День близился к вечеру. Воздух был приятно теплым, дул восхитительный легкий ветерок. Голова ее тоже была удивительно легкой. Каким-то необъяснимым образом она могла чувствовать крошечный вес костей своего черепа, их хрупкость и пустоту. В этом не было ничего неприятного, просто это воспринималось как открытие. Глаза были поразительно ясными, во рту свежесть и сладость. Она почти не ощущала тела, так велико было расслабление. Никогда еще она не чувствовала себя столь хорошо отдохнувшей. Она недоуменно взглянула на Камаля. Он кивнул, продолжая улыбаться. Осторожно забрав у нее чашу, он помог ей сесть. Затем отступил в сторону, открывая ей обзор.

— Гляди! Дамаск! — произнес он с неподдельной гордостью.

И он остался очень доволен тем, когда у нее перехватило дух от восхищения.

Город, казалось, плыл над равниной, словно изысканный мираж, весь из света и белизны. Стройные минареты, гордо вздымавшиеся купола и изящные башенки вырастали из широко раскинувшихся холмиков темно-зеленой листвы, напоминавших морскую гладь. Воздух был таким прозрачным, как бывает в Англии только после дождя, когда каждый оттенок усиливается до предельной яркости. Иден казалось, что, протяни она руку, она сможет потрогать увиденное. Душа ее стремилась туда, словно навстречу Богу. Совершенство Дамаска пленило ее сердце. На какое-то время она забыла себя, свой прерванный поиск, свои страхи, свое теперешнее положение — все, пока смотрела на город, исполненная удивления и радости. Глаза ее заблестели слезами восхищения, и она обменялась с Камалем понимающим взглядом. Как должно быть приятно возвращаться в такой город, если здесь твой дом.

Наступило время послеполуденной мусульманской молитвы. До них доносились монотонное пение адхана и призывы муэдзинов к верующим, летевшие с каждого минарета точно крики диковинных птиц. Неподалеку протекал поток, в котором Камаль и его приспешники выполнили ритуальное омовение лица, рук и ног, прежде чем опуститься на молитвенные коврики лицом к Мекке, родине Мухаммеда.

Иден была поражена тем, как неукоснительно соблюдали они религиозные обряды: каждый день они молились на рассвете, в полдень, в конце дня, на закате и поздним вечером. Даже во сне до нее иногда долетали их голоса, бормотавшие стихи из Корана, который все они, похоже, знали наизусть.

Иден с грустью подумала о том, что ей надлежало бы быть столь же примерной христианкой. Последнее время ее молитвы ограничивались просьбами и самобичеванием, и она не получала радости от прославления Господа. И хоть невозможно было забыть, как Камаль с его людьми хладнокровно перебили ее эскорт, в равной степени она не способна была стереть в памяти жестокую резню злополучного гарнизона Акры, устроенную Ричардом.

Глава 12

ДАМАСК

Спуск на равнину был быстрым и приятным. Иден, вновь ехавшая на Балане, наслаждалась тенью росших вокруг высоких деревьев с темно-зелеными кронами: кедров и кипарисов, дубов и тополей. Но стоило взглянуть вниз, и можно было подумать, что она вновь попала в Англию — таким знакомым казался зеленый ковер под ногами. Новые встреченные лица, хоть совсем не напоминали ей о родине, также действовали освежающе после горного безлюдья. Приятно было видеть смуглых людей, скакавших по своим делам вдоль широких улиц, или замечать трепетание занавесей закрытых носилок, за которыми могла скрываться какая-нибудь красавица. С восторгом глядела она на караван угрюмых верблюдов — их презрительные морды не переставали восхищать ее.

Кроме того, она замечала на себе частые любопытные взгляды: по-видимому, ее облик вызывал у местных жителей не меньший интерес, чем они у нее самой. Вдобавок женщины в Сирии не могли путешествовать с открытыми лицами. Вскоре после въезда в город Камаль повернул налево, и они еще раз поднялись по пологому склону, двигаясь, как и прежде, в тени ветвистых деревьев, вызывавших в памяти неф большого собора в Кентербери. Они достигли высокой белой стены без окон, через которую были видны верхушки других деревьев. В той стене имелись громадные бронзовые ворота, створки которых украшал узор из множества звезд.

