Он пришпорил изнуренного коня и пустил его галопом. Прижав Энни к груди, он поддерживал ее за подбородок, чтобы ее голова имела твердую опору, а не болталась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Люсьен был закален жизнью, связанной с опасностями и риском, но вдруг испытал приступ гнетущего, тошнотворного страха. Что, если он опоздал? Что, если навсегда потерял ее?

Они свернули с дороги, и Люсьен погнал коня еще быстрее по пересеченной местности. Обогнув подстриженные лужайки Бокажа, хижины рабов и плантации сахарного тростника, он направил коня в спасительную глубь кипарисовой чащи. Чем ближе они подъезжали к месту, тем более дикими становились окрестности. Учитывая это, наверное, ему следовало попридержать коня, но Люсьен доверял своему другу, который прекрасно находил в темноте узкую тропу, хорошо ему знакомую.

Ураган обходил опасные кочки и вылезшие наружу сплетения корней деревьев, случайные валуны, заросли кустарника, то есть все препятствия, которые возникали в самых неожиданных местах. Земля постепенно становилась мягче, и Люсьен понял, что они добрались до самой чащи. Теперь придется ехать медленнее, а время работает против них.

Люсьен молился. Он молился всем святым, которых знал по именам, и тем, которых не знал, со всей страстностью своей грешной души. В мыслях он стоял, преклонив колена, в храме под небесным сводом, и каждая звездочка на нем была свечой, зажженной им во имя ее спасения. Во имя нежной, нежной Энни.

Глава 11

Они уже оказались в самой глубине леса и продвигались медленно. Люсьен осторожно лавировал между стволами высоких кипарисов. Свет луны тонкими пальцами лучей с трудом проникал сквозь густое переплетение ветвей, поросших мхом. Непосредственная близость болотистой топи в гуще леса многим внушала панический страх, но Люсьену нравилась чащоба – и сегодня больше чем когда-либо – как способ укрыться от вторжения недружелюбной цивилизации. Вокруг, в темноте, мелькали светлячки.

Деревья постепенно расступились, и впереди появилась хижина, бревенчатые стены которой казались в лунном свете серебристо-серыми. Это была всего лишь рыбачья лачуга, стоявшая высоко на глинистом берегу озера. Широкие доски, подвешенные на заплесневевших канатах, служили переходом через размытую глину от столба к покоробленной от влаги двери. Но внутри этой непрезентабельной постройки находились шкафы с запасом провизии, медикаментов, бинтов, а также множество всякой всячины, которая делала старую хижину бесценным пристанищем для Люсьена и немногих избранных. Энни была не первой беженкой из большого мира, которую он сюда привозил, но никогда прежде он не чувствовал себя настолько поглощенным этой миссией.

Он слез с коня, осторожно стащил Энни, поддерживая и прижимая к себе ее ослабевшее тело. Она казалась такой невесомой и нематериальной, что Люсьена снова охватил страх. Он понес ее в хижину, рассеянно подумав о том, что как только он убедится, что жизнь Энни вне опасности, надо напоить изнуренного коня и позаботиться о нем. Он не уставал молить Бога о том, чтобы в его силах было спасти Энни.

Люсьен поднял на двери щеколду. Хижина никогда не запиралась на замок, и он боком внес свой бесценный груз. Он хорошо знал, где расположена кровать, поэтому, притворив за собой дверь, с легкостью нашел дорогу в темноте и положил Энни на кровать, дощатая рама которой тихо скрипнула, когда ее почти безжизненное тело утонуло в мягком, набитом мхом матрасе.

Он направился в кладовую, нашел трутницу, высек огонь и дрожащими руками засветил фитиль толстой свечи. Продолжая поиски, то и дело беспокойно поглядывая на Энни, он быстро нашел и зажег еще три свечи. Две из них Люсьен поставил по обеим сторонам кровати на маленькие столики.

Затем он присел на край постели и, склонившись, осторожно взял Энни за подбородок и повернул ее лицо к свету. Сердце у него замерло, каждая клетка переполнялась страданием. Господи, сколько крови! Ее слишком много, чтобы осмотреть рану и оценить, насколько она серьезна.

Подавив надвигающуюся панику, он сорвал черные перчатки, пропитанные кровью Энни, взял флягу с чистой питьевой водой и пропитал ею бинт, который нашел в коробке с медикаментами. Осторожно касаясь раны, он стал смывать запекшуюся кровь. За все это время Энни ни разу не пошевелилась. Такая инертность не вязалась с ее обликом. Прежде, всякий раз когда он ее видел, она излучала жизненную энергию. Что же он с ней сделал?

