Но это было невозможно, и ему приходилось искать утешение в переписке.

«Возлюбленная Госпожа Луны, — писал он, — я нахожусь здесь, в Шефар-эме, ибо не могу больше оставаться в виду несчастного города, для которого, увы, уже не могу ничего сделать. Акра явилась карой Аллаха его слуге, и боль еще не утихла. Эль Малик Рик, король Английский, силой склонил нас к позорному договору, отвергнуть который, вопреки своему желанию, я не мог, поскольку утвердил его мой слуга Каракуш, бывший в безвыходном положении. По договору от меня требуют сумму в двести тысяч динар, которой я не обладаю. Мне предоставлен срок в три месяца, чтобы собрать деньги и находящихся в моих землях пленников-христиан, общим числом в шестнадцать тысяч. Часть денег была выплачена мною, но Эль Малик Рик уже обвиняет меня в нарушении договора. Дело в следующем: не имея возможности отыскать следов ста высокородных пленников, потребованных от меня особо, я отослал тех, которых мы сумели найти, вместе с несколькими храбрыми эмирами, добровольно согласившимися стать заложниками до возвращения остальных. Теперь Эль Малик Рик отказывается освободить плененный гарнизон Акры, заявляя, что я нарушил клятву, не вернув ему сто его рыцарей! Я надеялся встретить в этом человеке большее благородство, в сущности, именно он оказался клятвопреступником.

Все же нам придется соглашаться с ним, ибо в христианском лагере нет никого, кто мог бы его разубедить. Король Французский отбыл, и вместе с ним гордый маркиз, хотя есть сведения, что борьба за Иерусалим продолжается. Пусть же она длится подольше, ибо в их соперничестве заключена наша сила.

Однако я опасаюсь, что всему может прийти конец, когда этот молодой маркиз вступит в свои права. Он обладает силой и имеет цель, и число его приверженцев растет с каждым днем. Поистине, о сердце, бьющееся внутри моего сердца, для нас было бы большой удачей, если бы этот Конрад Монферратский умер молодым.

Прости меня, возлюбленная, что посылаю в твой мирный чертог известия о раздорах. Посреди несчастий я черпаю силы в сладких думах о тебе, твоей красоте и красоте вокруг тебя, так же надежно укрытой за нашими стенами из цветов, как ты надежно укрыта за бастионами моей любви. Я страстно жажду вернуться к тебе, о свет моих очей. Душа моя стремится к тебе, тело мое помнит тебя. Дни в пустыне подобны пыли, пока не могу я прийти к тебе…»


В королевском дворце, некогда принадлежавшем Ги де Лузиньяну, Ричард Английский давал пир в честь этого обездоленного монарха. Трапеза завершилась, и Ричард вместе со своей королевой, ее приближенными дамами и несколькими избранными друзьями удалился в более уединенные покои, чем пиршественный зал.

Они разделились на небольшие группки. Ричард вместе с Ги пил вино и мелодично наигрывал на лютне, что было его любимым развлечением в свободное время. Беренгария занималась вышиванием, сидя между Джоанной и Алис, а последняя бросала частые беспокойные взгляды на куполообразную оконную нишу, где расположились Иден и Тристан де Жарнак, вновь снискавший милость короля благодаря стараниям, приложенным при восстановлении города. Как часто случалось во время затишья, пока христианские послы перемещались между Акрой и Шефар-эмом, разговор повернул к досаждавшей всем проблеме Иерусалима. Скучавшие леди попытались уговорить Ричарда спеть, что удавалось ему с исключительным артистизмом, но он и Ги вцепились в Иерусалим, словно в старую кость, на которой уже давным-давно не было ни мяса, ни мозга.

Беседуя вполголоса, склонившись друг к дружке гораздо ближе, чем хотелось бы леди Алис, Иден и Тристан обсуждали возможные причины отсутствия Стефана в первой партии вернувшихся пленников.

— Он оказался слишком далеко. Возможно, сообщение еще не дошло до Ибн Зайдуна. Я предупреждал, что не следует ожидать его возвращения так скоро. — Он не мог спокойно видеть ее горькое разочарование, когда она пересчитывала и расспрашивала каждого прибывающего в лагерь. Никто не видел Стефана и даже не слышал о его судьбе. Он был гораздо дальше, чем пришлось оказаться любому из этих людей. Тристан видел, как ее надежда вспыхивает вновь, но не подогревал и не остужал ее.

— Вы уверены, что послание дойдет? — спросила она, как спрашивала уже не раз.

