Марина Агекян - Эгоист

— Глупенький, конечно, хочу. Но не стану.

Он обнял ее, прижал к себе и зарылся лицом в ее мягкие, пахнущие сиренью и жасмином волосы.

— Почему?

— Потому что это неправильно.

Ну вот опять, опять она считает, что у них ничего не выйдет, что это невозможно, неправильно. Откуда в ней эта убежденность? Откуда это неверие в то, что у них ничего не получится? Она даже не подозревала о том, насколько дорога стала ему. Даже не знала, что заполнила все его сны, все мысли собой.

Уильям закрыл глаза. Он должен был быть благодарным небесам за то, что произошло сегодня. Ему о многом нужно было подумать, еще больше сделать, но сейчас он просто хотел держать ее в своих объятиях и наслаждаться этими редкими, такими сокровенным минутами.

— Ты думала обо мне все эти дни? — тихо спросил он, почувствовав, как она потерлась щекой о мягкую ткань его жилета.

— Каждую секунду.

У него защемило сердце.

— А ты скучала по мне?

— Каждую секунду.

Он понимал, что поступает нечестно, безнравственно, беззастенчиво грабя ее, но только так мог узнать хоть что-то, что помогло бы ему понять ее. Что помогло бы зажить некоторые раны на его собственном сердце, что позволило бы залечить те же раны в ней.

И чтобы не быть полуночным грабителем до конца, Уильям сделал ответный дар.

— И я скучал по тебе.

Она вздрогнула.

— Правда?

Она не подняла голову, потому что та отяжелела, а шея ее ослабла. Такая ранимая, такая до боли желанная.

«Такая до боли моя…»

Уильям осторожно погладил ее по волосам.

— Чистая правда.

— А ты думал обо мне?

Он вдруг улыбнулся.

— Каждую минуту.

Никогда еще он не говорил таких слов другим женщинам. Прежде это привело бы его в полнейший ужас. Но с Шарлоттой все было иначе. С ней всё было естественно, правильно. Он мог говорить о том, что действительно чувствует и не бояться быть преданным. С ней он мог делиться своими мыслями, зная, что они будут в надежных руках.

Боже, с ней мир действительно казался другим, ярким, нормальным, реальным. Рядом с ней сердце не ныло от жгучего чувства вины, а грудь не болела от царившей в ней целых одиннадцать лет пустоты. Сейчас он не сожалел о том, что поцеловал ее в ту ночь. Сейчас он ужасался того, что мог потерять это волшебство, если бы не поцеловал ее тогда. Обнаружил то, что не хотел уже терять. Потому что Шарлотта действительно была удивительной девушкой. И должна была принадлежать ему. Только ему одному. Как и он ей…

Темнота ночи опустилась на них, но Уильям никогда не чувствовал себя настолько прозревшим.

— Шарлотта, кажется у нас нет другого выбора. — Он снова погладил ее по голове. — Шарлотта?

Но она так и не расслышала его.

Потому что крепко спала. Уснула прямо в объятиях человека, которому собиралась отказать. Которого минуту назад хотела поцеловать… Боже правый, как он мог отпустить ее?

Уильям мог бы сам отвезти ее домой, но не стал поступить с ней так. Поэтому взял ее на руки, такую легкую и доверчиво прижимающуюся к его груди, и шагнул к террасе, но так, чтобы его никто не заметил. Когда же появился лакей, он послал за родными Шарлотты, а когда те пришли и изумленно посмотрели на них, Уильям быстро объяснил произошедшее, погрузил безмятежно спящую, невероятно расслабленную и такую беззащитную Шарлотту в карету, и отправил ее домой вместе с ее матерью и сестрой.

Глядя им вслед он вспоминал, как уютно она устроилась в его объятиях, на его груди, как сладко спала, тревожа его теплом своего дыхания. Он хотел, чтобы она каждую ночь спала рядом с ним. Чтобы каждое утро просыпалась в его объятиях. И он будет только счастлив показать ей, как сбривает щетину, не трогая бакенбарды.

Уильям готов был отдать все на свете, чтобы это стало реально.

Утро наступило неожиданно и болезненно. Вернее, это было позднее утро. Голова раскалывалась, поэтому Шарлотта едва смогла оторвать ее от подушки. Яркие, солнечные лучи слепили так, что некоторое время Шарлотта просто не могла отрыть глаза. Еще полчаса она сидела на постели, пытаясь прийти в себя и понять, что происходит. И что произошло.