Страхи Люсьена немного отступили, и чувство вины поутихло, когда он как следует осмотрел рану. Пуля не попала ей в голову, а лишь задела, оставив поверхностный шрам около дюйма длиной. Люсьен испустил глубокий вздох облегчения, которое заструилось по его телу, как благотворный, успокаивающий бальзам, расслабляющий напряженные мышцы и согревающий до костей. Он взял чистые бинты и дезинфицирующую мазь, изготовленную Арманом накануне, которая через несколько дней поставит Энни на ноги, а от раны, возможно, не останется и следа. Ему не улыбалась перспектива того, что на лице у Энни на всю жизнь останется напоминание о прошлой ночи в виде уродливого шрама.

Когда Люсьен принялся наносить на рану мазь, сознание стало возвращаться к Энни. Она повернула голову набок, и с ее губ слетел слабый стон. Люсьен стал действовать быстрее. Он не хотел, чтобы она окончательно пришла в себя до тех пор, пока он полностью не обработает рану. Покончив с этим, он потушил все свечи, кроме одной, которую отставил подальше от себя. Энни незачем слишком хорошо его видеть.

Собираясь обмотать ей голову бинтом, Люсьен на мгновение помедлил. Энни собирала волосы в тугой пучок и закалывала их шпильками. А ему нравилось смотреть на ее распушенные волосы.

Его пальцы ласково коснулись кольца сверкающих прядей. Он испытывал непреодолимое желание увидеть ее роскошные шелковые локоны разметавшимися по белой наволочке. Люсьен так часто представлял себе это… Шли минуты, его нерешительность так же ощутимо и угнетающе висела в воздухе, как рой комаров, привлеченных запахом крови.

Настойчивый, несмолкающий комариный писк вывел Люсьена из задумчивости и побудил к активным действиям. Сейчас не время предаваться романтическим фантазиям! Надо как следует перевязать рану. Люсьен быстро обмотал голову Энни бинтом, концы которого завязал узелком. Перебив с полдюжины комаров, он опустил москитную сетку и подоткнул ее под матрас со всех сторон.

– Ну вот, cher, – прошептал он, – теперь ты защищена от укусов насекомых. – Он пододвинул к кровати сплетенный из тростника стул с прямой спинкой и сел на него. – Но кто защитит тебя от меня?

Он печально улыбнулся. Этот вопрос вовсе не был риторическим. Люсьен знал, что представляет собой угрозу для нынешней безопасности и грядущего счастья Энни. Прошлой ночью ее могли убить. Он понятия не имел, что она настолько неустрашима, что может зайти так далеко в желании увидеться с ним. И если ему не удастся взять с нее клятвенное обещание вести себя осмотрительнее, она вскоре снова попадет в беду. Существовала еще одна проблема – как вернуть девушку на Притания-стрит, не сделав ее объектом нежелательных сплетен.

Интересно, обнаружили ли уже ее исчезновение? Если так, то есть надежда, что Реджи обратится к нему, чтобы он провел поиски «прилично». Если слухи о ее побеге просочились за пределы дома, то общество отвернется от юной дамы, которая, переодевшись мужчиной, преследовала разбойника, а потом провела с ним несколько часов наедине в заброшенной хижине. И не важно, что он принес ее сюда только для того, чтобы оказать медицинскую помощь: детали, которые могут придать этой истории благопристойный вид, несомненно, будут опущены.

Взгляд Люсьена опять задержался на Энни, и он снова улыбнулся – на этот раз с нежностью. Она никогда не придавала значения сплетням и всегда поступала как хотела, руководствуясь своим, а не чужим умом. А теперь она выглядела невинным и беззащитным ребенком. Ее колени были чуть согнуты. Одна рука лежала на животе, другая была заброшена за голову и безмятежно покоилась на подушке. Ее длинные ресницы отбрасывали густую тень на щеки, на которых наконец появился слабый румянец.

Она была похожа на непорочного ангела. Но он знал, насколько самоуверенной и решительной она может быть. Она верила Ренару, верила в добро, обладала достаточной волей и разумом, чтобы захотеть стать частью жизни своего героя, пусть ненадолго.

Улыбка сошла с лица Люсьена. Если бы она знала, что Ренар и Люсьен Делакруа – это один и тот же человек, стала бы по-прежнему считать его героем? Он всего лишь мужчина, который вовсе не заслуживает такого восхищения и преклонения. Он знал, что она влюблена в него – в Ренара, – но это влечение к легенде, а не к мужчине, потому что она не догадывается, кто скрывается под маской ее героя.

