Барбара Картленд - Египетские ночи

Наконец усилием воли он взял себя в руки. Как мужчина, он должен достойно вынести этот удар судьбы. Быть может, Энн смягчится и изменит отношение к нему. В конце концов, он ее не принуждал, она бросилась в его объятия совершенно добровольно.

Она первой обняла его и позволила ему обнять себя. А это что-то значит – хотя бы то, что он не совсем ей безразличен.

Тони глубоко вздохнул и легкой походкой, будто ничего не случилось, зашагал обратно к дворцу.

Только увидев толпу гостей, которая колыхалась у входа во дворец, – кто-то возвращался из сада, кто-то выходил на свежий воздух, – Энн замедлила шаг и, пробравшись сквозь плотный людской поток, вскоре оказалась в огромном прохладном зале, стены которого были украшены старинным оружием – мечами и щитами былых времен.

Тут она было растерялась, вспомнив, что они с Лидией приехали сюда в автомобиле Тони. Ее затруднение заметил один из туземных слуг, стоявший у входа, и направился к ней. Энн сразу же приняла решение.

– Мне нужно такси! – сказала она.

– Слушаюсь, мисс, – ответил темнокожий слуга и почтительно поднес ладонь ко лбу.

Энн заскочила в комнату, где женщины оставляли манто. Отыскав свое – атласное с опушкой из горностая, – она набросила его на себя, просунула руки в рукава и поплотней запахнулась.

Ждать такси пришлось недолго, но Энн это время показалось едва ли не вечностью.

Ей хотелось одного: поскорее остаться одной, лишь бы только на виду у всех не пришлось вытирать слезы, которые против ее воли наворачивались на глаза. Она не плакала уже несколько лет, а сейчас была на грани истерики, которая могла вот-вот выплеснуться наружу.

Господи, ну что же такси все не едет и не едет, неужели никто не увезет ее от посторонних глаз? Наконец слуга вернулся, и Энн двинулась к ожидавшему на улице автомобилю.

– В отель! – бросила она шоферу, и машина тронулась с места.

Оставшись наконец-то одна, Энн поняла: надежда на то, что от слез станет легче, оказалась обманчивой. Слез не было.

У нее так и не получилось расплакаться, как она ни пыталась, поэтому она просто ехала, глядя перед собой широко раскрытыми глазами и до хруста стискивая пальцы.

Дорога до отеля заняла считаные минуты. Расплатившись с таксистом мелочью, Энн по лестнице поднялась на веранду.

На веранде никого не оказалось. В отеле царили тьма и безмолвие. Жидкий свет просачивался лишь сквозь стекло парадной двери. Судя по всему, все постояльцы уже крепко спали. Энн не решилась зайти и, подержавшись за ручку двери, развернулась и посмотрела на реку, безмятежно катившую свои воды по другую сторону дороги.

Ее вдруг охватило странное возбуждение. Желание плакать прошло, теперь каждый нерв был напряжен до предела, натянут, словно тугая струна. Голова раскалывалась от боли, и она еле сдерживалась, чтобы не закричать во всю мощь легких.

Энн медленно сошла по ступенькам и, перейдя дорогу, остановилась под деревом. В листве шуршал ночной ветерок. Увы, в шорохе листьев, который то умолкал, то начинался с новой силой, ей слышалось нечто зловещее.

– Я люблю Тони! – воскликнула она и задумалась. Интересно, чем он сейчас занят, что чувствует? Наверное, ищет ее повсюду, ходит среди танцующих и заглядывает в лица, а ее нет и нет.

На его добродушном загорелом лице наверняка застыло выражение тревоги, меж бровей пролегла смешная складочка, которая, по его мнению, придает ему глубокомысленный вид, когда он что-то обдумывает. Констанс же считает, что это лишь придает ему комичный вид.

– Я люблю его, – повторила Энн.

Тони стал ей дорог, очень дорог, в этом нет ни капли сомнений. Ей приятна его нежность, его доброта, то, что он всегда думает только о ней и никогда – о себе. Он такой большой и сильный, а порой бывает неуклюж, как неуверенный в себе мальчишка.

– Я люблю его! – снова прошептала Энн, и ей послышалось, что шорох листьев над головой повторил эти слова.

Но как ей признаться ему в своих чувствах? Есть ли у нее право ответить взаимностью на любовь, которую он ей предлагает?

Задрожав, Энн закрыла лицо руками. На нее нахлынули резкие, безжалостно отчетливые образы того, что произошло в тот вечер в Каире накануне ее отъезда в Хартум. Казалось, этот день навсегда запечатлелся в ее памяти с четкостью старинной гравюры.

