– Трудно убивать людей? – спросила она спокойно. Она пыталась его оскорбить, но он предпочел не обращать на это внимания и ответил честно:

– Трудно посылать людей в бой, зная, что они могут погибнуть. Не сомневаюсь, что и ваши предводители чувствуют то же самое.

– Надеюсь, что это так, – ответила она удивленно. – Должно быть, человеку не просто послать другого на смерть. Даже если борешься за правое дело.

– Чем больше смерти видишь; – сказал он упрямо, – тем больше сомневаешься в правоте любого дела, за которое люди умирают.

Она отвернулась и уставилась в окно, будто созерцание ночи было для нее внове.

– Ты умеешь ненавидеть, Лейтис, – сказал он тихо.

– У меня есть для этого основания, – ответила она ледяным тоном, поворачиваясь и глядя на него сузившимися глазами. – Англичане убили всю мою семью и человека, которого я любила.

Он порывисто встал, подошел к ящику с письменными принадлежностями и вытащил лист бумаги, гусиное перо и чернильницу. Она хмуро наблюдала, как он возвратился к столу и расчистил на нем место для бумаги. В тишине раздался скрип пера.

Затем он встал, подошел и протянул ей список.

– Что это? – Она протянула руку к листу бумаги.

– Это люди, погибшие, как мне известно, от рук скоттов. Думаю, справедливо, что мы сравняли счет. Разве нет?

Вместо ответа она пробежала глазами список.

Лейтенант Томас.

Капитан Гастингс.

Сержант Робертс.

Лейтенант Хэнсон.

Майор Робсон...

Это был список из двадцати имен. И все они были англичанами, хорошими солдатами и порядочными людьми, не заслужившими такой доли.

– Ну что? – спросил он. – Почему никаких едких замечаний, Лейтис? Почему не скажешь, что хороший англичанин – только мертвый англичанин?

Она изучила список, потом сказала очень тихо:

– Но ведь у них всех были матери, жены или возлюбленные. Было бы жестоко желать им смерти.

– Но ведь они были англичанами, – возразил он, и в его тоне она почувствовала напряжение. – Разве тебя не обрадовала бы их смерть?

Лейтис подняла на него глаза.

– Неужели ты каждый раз радуешься, когда умирает скотт? – спросила она со странной печалью.

Однажды такое было, и он исповедался в этом Богу, но ей он об этом не расскажет ни за что на свете.

– Воевать должны только короли, и никто больше, – сказала она после затянувшегося молчания.

– Ты предпочла бы, чтобы король Джордж и ваш претендент на престол встретились в поединке? – спросил он, удивленный ее замечанием.

– Но ведь в войне участвуют не только короли и принцы, верно? – Она смотрела ему прямо в лицо. – Это мужчины превратили войну в игру. Не ради мира, а из личных интересов. Например, из-за алчности.

– Алчности? – Он смущенно улыбнулся. – Имеешь в виду, что полковники метят в генералы, а рядовые мечтают стать сержантами?

– Или получить земли, замки, власть, – поправила она, возвращая ему список, потом отвернулась и снова уставилась в темное окно.

– Мир всегда был таким, Лейтис, – сказал он тихо.

– Это не значит, – возразила она, качая головой, – что он устроен правильно.

– А каким ты хотела бы видеть мир?

– Каким он был раньше, – ответила дна устало. – По правде говоря, я и сама не знаю. Теперь мир кажется таким желанным, а это желание таким простым, но очень трудно достижимым.

– Для всех нас, – ответил он мрачно.

– А где твой мир, Мясник?

Он улыбнулся, расслышав в ее тоне оскорбительные нотки, но все же без усилия ответил на ее вопрос:

– Где дом солдата? Там, куда его пошлет командир. Там, где его мундир или походная койка.

– Но не здесь, в Шотландии, – возразила она язвительно.

– Боюсь, что это так, – ответил он, и хотя это и было правдой, его голос был мягок.

Она расправила плечи, в ее позе чувствовалось напряжение. Она не обратила внимания на его слова и, казалось, забыла о его присутствии. Хоть она и молчала, ее вид выражал явное презрение.

Раздался стук в дверь, предвещавший появление сержанта. Молодой человек согнулся под весом огромной медной ванны.

– Где ты это нашел? – спросил удивленный Алек.