Он взял ее руки и крепко сжал, как будто причиняемая боль могла помочь ей лучше осознать обстоятельства.

— Его имя сообщили Саладину, а он человек чести и дал клятву вернуть всех поименованных.

Она не пыталась высвободить руки, глаза были полны беспокойства. Перемены в ее настроении терзали его сердце, теперь к этому добавились и его собственные болезненные фантазии. Иногда он постыдно желал, чтобы сарацинские гонцы принесли весть о смерти Стефана, как доставляли они известия о других. Возможно, с учетом того, что он уже знал о де ля Фалезе, это будет лучший выход… как для Иден, так и для него самого…

Ибо теперь он признался себе, что любит ее. Сладкий огонь бежал по его венам, когда он сидел так близко к ней и сжимал напряженную маленькую руку. Но ее мысли блуждали очень далеко.

После короткой откровенной беседы с молодым Джоном из Кобдена он не раз спрашивал себя, стоит ли рассказать ей то, что тот говорил о ее муже. С тех пор он много раз виделся с ней, но не мог найти в себе силы причинить ей боль и отогнать прочь мучительное ожидание. Пожалуй, и нужды в этом не было — хватало того, что она в безопасности, среди друзей, и он может встречаться с ней, когда представляется случай. Как и она, он предпочитал дожидаться развязки. И потом, кто он такой, чтобы вмешиваться в ее жизнь, когда Бог сам расставит все по своим местам.

— Я знаю, что вы правы, но все же… если бы я могла быть уверена…

Ее глаза были обращены к нему с мольбой, полные страдания от неизвестности, от бесконечного ожидания, от недостатка веры. Его охватило непреодолимое желание сказать ей о своих страданиях, признаться в любви и быть проклятым, выслушать ее обвинения, вызвать гнев и разочарование и, возможно, дать каждому из них долгожданное облегчение.

К счастью, Ричард уберег его от подобного безрассудства.

— Что скажешь ты, де Жарнак? У тебя свой взгляд на вещи. Как нам поступить с тираном Тира? — Вино сделало его дружелюбным.

Тристан, как и все остальные, устал от этого бесконечного вопроса. Еще больше он устал от нелепых и эгоистичных ответов Ричарда и его льстивых баронов по этому поводу. Он выступил из ниши, отблески пламени свечей играли на рубиновом бархате его колета и вспыхивали на богато украшенной рукоятке смертоносного кинжала у пояса.

Иден, почувствовав необычность ситуации, перехватила испуганный взгляд королевы.

— Так, как и подобает вам, мой сюзерен, — начал Тристан с грубой прямотой. — Я разрешил бы спор путем компромисса.

Не обращая внимания на изменившееся лицо Ричарда, он обратился к Ги де Лузиньяну, который нервно пощипывал свою жидкую бородку:

— Прошу простить, милорд, но позволю себе заметить, что вы уже не молоды. Ваша жена и отпрыски безвозвратно потеряны во время чумы… и все мы скорбим об этом…

Печальная тень промелькнула по покрытому морщинами лицу де Лузиньяна. Тристан чуть помедлил, а затем продолжал:

— Я нисколько не сомневаюсь, что трон Иерусалима по праву принадлежит вам… и должен оставаться за вами до самой вашей смерти. Однако унаследовать этот трон… тоже без сомнения… следует Изабелле Тирской. Поэтому я полагаю наиболее справедливым, чтобы вы, сэр, правили до конца дней своих, а после вашей смерти трон перешел бы к Изабелле и ее наследникам.

Он ожидал протеста и возмущенного рева Ричарда, который перекрыл все остальные голоса:

— Разрази тебя гром! То, что ты говоришь, — измена. Или помешательство! Ты отдал бы трон Конраду и его отродью?

— Отдал бы. Это, по-моему, единственная возможность положить конец междоусобице. Не хотим же мы гражданской войны в Иерусалиме? А именно это и случится, если мы не уступим.

Де Лузиньян, чуть было не лишенный королевства, возвысил голос:

— Из ваших речей вполне явственно вытекает одно, сеньор де Жарнак. Ваш план — открытое предложение Монферрату забрать все, корону и доходы, когда ему заблагорассудится… просто убив меня!

— Если вы боитесь этого — отдайте Монферрату половину доходов при жизни, — предложил Тристан. Достаточно богатый Конрад, скорее всего, с удовольствием подождал бы смерти Ги.

Иден, которая с ужасом слушала, как Тристан, несмотря на все старания королевы и ее самой, не говоря уж о леди Алис, швырнул в лицо королю вновь обретенную дружбу, не могла, однако, не согласиться с его доводами.