Впрочем, Люсьен так долго играл разные роли, что теперь не вполне уверен, кто он есть на самом деле. Слишком просто было бы сказать, что он и Ренар, и Делакруа. Но это не так. В нем было что-то еще, помимо суммы этих двух характеров. Как Энни может полюбить человека, которого она никогда не встречала?

Даже если ее любовь подлинна, а не вызвана сиянием его героического ореола, то вправе ли он принять эту любовь? Он предполагал, что его деятельность в роли Ренара продлится не дольше чем несколько недель – именно столько времени ему нужно для осуществления плана, в результате которого Боден навсегда отучится от жестокого обращения с рабами, – но за эти недели многое может произойти.

И сегодняшняя ночь это красноречиво доказала. Кто-то проник в сплоченные ряды его организации. Люсьен знал, что эпохе Ренара должен скоро прийти конец, однако он не собирался доставить своим врагам удовольствие отпраздновать этот конец казнью Ренара через повешение. Впрочем, может быть, судьба уготовила совсем другое окончание его аболиционистской деятельности, чем то, которое он рисовал в своем воображении…

А тем временем Энни снова может оказаться в опасности. Лучше всего дать ей повод разочароваться в Ренаре и тем самым удержать от себя на безопасном расстоянии. Но как он может? Он приходил в ее дом, целовал и ласкал в ее собственной спальне, когда за стенкой спала камеристка. Теперь, оказавшись с ней наедине, он не мечтает ни о чем ином, кроме как, заключив в объятия, любить ее ночь напролет.

Когда она проснется, он даст понять, что рассержен ее рискованным поведением, и заставит разлюбить разбойника. Это будет трудно, но необходимо ради спасения их обоих. Он с сожалением вспомнил замечание Микаэлы по поводу его благородства. Сможет ли он остаться благородным человеком и сегодня ночью или уступит давлению страстного желания?

Люсьен услышал, как заржал конь под окном, и вспомнил, что несчастное животное нужно напоить и расседлать. Рядом с хижиной находилась лачуга поменьше, которую он использовал в качестве конюшни, где хранился запас сена и зерна. Он отводил туда Урагана на ночь, где тот был в недосягаемости от аллигаторов, которые за милю чуяли взопревшего коня и норовили подкрасться к нему. Даже сейчас за дверью могли оказаться нежелательные гости – длиннозубые, с глазками-бусинками и ненасытным чревом.

Взглянув на мирно спящую Энни, Люсьен поднялся и вышел. В траве раздался шорох, удаляющийся по направлению к реке, затем громкий всплеск. По тому, как сильно раздувались ноздри Урагана, и ужасу, застывшему в его глазах, Люсьен понял, что подоспел как раз вовремя, чтобы предотвратить нападение крокодила. Люсьен повел коня в лачугу, которая находилась несколькими ярдами выше по берегу, поглаживая его морду и успокаивая ласковыми словами. Он расседлал коня, накормил и напоил, после чего закрыл за собой дверь лачуги на крепкий засов. Справившись с делами, он медленно побрел по тропинке к хижине.

Когда он открыл дверь, внутрь влетел светлячок. Войдя, Люсьен бросил взгляд на кровать, чтобы полюбоваться спящим ангелом.

Но Энни не спала. Она сидела на кровати, смущенно глядя на него. Комната была ярко освещена четырьмя свечами.

* * *

Энни не понимала, где находится. Она чувствовала, что голова у нее легка и даже невесома, как воздушный шар, который мог бы улететь в любую минуту, если бы не был привязан за нитку. Память возвращалась к ней отрывками, где были перемешаны страх и полный хаос. Она постепенно связывала события воедино и в результате получала одну удивительную картинку за другой. Кладбище, побег рабов, нападение вооруженных добровольцев, бешеная скачка по пересеченной местности на коне Ренара, ружейный выстрел, боль…

Ее охватила дрожь. Она потрогала повязку, плотно облегающую лоб, и невольно поморщилась. Голова чертовски болела, но, очевидно, рана была не смертельной. Скорее всего она долго находилась без сознания от шока, а не из-за физического недомогания.

Энни огляделась, чтобы привыкнуть к обстановке. Она лежала в постели, застланной чистым бельем, но ничем не была прикрыта – и слава Богу, потому что стояла страшная жара. Ее ложе забрано москитной сеткой, через которую все снаружи этого кокона казалось смутным и расплывчатым. Неотчетливость окружающих предметов, возможно, была связана также с тем, что у нее ужасно болела голова где-то за правым глазом.