Почему ей было так плохо? Почему она проспала?

На все эти вопросы ей пришлось получить ответы от матери, которая, после ухода горничной, подошла к постели и присела рядом. Взгляд Харриет был внимательным и слегка даже напуганным.

— Шарлотта, ты помнишь, что произошло вчера? — спросила она.

Шарлотта неприятно поежилась, расслышав в голосе матери серьезные нотки.

— Вчера?

— Да, на балу леди Портсмут.

Шарлотта даже не могла вспомнить, как выглядела леди Портсмут. Зато воспоминания атаковали ее, как артиллерийский залп. Серьезное лицо лорда Хамфри, его предложение, которое она ждала с таким нетерпением. Оказывается, не с таким нетерпением. Потом ужас, который поглотил ее. И попытка убежать от всего этого. Бокалы шампанского… Их было, кажется, много…

Шарлотта с тревогой посмотрела на мать.

— Я… надеюсь, не сделала ничего… предосудительного? — спросила она, прикусив губу.

Взгляд Харриет не смягчился, зато беспокойство усилилось.

— Ты выпила много шампанского. И уснула в саду леди Портсмут. Тебя нашел лорд Холбрук, позвал нас и проводил нас домой.

Господи, так Уильям не снился ей! Шарлотта застыла, боясь даже дышать. Она помнила туманные видения, его нежный голос, объятия, улыбку в ночи, которую освещала проказливая луна, то исчезая, то появляясь. Уильям был так близко, что она чувствовала его тепло, так близко, что она видела каждую черточку его сосредоточенного лица… Она что-то говорила ему, и он отвечал, с поразительной готовностью и искренностью, позволяя ей касаться себя, делать то, что ей не следовало делать никогда.

«— А что, если я сейчас тебя поцелую?

— Я поцелую тебя в ответ…»

Боже, неужели, и это она говорила? И как не провалилась сквозь землю после этого?

Шарлотта почувствовала, как мать взяла ее за руку.

— Милая, что происходит? Почему ты так много выпила?

Шарлотта не могла пошевелиться от охватившего ее страха.

— Я… я просто хотела пить. Меня мучила жажда, а под рукой не оказалось ничего, кроме…

— Ты могла бы выпить лимонада. Никогда ты не делала ничего подобного. — Заглянув дочери в глаза, Харриет осторожно спросила: — Что происходит? Что тебя мучает?

Шарлотта скорее умерла бы, чем сказала, что… Ей вдруг стало так больно, что перехватило в горле. Высвободив руку, Шарлотта медленно встала с кровати и подошла к окну, за которым наступил еще один солнечный, яркий, для многих счастливый, беззаботный день. Но не для нее.

Как она могла говорить о том, что происходило? Все семь лет, что она носила эту тяжесть в себе, это стало для нее собственной непосильной ношей, с которой могла иметь дело только она. Это невозможно было поверять никому. Только дневнику, который ей следовало давно сжечь. Как она даже вслух может говорить о том, что мучило и медленно убивало ее последние семь лет?

— Ничего, мама, — наконец ответила Шарлотта, обхватив себя руками и закрыв глаза.

Харриет встала, но не подошла к дочери.

— Ты уверена?

Шарлотта еще ниже опустила голову, мечтая спрятаться от этого, от всего мира.

— Да, мама.

Харриет вздохнула и покачала головой.

— Сегодня…

— Сегодня я никуда не хочу выходить, — оборвала ее Шарлотта тонким, почти несчастным голосом. — Можно, я останусь дома?

— Хорошо. Отдыхай.

Дверь спальни закрылась. Шарлотта вздрогнула и с трудом сдержала слезы. Господи, кажется она была близка к тому, чтобы столкнуться лицом к лицу с неотвратимой катастрофой.

* * *

Шарлотта бродила по дому, не задерживаясь ни в одной конкретной комнате. У нее было такое ощущение, словно она потерялась. Головная боль прошла, когда Нэнси принесла ей странную настойку, пахнущую яйцом, а на вкус углем. Удивительно, ей стало немного лучше, но это нисколько не избавило ее от той тяжести, которая снова давила на грудь, переворачивая сердце, потому что… Потому что, то, что Шарлотта сдерживала последние семь лет, уже вырывалось наружу, и она не имела никакой возможности предотвратить это. Еще немного, и она станет жертвой такой катастрофы, которая камня на камень не оставит от ее жизни.