– Майор Седжуик заказал ее в Лондоне, – ответил Дональд, опуская ванну на пол. Дно украшала чеканка из цветов и деревьев, из листьев выглядывали весьма скудно одетые нимфы. – Майор не прочь внести в свою жизнь немного изящества, – заметил Дональд. – Любит позабавиться, как видите. – Он покраснел и поклонился. – Прошу прощения, сэр. Я не хотел проявить неуважение к старшему по званию.

– Я ничего не слышал. – Алек обменялся лукавым взглядом с сержантом. – Ты не спросил, нет ли у него французского мыла? – саркастически полюбопытствовал он и подошел к ванне, чтобы получше разглядеть этот медный чан.

Дональд покаянно покачал головой.

– Все, что мне удалось раздобыть, – это простое солдатское мыло.

– Прекрасно! Я уже привык, когда у меня щиплет кожу.

– Ты часто принимаешь ванну? – спросила Лейтис с неожиданным любопытством.

– Этот ритуал я неукоснительно соблюдаю, если провел день в седле, – сухо ответил он. – К сожалению, я лишен выносливости скоттов, способных скакать верхом с голым задом, сидя днями на жесткой попоне, не замечая ни сыпи, ни запаха.

Лейтис отвернулась, чтобы скрыть внезапную усмешку. Она вспомнила, как не раз заставляла своих братьев чаще окунаться в озеро.

Дональд положил полотенца рядом с ванной и вышел.

Лейтис предпочла бы, чтобы он задержался еще на несколько минут. После его ухода в комнате повисла напряженная, оглушительная тишина.

Она откинула голову, чтобы посмотреть на англичанина. Трепетный свет льстил его внешности, подчеркивая мужественность, особенно выделяя линию подбородка и очертания носа. Это был посланник властей, судьбой предназначенный властвовать над скоттами Гилмура.

Он махнул рукой, приглашая ее приблизиться к ванне.

– Предлагаю вам принять ванну первой.

И он поклонился ей, как истинный джентльмен. Она старалась скрыть свой страх, не дать ему почувствовать, как она трепещет.

– Я не собираюсь мыться в вашей ванне. И тем более в вашем присутствии, – сказала она резко.

– Я позволю вам принимать ванну в уединении, – мягко пообещал он. – Даю слово.

– Чего стоит слово англичанина, Мясник? – спросила она.

– Ты говоришь точно как твой дядя, Лейтис, – сказал он резко.

Он шагнул к ней, и она застыла в ожидании. Но он остановился, будто прочел предостережение в ее глазах.

– Почему вы, горцы, так упрямы? Климат у вас такой, что ли? – Он повел рукой, подняв ее вверх и плавно опустив вниз, будто очертил их горы и долины. – Или все дело в тумане? Если в этом забытом Богом месте все время идет дождь, возможно, от этого сыреют и загнивают ваши мозги?

– А ты полагаешь, Мясник, что я покорно подчинюсь твоим желаниям? Не на ту напал! – Она так крепко сжала руки в кулаки, что костяшки пальцев побелели. – Я Лейтис Макрей из Гилмура и не покорюсь желаниям англичанина!

С минуту он пристально смотрел на нее, потом его губы изогнулись в улыбке. Она по-прежнему хмурилась, но это никак не отразилось на его хорошем настроении.

– Очень хорошо, – сказал он бесстрастно. – Тогда, по крайней мере раздели со мной трапезу. Или ты слишком горда, чтобы есть английскую пищу? – спросил он с иронией.

– Я не дура, – ответила она с раздражением. – Пища есть пища. Сомневаюсь, что у нее есть национальность.

Она подошла к столу и остановилась, глядя на еду, принесенную сержантом: толстые ломти ростбифа лежали высокой горкой рядом с миской, полной жирной подливки. Каравай хлеба с хрустящей коркой блестел, смазанный маслом. Пласт сыра с синими прожилками лежал на отдельной тарелке. Его запах распространялся по всей комнате. Посреди стола стояли два глиняных кувшина с элем, их стенки запотели от выступившей влаги.

Уже много месяцев ей не доводилось видеть столько пищи. Здесь было достаточно еды, чтобы досыта накормить троих.

Она села и медленно принялась за еду. Весь последний год она ела не чаще раза в день, и эта трапеза была для нее настоящим пиром.

Полковник невозмутимо раздевался, вешая одежду на гвоздик. Этот Мясник был аккуратным и собранным, но она полагала, что все солдаты такие. Его безразличие к ее присутствию смущало и удивляло ее.

Лейтис посмотрела на него через плечо и встретила его пристальный взгляд. Его пальцы замерли на пуговицах полурасстегнутой рубашки. Лицо было бесстрастным.