Она увидела, как ее искусно заманивают в сети обмана, столь изощренно расставленные специально на нее. Увидела, как сама безрассудно ступает в умело расставленную ловушку.

Господи, какая глупость, какая наивность! Зачем слушала сладкие речи? Почему так упрямо отказывалась вдуматься в то, что Лидия настойчиво пыталась ей втолковать?

Увы, теперь слишком поздно. Что произошло, то произошло. Ей уже никогда не стать такой, как прежде, – счастливой и беззаботной, какой она была до встречи с бароном.

Почему, почему она позволила ему вскружить себе голову?

Что-то словно парализовало ее разум. Ей казалось, будто она стоит у самого края, заглядывая в бездонную черную пропасть. Не в силах оторвать глаз от этой бездны, она все всматривалась и всматривалась в нее. Ничего не стоит утонуть, навеки сгинуть в этой злой черной бездне…

Ее жизнь как будто остановилась, застыла, сознание отключилось…

Наступил следующий день, она проснулась, оделась, позавтракала, автоматически совершая привычные действия. Какая-то часть ее существа действовала машинально, бездумно, механически. Но она знала, что впереди ее ждет нечто ужасное, жестокое, бесчеловечное. И ей стало страшно.

Именно Тони вернул ее к нормальной жизни, возвратил из сумерек небытия в страну живых. Но он же вернул ей и способность страдать.

До этой минуты она ничего не чувствовала, погрузившись в апатию и безразличие, ей казалось, будто окружающий мир навсегда отделен от нее несокрушимой преградой.

Благодаря Тони, благодаря его любви к ней вновь вернулась способность чувствовать. Но вместе с этим вернулся и страх – это он заставлял ее бессознательно съеживаться; страх, ужас и ожившее прошлое.

– Я этого не вынесу! – проговорила она себе.

Казалось, будто незримая сила раздирает ее на тысячи частей и страданиям не будет конца. Ее вновь охватил ужас, тот самый, что впился в нее мертвой хваткой в доме барона.

Этот ужас был реален, он неотступно следовал за ней, пытаясь вцепиться в нее жадными, похотливыми пальцами, вынуждая покориться его власти.

Энн со стоном оторвалась от дерева и приблизилась к краю набережной. Здесь она остановилась, глядя на темную гладь реки.

– Еще один шаг, – прошептала она. – Еще один шаг.

Негромкий плеск воды, игра бликов света на водной поверхности завораживала, погружала в транс.

– Я исчезну, – еле слышно прошептала Энн. – И все забудется.

Неожиданно дала о себе знать головная боль, как будто что-то с силой надавило изнутри на глазные яблоки. Издав сдавленный крик не громче младенческого писка, она бросилась вниз…

Тело Энн с силой врезалось в темную речную воду, которая тут же сомкнулась у нее над головой.

«Сейчас утону», – мелькнуло у нее в голове.

Однако инстинкт самосохранения оказался слишком силен, и она стала бороться за жизнь.

Вода лишила ее зрения, а от удара о воду перехватило дыхание. Энн барахталась, била руками по воде, отплевывалась и не сразу поняла, что ноги уже нащупали илистое дно.

Она промокла до нитки, вечернее платье отяжелело и липло к телу. Отчаянно дрожа, Энн выпрямилась во весь рост и с удивлением обнаружила, что вода едва доходит ей до колен!

Едва отдавая себе отчет в том, что делает, Энн медленно добрела до каменной кладки набережной, которая тянулась вдоль берега на высоте десяти-двенадцати футов над ее головой.

Прислонившись к каменной стене, она попыталась дрожащими руками убрать с лица мокрые пряди. Затем к горлу подкатился комок, и ее вырвало.

Впрочем, вскоре тошнота и головокружение прошли. Энн понимала, что нужно как-то забраться наверх, к дороге. Невероятным усилием она заставила себя вспомнить, где находятся ступеньки. Держась за каменную стену, она с трудом выбралась из холодной воды. Казалось, на это ушла целая вечность.

Несколько минут она отдыхала, прислонившись к стене. Вода оказалась такой холодной, а намокшая одежда такой тяжелой, что она стянула с себя вечернее платье и бросила его в реку. Подхваченное течением, оно вскоре растворилось в темноте и исчезло из вида.

Энн решила, что без него будет легче двигаться, но от реки дул пронизывающий ветер, и через несколько секунд она уже не могла унять дрожь, которая сотрясала все ее тело так, что зуб на зуб не попадал.