Камаль постучал в ворота тяжелым дверным кольцом, формой напоминавшим лунный серп. Ворота распахнулись, и прибывших мгновенно охватили шум и суета. Они очутились в просторном дворе вытянутой формы, окруженном крытой аркадой, такой же, как во дворце Акры. Двор заполняли норовистые лошади, чистота породы коих была очевидна, и улыбавшиеся люди в тюрбанах, шумно приветствовавшие Камаля и его отряд. Их изумление при виде Иден выглядело весьма комично. Но, если каждый из них и пялился на нее, словно никогда не видел женщину, взгляды их нельзя было назвать непочтительными и в них не было неприкрытой похоти, свойственной обычно франкским солдатам.

Камаль оставался бесстрастным. Он оставил своих друзей и, сделав знак Иден следовать за собой, важно прошествовал через сводчатую дверь под аркадой. Он шел так быстро, что Иден не успевала толком рассмотреть окружающую роскошную обстановку. Все вокруг переливалось красками — с преобладанием золотистого и небесно-синего, как грудка зимородка. Стены были выложены изразцами, любой дверной проем разукрашен так, словно двери вели в рай. Бесчисленные фонтаны оживляли каждый великолепный дворик или сад, не говоря уж о сотнях птиц с ярчайшим разноцветным оперением, которые щебетали на каждом дереве.

Наконец они вступили в огороженный стеной садик неописуемой красоты, и Иден поняла, что они достигли сердцевины этого великолепия.

Запахи и краски обрушились на нее водопадом синего, зеленого и фиолетового, но в то же время она почувствовала некий порядок в окружающем хаосе цветов и листьев, фонтанов и пернатых созданий, некую симметрию в нагромождении клумб и тропинок. Она последовала за Камалем мимо фонтана, высокие струи которого повеяли приятной прохладой, к небольшой беседке под фруктовыми деревьями в дальнем конце сада. Это была восьмиугольная площадка с низкими стенами, отделанными голубыми и зелеными изразцами, инкрустированными серебром. Несколько тонких деревянных столбов с черно-голубыми узорами поддерживали лазурный купол. Пол был устлан толстыми мягкими коврами, подушками и валиками тех же голубых, зеленых и фиолетовых оттенков, что усеивали цветочные клумбы.

В центре в полном одиночестве сидела женщина, игравшая на инструменте, похожем на лютню.

При их приближении женщина не подняла глаз. Скрестив ноги, она сидела на подушках, держа спину очень прямо и сосредоточенно склонив голову. Волна иссиня-черных волос с одной серебряной прядью скрывала ее лицо. Одеяние ее состояло из белой вышитой галабие тончайшего шелка и фиолетовой накидки, свободно ниспадавшей с плеч. Ее руки были очень тонкими и длинными, аккуратно закругленные ногти прикасались к двойным струнам без единого неверного звука. Кожа на руках была гладкой, темно-золотистой, а их тыльная сторона разрисована причудливыми узорами цвета сепии.

Камаль остановился в трех ярдах от нее и упал на колени, коснувшись земли лбом.

Иден, прямая и неподвижная, стояла чуть позади.

Чистые звуки падали в тишину вечера, словно камешки в спокойный бассейн. Мелодия отличалась от слышанных Иден раньше — гамма, казалось, не имела ни начала, ни конца, музыка словно кружила, спускаясь вниз и взлетая вверх, полная страстного стремления и неизбывной тоски. Слушая ее, невозможно было остаться равнодушной.

Когда все было кончено, женщина отложила инструмент и подняла голову. У нее было лицо идола, языческой богини, мистической святой. Черные волосы были отброшены назад, серебряная прядь с двух сторон обрамляла идеальный овал золотой маски с глазами, блестевшими, как черный янтарь, подавляющими и притягивающими. Она приподняла пальцы одной руки. Камаль поднялся, согнулся в поклоне и заговорил. Изредка женщина задавала вопросы. Голос ее был низким и сладкозвучным, с чуть заметной хрипотцой. Иден уловила имя ибн Зайдуна и заметила проблеск интереса на овальной маске. После короткого доклада Камаль был отпущен, получив напоследок какие-то приказания, коим он выразил полное повиновение низким поклоном. Перед тем как покинуть зал, он еще раз припал к земле у ее ног.

— Eh bien, mon enfant[13], — неожиданно произнесла женщина с почти безукоризненным выговором уроженки южной Франции. — Позвольте узнать, кто вы и откуда.

У Иден словно камень с души упал. Если женщина француженка, все, без сомнения, будет хорошо. Ничего не утаивая, она поспешно рассказала о своем доме, затем историю своего поиска и пленения, подчеркнув свою близость к Беренгарии.

