль проскакать, сколько уделить своего драгоценного времени? Насколько вы готовы рисковать из-за меня? — Она окончила с ноткой злой решимости: — Я прибыла совершить свой собственный поиск, сэр рыцарь, и не собираюсь отказываться от своих намерений, и я не потерплю вашего дальнейшего вмешательства в мои дела.

— Мне жаль, что вы все так воспринимаете, — спокойно ответил он, не обнаруживая и следа юмора.

— Я отлично обойдусь и без вашей помощи, — отрезала Иден. — Я привыкла быть хозяйкой самой себе.

Затем она отчетливо расслышала его вздох: был ли он вызван унынием или раздражением, понять было невозможно.

— Леди, вам кажется, что вы слишком хорошо себе представляете вещи, которых еще не видели, и вы чересчур уверены, что справитесь с обстоятельствами, которые вряд ли можете себе вообразить. — Он заколебался. Ответа не было. — Когда я предлагаю вам свою помощь, — мягко продолжал он, — я предлагаю ее всецело. Я не устанавливаю границ: все, что позволяет король и мой рыцарский долг, будет сделано. Но вы не должны думать, что я буду потворствовать вам в тех случаях, когда вы решите подвергнуться бессмысленной опасности, — вот этого я не сделаю.

— Вот как! — Ее голос был переполнен презрением. — Вы милостиво позволяете передать мое дело в ваши умелые руки, но не пошевелите и пальцем, чтобы помочь мне в тех случаях, когда это потребуется. Сэр, вы смешны. — Круто повернувшись, она ушла бы, если бы он быстро не схватил ее за руку.

— Леди, мое дело здесь — служить королю и Богу, и это дело каждого из нас. Если я предлагаю вам помощь, то это в ущерб своему главному делу, так что это не такая уж незначительная вещь, поверьте мне.

— Ну, если уж все так серьезно, зачем же тогда предлагать? — язвительно заметила она, вырывая руку, которую он держал теперь не так крепко.

Его ответ прозвучал тихо. Она не могла из-за тени видеть его лица, но в натянутых интонациях слышалась явная боль:

— Потому что однажды случилось так, что моя помощь подоспела слишком поздно.

На мгновение в ней проснулось любопытство, но она быстро отвернулась.

— Я не хочу вас отрывать ни на минуту от исполнения вашего христианского долга, шевалье, — бросила она через плечо, оставляя его в одиночестве на крепостном валу. Ей хотелось сделать ему больно.

Некоторое время сэр Тристан стоял, глядя в теплую тьму и вспоминая что-то. Затем он прогнал печальные мысли из сердца и головы и, развернувшись, отправился следом за сердитой, но такой ошеломляюще привлекательной леди из Хоукхеста.

Следующие несколько дней замок Мэйтгрифон систематически разбирался и грузился по частям на корабли. Замок тоже отправлялся в Иерусалим. Самые августейшие из его обитателей перебрались в просторный и красивый городской дом бывшей королевы Джоанны, сестры Ричарда. Эта леди была избрана официальной опекуншей Беренгарии до тех пор, пока та не выйдет замуж; она приступила к исполнению обязанностей хозяйки с истинно плантагенетовским гостеприимством. Когда чего-то недоставало, она просто посылала вооруженных людей реквизировать необходимое у несчастных жителей Мессины.

— Не послужит ли это поводом для возмущения? — осмелилась спросить ее Иден, наблюдая, как бурдюки с вином, тюки набивного шелка и замысловатые серебряные украшения начали попадать не только во дворец, но и на ожидавшие галеры и галеасы, на которых им вскоре предстояло отплыть.

Джоанна пожала плечами, напомнив Иден свою мать в моменты наиболее практического настроения.

— Сицилия обязана мне почти двумя годами свободной жизни, так что остров должен заплатить за свою независимость, такова моя воля. Кроме того, Иден, вы не знаете этих грифонов так, как я: они перережут вам глотку просто ради удовольствия, если им предоставить такую возможность. А потом, вы не подумали, что они — многие из них — извлекли достаточно выгоды из присутствия Ричарда — особенно здешние проститутки.

Иден была изумлена.

— Но разве они не ваши подданные? Разве не их королева? Разве вы не любите их хоть немного?

Джоанна криво ухмыльнулась:

— Так же, как можно любить обезьяну или кошку, — объявила она, прикладывая к шее украшенное драгоценными камнями ожерелье, чтобы оценить эффект серебра на смуглой коже.

Иден почувствовала легкий укол вины, когда некоторые из трофеев достались ей самой — в виде очень симпатичного изумрудного ожерелья и браслета, который носил раньше какой-то несчастный грек. Однако она сдержала свои эмоции и достаточно горячо поблагодарила бывшую королеву. В течение нескольких ближайших недель ей предстояло много времени провести в компании Джоанны, и не следовало ссориться с ней из-за такой ерунды. Да и вообще ей не стоило сетовать на благосклонность судьбы, в чем бы она ни выражалась; ей годилось все, что шло к ней в руки.

Они отплыли из заметно разоренной Мессины десятого апреля на лучшем галеасе Ричарда, где было значительно удобнее, чем на той галере, которая доставила их из Англии. На корабле имелись отгороженные спальни, расположенные ниже обставленной мягкими креслами парадной каюты; имелся и повар, который разбирался в тонкостях морской кухни. Сам Ричард плыл на своей великолепной военной галере, называемой «Trenchemer» — «Режущий Море», во главе флота в двести судов. Он хотел поразмыслить над ходом предстоящей компании и не собирался отвлекаться на шумевших вокруг женщин.

Иногда, особенно в первые дни плавания, их корабль подплывал достаточно близко к высокой галере, и дамы, разгуливая моциона ради по холодной палубе, могли увидеть Львиное Сердце, который стоял, обняв за плечи, своей могучей рукой высокого рыцаря в синем плаще. Леди. Алис томно опиралась на поручни, делая вид, что она поглощена наблюдением за различными видами морских птиц, которые сопровождали их, скользя над пенившейся водой.

— Как продвигается ваше знакомство с Тристаном, Алис? — поинтересовалась Беренгария на третий день, когда они смотрели на неприятно окрашенное мрачное водное пространство, тусклое, как старое олово, которое бесконечно простиралось перед ними.

Алис вздохнула. Она пришла к выводу, что невозможно скрыть ее растущий интерес к опасно привлекательному шевалье.

— Это было очень любезно с вашей стороны, мадам, устроить, чтобы он был моим партнером на балу в последнюю ночь, — с благодарностью признала она. — Он много говорил со мной, рассказывал о своем предыдущем пребывании в Святой Земле, об ужасной борьбе, которая шла там… осадах и страшной битве при Хаттине. — Иден заметила непривычную мягкость в ее глазах, когда та продолжила: — Кажется, в тот ужасный день он потерял какую-то женщину. Я не могу сказать точнее, потому что он хоть и начал говорить об этом, но вдруг неожиданно замолчал и не хотел рассказывать дальше. Боюсь, кто бы она ни была, она очень много значила… и до сих пор много значит… поскольку, хотя он и говорил со мной чрезвычайно любезно, я чувствовала, что его слова обращены не ко мне…

Беренгария решила приободрить ее:

— Тогда к кому же? Вы слишком скромны… Не правда ли, Иден?

Иден, которая начала быстро приходить в себя после вспышки подозрительности, случившейся с ней на крепостных стенах Мэйтгрифона, не собиралась показывать этого.