Наконец, почувствовав, что вновь в состоянии передвигать ноги, Энн двинулась дальше и, увидев перед собой узкие каменные ступени, принялась на четвереньках карабкаться вверх. Добравшись до верхней, она без сил распласталась на каменной набережной.

Лишь спустя какое-то время, собрав всю волю в кулак, Энн заставила себя встать на ноги.

– Я должна добраться до моего номера! – твердила она себе. – Я должна добраться до моего номера!

И из последних сил борясь с усталостью, Энн заставила себя двинуться по дороге к отелю. Она с трудом передвигала ноги, каждый шаг давался ей с великим трудом. Время как будто замерло.

Короткий путь до отеля показался ей бесконечным. Наконец перед ней светлым пятном возник парадный вход. Собрав последние остатки сил, она протянула руку, чтобы толкнуть дверь.

Лишь когда перед ней предстал знакомый вестибюль и испуганное лицо ночного портье, она позволила себе перестать цепляться за проблески сознания. Ноги подкосились, и она рухнула на пол.

Темнота, до этого момента царившая внутри ее, поглотила ее целиком, и Энн лишилась чувств.

– Скажи, Энн умрет? – спросила Тесса, когда Лидия уложила ее в постель и, поцеловав, пожелала спокойной ночи.

– Надеюсь, что нет, дорогая, – ответила Лидия, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

– Она очень сильно больна? – спросила девочка.

– Боюсь, что очень.

– Я буду молиться, чтобы наша Энн поскорее поправилась, – с серьезностью взрослого человека заявила Тесса. – И дядя Гарольд тоже, я его об этом попрошу.

– Мы все будем молиться о том, чтобы она как можно скорее выздоровела, – сказала Лидия.

– Я всегда, когда молюсь, прошу того, чего мне очень хочется, – простодушно призналась Тесса. – Помнишь, как Бог заставил дядю Гарольда взять меня кататься верхом, после того как я об этом помолилась?

– Конечно, помню, – ответила Лидия и мысленно перенеслась в Каир, в то время, когда она познакомилась с дочерью Нины Хигли.

– Дядя Джеральд тоже молится, – неожиданно прибавила Тесса. – Я даже не думала, что он может. Я считала, что он такой же, как мамочка. А мамочка не верит в Бога.

– Откуда ты знаешь, что он молится? – спросила Лидия. Вопрос вырвался у нее сам собой.

– Однажды, – ответила Тесса, устраиваясь в постели поудобнее, – я играла в кустах с Бродяжкой, ну, ты помнишь эти кусты у реки. Мы играли в индейцев и спрятались в засаду, чтобы дождаться кого-нибудь, с кого можно снять скальп. И тут идет дядя Джеральд. Я уже приготовилась выпрыгнуть из кустов и наброситься на него, а он вдруг как вздохнет, да еще с таким печальным видом. Если бы это был не он, а какая-нибудь женщина, я бы подумала, что он прямо расплачется. Но мужчины же не плачут, да ведь, тетя Лидия?

– Ну, очень редко, – ответила Лидия.

– Ну я тогда подумала, что его лучше не трогать. Я изо всех сил держала Бродяжку, чтобы он не вырвался у меня из рук, и мы с ним так и прятались в кустах. Дядя Джеральд сидел долго, по крайней мере, мне показалось, что долго, потому что я сама сидела очень тихо. Потом он неожиданно громко сказал: «Господи, ну сделай же так!» Наверное, это была молитва. Я правильно думаю, тетя Лидия?

– Да, пожалуй, ты права, – согласилась Лидия.

Она наклонилась и, поцеловав Тессу, покрепче прижала девочку к себе, чтобы та не увидела ее слез. Тесса обняла ее в ответ.

– Можно сказать тебе ужасный секрет?

– Конечно, можно, – сказала Лидия, стараясь говорить как можно спокойнее.

– Наверное, плохо так говорить, – начала Тесса, – потому что мне правда жалко Энн, но я даже немножко рада, что она заболела. Зато теперь я могу быть здесь, с тобой и дядей Гарольдом, а мне здесь ужасно нравится.

Лидия снова обняла девочку. Прошло уже две недели, как Тесса с Гарольдом приехали к ним в Хартум.

Энн все еще была прикована к постели. Состояние ее было тяжелым – воспаление легких. Кроме того, врачи обнаружили у нее легкую форму менингита. Энн постоянно бредила, плакала и стонала, надрывая сердце всем, кто за ней ухаживал. И никого не узнавала.

Лидия была страшно рада, что теперь рядом был Гарольд. Не будь рядом никого, ей было бы невыносимо одиноко и тяжело от свалившейся на ее плечи ответственности.