Боже, что она делает? Ей следовало немедленно взять себя в руки и… дать ответ лорду Хамфри. И… это всё решит. Но стоило подумать о том, как она свяжет жизнь с этим красивым, достойным человеком, который был искренен и почтителен к ней, как Шарлотте… хотелось умереть.

Мать забрала Прюденс, Сьюзан и Джонатана и поехала навестить Пенелопу, поэтому Шарлотта была дома одна. Тишина, царившая вокруг, должна была помочь унять тревоги, но становилось еще хуже. Шарлотта была уверена, что если даже убежит на край света, ничего уже ей не поможет, потому что… если она еще раз увидит Уильяма, она просто… Не сможет больше справиться с собой.

Если прежде она пыталась хоть как-то понять его, теперь она не могла понять даже себя. Ведь стоило ему оказаться рядом с ней, как она… как вчера, льнула к нему, тянулась к нему, не могла перестать хотеть дотрагиваться до него. А он позволял ей, позволял то, что связало ее с ним с еще большей силой. Она пыталась увидеть в нем беспечного повесу, который последние семь лет думал только о собственных развлечениях, но… в последнее время он вел себя совершенно нелогично. И если быть честной, он старался быть дружелюбным, когда на первой прогулке пытался узнать, что ей нравится, он пытался быть радушным, когда они сидели на ужине в доме его матери. И вчера… он позаботился о ней, хотя мог оставить и уйти, ведь повесам не нужны такие хлопоты, разве нет?

Господи, чем больше она думала, тем страшнее ей становилось!

В дверь Зеленого салона, где пребывала Шарлотта, забившись в углу под окном, отворилась и вошел хмурый Хопкинс.

— Мисс Шарлотта, к вам посетитель.

О нет. Не может это быть лорд Хамфри. Он ведь обещал, что не будет торопить ее. Она и не была готова дать ему ответ. Может, позже…

Тяжело дыша, Шарлотта взглянула на дворецкого.

— Это… Надеюсь, это не лорд Хамфри?

Хопкинс едва заметно покачал высоко поднятой головой.

— Нет, мисс…

— Тогда, кто бы это ни был, отошлите. Я не принимаю сегодня.

Шарлотта резко отвернулась, боясь даже представить, кто мог прийти к ней. Она не принимала. Кто бы это ни был…

Когда Хопкинс ушел, она испытала такое облегчение, что едва не расплакалась.

Боже, кажется, она совершенно определенно разваливается на части!

И это было ужасно.

— Я знал, что так и будет, — донесся до нее до боли знакомый голос.

Голос, который она слышала во сне и наяву последние семь лет. Голос, который не просто обожала.

Голос, который пробрал ее насквозь так сильно, что Шарлотта действительно едва не расплакалась, ощутив жгучую тоску, которая ни на миг не отпускала ее последние три дня.

Медленно повернув голову, она увидела Уильяма, стоявшего на пороге гостиной. Скрестив руки на широкой груди и опираясь плечом о косяк двери, он чуть склонил голову набок, от чего его спутанные, мягкие волосы закрывали его лоб до самых бровей, делая его взгляд острым и пронзительным, и внимательно следил за ней. В темно-бордовом бархатном сюртуке, белоснежных длинных панталонах, утонувших в высоких черных сапогах, как всегда в белом жилете и с идеально подвязанным шейным платком, чисто выбритый и расслабленный, залитый дневными лучами солнца, он выглядел так потрясающе и так до боли знакомо, что Шарлотта снова испытала потребность разрыдаться. Потому что ей было больно смотреть на него. Потому что ее захлестнуло то, над чем она уже была не властна.

— Уильям, — прошептала она, не в состоянии проглотить комок в горле.

Испытывая просто удушающее желание подойти и обнять его.

Он улыбнулся, оттолкнулся от двери и вошёл в комнату.

— Я должен был зайти, чтобы узнать о твоем самочувствии. — Он остановился недалеко от дивана, в пяти шагах от нее, серьезно посмотрел на нее и участливо спросил: — Как ты?

Шарлотта смотрела в его завораживающе карие глаза и… и думала о том, что наверное никогда не перестанет думать о нем. Это была болезнь, такая сильная, что ни один доктор на всем белом свете не излечит ее. Потому что даже во с ней ей не приснилось бы, что Уильям может прийти к ней домой, потому что волновался за нее и хотел узнать о ее самочувствии. Реальность, которая пугала ее гораздо больше, чем сны.

— Х-хорошо, спасибо, — с трудом заставила себя проговорить Шарлотта и, опустив голову, незаметно прикусила губу.