Она отвела глаза и снова услышала шуршание его одежды.

Лейтис смотрела на толстую свечу посреди стола, бледную, кремовую, казавшуюся почти прозрачной. Воск плавился и медленно стекал на серебряный подсвечник. Даже эта свеча напоминала о пропасти между ними. Ее дом освещался перекрученными фитилями, вымоченными в расплавленном жире. Они всегда смердели и чадили. Эта свеча пахла чем-то острым и пряным, но запах был приятным и навевал мысли о дальних чудесных странах.

В комнату снова вошел Дональд. За ним следовали двое солдат с ведрами дымящейся паром воды. Они опасливо покосились на Мясника, наполнили ванну и удалились.

– Почему ты спас деревню? – спросила внезапно девушка.

С минуту он колебался, прежде чем заговорить.

– Действия Седжуика были бессмысленными. Все равно что бить топором мух. Зачем сжигать деревню, которую теперь придется построить заново?

– Это и есть твое объяснение? – спросила она с гневом. Она повернулась к нему, но слова застряли у нее в горле.

Удивительно, что такой крупный мужчина мог поместиться в этом медном чане. В мундире он не выглядел таким огромным.

Его руки, покрытые негустыми черными волосами, лежали на бортиках чана, а колени доставали до подбородка.

Она заметила, что он намылил кусок ткани и принялся тереть себе плечи и по его груди побежала мыльная вода. Его рука двигалась медленно круговыми движениями, которые почти завораживали, потом он принялся намыливать и тереть свой плоский живот.

Он мог быть кем угодно. Скоттом. Воином. Но его взгляд, ровный и властный, был взглядом человека, привыкшего повелевать. Это был взгляд победителя, и, вероятно, в любую эпоху взгляд завоевателя был таким.

Она не была девственницей. Тогда почему же вид обнаженного мужчины так взволновал ее? Она приказывала себе отвести глаза или сказать ему что-нибудь резкое, показать ему, что она не лишилась дара речи и ума.

С огромной неохотой она была вынуждена признать, что инвернесский Мясник очень красив. Она уставилась в свою тарелку, напуганная предательскими мыслями, порожденными не только его наготой.

– Я не собирался тебя смущать, – сказал он ровным голосом, словно для того, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Мне приходилось видеть нагих мужчин и прежде. – Она постаралась придать бесстрастность своему голосу.

– Твоего Маркуса?

Она кивнула, хотя это было неправдой. Их единственное совокупление произошло в спешке, и она с самого начала крепко зажмурила глаза. Но она ухаживала за ранеными и больными и хоронила мертвых. Не раз она видела, как борются двое мужчин в килтах, и в конце схватки они оказывались голыми и спереди, и сзади, и все вокруг могли видеть их наготу.

Он снова замолчал, и тишину нарушал только плеск воды в чане да звук падения капель, походивший на шум дождя, а также стук мыла, когда он случайно прикасался им к бортику, намыливаясь.

Она встала и снова подошла к окну, стараясь не смотреть на него. В форту Уильям фонари уже зажгли, и цепь огней по всему периметру его стены оттеняла темноту ночи. Дальше был мост через лощину, и в руках ночного часового, шагавшего по мосту, трепетало пламя факела. Отсюда невозможно было бежать.

– Тебе никогда не приходило в голову уехать отсюда? – спросил он.

– Это было бы самым легким, – ответила она. – Тяжело, когда все вокруг вызывает горькие воспоминания.

– Воспоминания преследуют человека, куда бы он ни отправился.

– И тебя тоже?

– Да, но именно Шотландия навевает самые тяжкие воспоминания.

Вне всякого сомнения, он имел в виду Инвернесс. Она слышала легенды о жестокости, с которой он расправлялся с беспомощными пленниками только за их любовь к своей стране. Вот о чем ей следовало думать, а не о том, что он полон притягательного мужского обаяния и вызывает у нее непонятное любопытство.

– Гилмур – мой дом, – сказала она, – хотя я и не была здесь после смерти лэрда.

С минуту он молчал и наконец заговорил снова.

– Я думал, у вас есть предводитель, – произнес он мрачно.

– Никто из членов клана не смог бы заменить Нийла Макрея. А после войны в предводителе отпала надобность. Осталась всего маленькая горсточка Макреев.

– Ваш лэрд руководил мятежом? – спросил он тихо.

– Да, – ответила она, – но не дожил до конца войны. Он повел бы в бой своих людей против англичан хотя бы для того, чтобы отомстить за смерть своей дочери.