К всеобщему удивлению, неожиданно прогремел хохот Ричарда:

— Вне всякого сомнения, вы правы, Ги, mon chevalier. Но стоит чуть-чуть подумать — и найдется выход! Он смотрит прямо на вас!

Тристан почувствовал скрытую угрозу.

— Сдается мне, что наш друг, корыстный маркиз, будет очень рад принять такие условия владения… что ни говори, они очень щедры. — Тут он неприятно улыбнулся Тристану. — Мы же, в свою очередь, можем получить немалую выгоду в связи с отводом войск и прочее. А что касается убийства, ну что ж… Двое могут замышлять убийство, но лишь один успевает первым. Подошлем к нему ассасинов — говорят, они никогда не подводят.

— Ассасинов? — переспросила королева, очарованная звучанием иноземного слова.

Ей ответил Тристан:

— Правильнее говорить хашашины, поедатели гашиша. Это члены секты религиозных фанатиков, обитающие в горах Ансарийя на севере Сирии. Ими правит Рашид-эд-Дин Синан, известный христианам как Горный Старец. Он пребывает в неприступной крепости Аламут, взять которую штурмом не удалось даже Саладину. Синан может требовать абсолютного повиновения своих последователей в любом деле. Их религия зиждется на несокрушимой убежденности в том, что вкусить наслаждения рая можно лишь через смерть на службе Аллаху. Поэтому они покидают крепость, предварительно приведя себя в экстаз наркотиком, называемым гашиш, который дает им нечеловеческую храбрость, и отправляются выслеживать и убивать любого, на кого укажет вождь. При этом они не оставляют следов. Хашашины накопили огромное богатство и мощь, под стать своей славе. Их ненавидят и боятся… и используют… как христиане, так и мусульмане. Они не хранят преданности никому и убивают для тех, кто им платит.

— Именно так, — удовлетворенно промурлыкал Ричард, игнорируя женский испуг. Он хлопнул Ги по хилому плечу: — Что скажете, король Иерусалимский? Пошлем весточку о нашем деле ассасинам?

Ги проглотил слюну. Он решительно отодвинулся от фамильярной руки и повернулся вместе со своим стулом, чтобы посмотреть Ричарду прямо в лицо.

— Иногда для меня неудивительно, что вас называют Ричард-Тричард, — устало проговорил он. — Но мы не римляне, чтобы всаживать нож в спину друг другу. Мы люди чести. Шутка есть шутка, а теперь давайте забудем об этом.

— Как пожелаете. — Ричард пожал плечами, но выражение жестокого удовольствия осталось на его лице. Неожиданно он заметил взгляд своей жены, выражение ее лица не поддавалось описанию.

— Не унывай, цыпочка, — добродушно подбодрил он ее. — Не такой уж я злодей, как тебе кажется.

Беренгария рассеянно отметила, что усы его слишком отросли.

— Даже если бы и так, для меня это не имеет значения, — просто призналась она.

Ричард удивился странной морали женщин, которая с детских лет оставалась для него загадкой.

Тристан, наблюдая за сменой настроений короля, спросил себя, неужели тот действительно мог помышлять о столь недостойных путях достижения своей цели. Он сомневался в этом, но понимал, что эти сомнения были не столь сильны, как год назад.

Однако Львиному Сердцу надоело сидеть без движения, он поднялся и вытянул свои длинные руки, наслаждаясь игрой мускулов.

— Я собираюсь прогуляться. Кто со мной? Ги? Де Жарнак, ты, предатель? Христос, я отсидел себе зад!

Тристан с большим удовольствием остался бы, но приглашение было равносильно приказу; к тому же ему было известно, что Ричард держал своего фаворита возле себя до тех пор, пока не решит, что склад ума последнего противоречит его собственному. Сам Тристан не получал удовольствия от бесчинств, творимых в борделях Акры, и развлечения Ричарда его не привлекали.

Он взглянул на Иден, словно и не осознавшую своей привлекательности, небрежно откинувшуюся в кресле с легкой полуулыбкой на губах. Почувствовав волнение в чреслах, он неожиданно для себя послал ей проклятие. Пусть король отправляется куда его душе угодно в поисках извращенных удовольствий и тащит за собой Ги. Ну а что касается Тристана де Жарнака, то он напьется сегодня до беспамятства впервые в жизни, а потом найдет соблазнительную, пухленькую, сладострастную шлюшку и опустит узду собственной похоти.