— А сейчас, — церемонно закончила она, — когда я поведала вам о себе, леди… не соизволите ли вы сделать то же самое?

Серповидные брови приподнялись в легком удивлении. Камаль допустил оплошность.

— Меня зовут Аль-Хатун… Госпожа Луны, — объявила она с утонченной гордостью. — Мне выпала честь быть главной наложницей могучего султана Юсуфа Ибн Аюба, Салах-эд-Дина. В его отсутствие я правлю этим дворцом. И я мать его первого сына, эмира Аль-Афдала.

Наложница Саладина! И столь горделивая! Да и Камаль, командир вооруженного отряда, распростерся перед ней ниц! Ясно, что подобная сожительница не чета банным наложницам императора Кипра. Иден подумала о Прекрасной Розамунде, любовнице последнего короля Генри, которую, как гласила молва, отравила Элеонора в своем загородном замке в Вудстоке. Но та была лишь слабым, несчастным, бессловесным созданием… тогда как эта увенчана сиянием своего могущества.

— Отчего меня доставили к вам? — спросила она, сохраняя любезный тон, но уже с ноткой признания равенства меж ними.

Аль-Хатун просияла довольной улыбкой. Губы ее, полные и прекрасно очерченные, выкрашены были в темно-малиновый цвет.

— Оттого что Камалю была известна моя нужда в рабыне из франков, — сказала она с добродушной снисходительностью.

— Рабыня? — непроизвольно выкрикнула Иден. — Нет!

— Ваши обязанности будут необременительны, — продолжала наложница султана, словно не услышав восклицания Иден. — Это весьма кстати, что вы знатного рода и занимаете высокое положение. Именно это я и желала видеть в женщине, коей предстоит обучать моего младшего сына, Эль-Кадила, вашему языку и обычаям. Мой господин Юсуф желает, чтобы мусульмане и христиане лучше понимали друг друга на земле, оказавшейся в их совместном владении. Только так сможем мы положить конец нашим раздорам.

Иден, сраженная этим откровением, позабыла о себе.

— Вы способны говорить так, — задумчиво молвила она, — после того, что случилось в Акре? И не желаете, в отмщение, смерти каждому франку в пределах Сирии?

Аль-Хатун глубоко вздохнула, взгляд ее блуждал где-то далеко.

— Я думаю то же, что и мой господин Юсуф… об этом деле, равно как и обо всех других, — мягко ответила она, и гордость в ее голосе сменилась грустью. — В истории нашей земли было слишком много кровавых страниц. И я знаю, как, верно, и вы, что не вся пролитая кровь была кровью ислама.

Иден не могла решить, чувствовать ли ей восхищение или осуждать подобное заключение. Она попробовала вообразить Ричарда Плантагенета, говорящего так, если бы Саладин умертвил три тысячи английских пленных.

— Я благодарю за честь, которую вы мне оказываете, желая доверить своего сына, — произнесла она, в душе сопровождая молитвой каждое слово, — однако я вынуждена просить вас… во имя вашей любви и преданности султану… предоставить мне свободу продолжить мое путешествие. Мой долг зовет меня к мужу, которого султан обещал освободить… и доселе не освободил. Даже среди христиан известно, что Саладин не нарушает данного слова. Ведь вы не помешаете ему сдержать клятву?

Аль-Хатун улыбнулась своей безмятежной улыбкой. Она бросила подушку к ногам Иден и предложила ей сесть.

Иден предпочла бы отказаться, чувствуя, что церемонное обхождение с высоты ее полного роста дает ей легкое преимущество во время этого любезного поединка. Но ей не хотелось показаться невежливой, и она опустилась на пол, стараясь держать спину как можно прямее.

— Если султан обещал, ваш господин будет освобожден, — заверил ее хрипловатый голос. — Если он еще жив.

— Но как я узнаю об этом, если теперь я пленница в Дамаске? — вырвался у Иден отчаянный крик.

Овальная маска осталась невозмутимой.

— Вы не узнаете. Впрочем, возможно, если я буду довольна вами, со временем это станет известно. У меня много возможностей узнавать необходимое.

Отчаяние росло. Оставалось только умолять.

— Вы же женщина… любящая и любимая. Неужели в вашем сердце не найдется участия к себе подобной? я не могу, я не должна здесь оставаться!

Аль-Хатун наклонилась к ней поближе, тяжелые зачерненные веки опустились.

— Неужели вы так любите своего мужа?