Как ни грустно это сознавать, но женским сердцем тайно управляют биологические инстинкты. Я не имею в виду половое влечение, оно как раз редко овладевает нами настолько, чтобы мы не контролировали ситуацию, нет, я говорю о стремлении к выживанию вида. Мы стремимся дать потомство от самого лучшего экземпляра, чтобы хомо сапиенс развивался и процветал, и с негодованием отвергаем идею размножаться совместно с каким-нибудь хилым ботаном. Этот ботан может быть бесконечно умным и порядочным, но что толку, если он не способен выживать в условиях дикой природы? Поэтому предательство красивого и сильного самца редко нас чему-то учит, и мы, поплакав вдоволь, обращаем свой взор на точно такого же, который бессознательно выполняет свою собственную биологическую программу – оплодотворить как можно больше женщин.

Не хвастаясь, скажу, что пользовалась успехом и могла выбирать кавалера из лучших университетских парней, но не принимала ничьих ухаживаний. Нет, я не боялась нового предательства и не дула на воду, обжегшись на молоке. Напротив, я уже знала, каково это, когда тебя бросают, и знала, что смогу снова это пережить. Бояться боли унизительно для свободного человека, но сближаться без любви, без тени чуда – тоже ничего хорошего.

Ни к кому из своих поклонников я не чувствовала того, что пережила в выпускном классе, а заводить роман ради того, чтобы не быть одинокой, казалось мне таким же разумным, как есть землю, чтобы утолить голод.

Моя неуступчивость только подстегивала интерес молодых людей, и к Новому году я превратилась в самую популярную девушку на курсе. Даже преподаватели поглядывали на меня с интересом, и я чувствовала, что на сессии не буду иметь особых проблем.

Мои высокие рейтинги привлекли не только мужское внимание. Со мной захотела дружить самая крутая девчонка курса, которая не была особенно умной или красивой и не достигала высот духовного развития, просто ей посчастливилось родиться в семье очень крупного чиновника. Не знаю, почему родители не отправили ее учиться за границу – из политических ли соображений, или же она при всех папиных деньгах недотягивала до нужного уровня, но факт есть факт, она была с нами, эта горлица среди ворон. Большинство студентов принадлежало к состоятельным семьям, все хорошо одевались, ходили в пафосные кафе, некоторые ездили на машине, но только нашу звезду возил шофер на черном «Мерседесе», комфортом и тихим урчанием мотора напоминавшем холеного кота. Она была девчонка прогрессивная и понимала, что истинный шик – в презрении к шику, и часто одевалась как попало, но обувь, сумочка и прическа всегда расскажут правду.

Я всегда презирала завистников, и если чувствовала, что в душе пробиваются ростки этого недостойного чувства, безжалостно их выдергивала, поэтому относилась к нашей звезде с симпатией и ценила ту искренность и доброжелательность, с которыми она относилась к людям. Мы быстро нашли общий язык, и в основном благодаря ее манерам быстро преодолели неловкость, неизбежно возникающую, когда начинают дружить люди из разных социальных групп. Впрочем, сейчас я выразилась не совсем точно. Мировоззрение у нас было схожее, так что социальная группа у нас была, пожалуй, одна, а разным – только уровень благосостояния.

Вскоре новая подруга ввела меня в свой семейный круг, где я, кажется, произвела хорошее впечатление, потому что меня стали приглашать.

Надо отдать должное родителям подруги: ни разу я не почувствовала себя жалкой приживалкой, живой игрушкой, купленной для любимой дочери, нет, меня принимали как настоящую гостью.

В их загородном доме я встретила будущего мужа.

Помню, мы приехали готовиться к экзамену, прихватив с собой нашу отличницу Ирочку: сто кило крови с молоком, нос пуговкой и взгляд разбуженной совы.

Ирочка должна была объяснять нам трудные билеты в обмен на привилегию считаться нашей подружкой.

Все утро мы просидели за книгами и осилили довольно много разной премудрости, но после обеда девчонки вдруг улеглись на диван и крепко уснули.

Я с детского сада не умела спать днем, поэтому оделась и вышла в сад.

Помню, день выдался тогда необычайно ясным для нашей хмурой питерской зимы. Выпавший накануне снег лежал повсюду нарядными белыми подушками, а небо было такое пронзительно лазурное, что захватывало дух. Солнечные лучи били со всей силы и, преломляясь от сосулек и снежинок, рассыпались разноцветными искорками.

Я почувствовала тревогу – казалось, что непременно надо сделать что-то хорошее в такой хороший день, а что именно, я не знала.

Тут на крыльцо вышел невысокий стройный человек в расстегнутом пуховике и не по сезону светлых джинсах.

Вглядевшись в его худощавое нервное лицо, я поняла, что мы виделись за обедом, и, кажется, нас даже представили друг другу, но мужчина не произвел на меня никакого впечатления, и я была уверена, что это взаимно. Кому интересна нищая подружка, пусть даже очень симпатичная?

Но неожиданно мужчина подошел ко мне и, улыбаясь, сказал, что хозяева тут имеют привычку почивать после обеда, а он считает преступлением сидеть в четырех стенах в столь погожий день. Мы немного посмеялись, представив, будто дом моей подружки – это замок спящей красавицы, а потом отправились гулять в парк, располагавшийся сразу через дорогу. Несмотря на воскресенье и прекрасную погоду, в парке почему-то было очень мало людей – хотя дом находился в элитном поселке, жителям которого не было нужды прогуливаться в общественном месте. Нас окружали высокие ели с толстыми снежными лапами, и стало немножко страшно, будто мы из сказки про спящую красавицу попали в ту, где идет речь о Гензеле и Гретель.

Но тут нам открылись заснеженная гладь Финского залива и полоса прибрежного камыша. Золотистая сухая трава тихо шелестела, и мы остановились, вглядываясь в даль, где бликовал под ярким солнцем купол Кронштадтского морского собора. За нами был высокий и крутой склон с укатанной дорожкой, и, переглянувшись, мы поднялись на него и съехали, вместо санок использовав куртку моего спутника. У подножия склона он меня поцеловал, и от неожиданности я сначала ответила и только через несколько секунд нашла силы отпрянуть.

Потом помогла ему отряхнуть куртку, поправила воротник, и мы вернулись в дом. Кажется, за всю прогулку не было сказано ни слова.

Я решила, что поцелуй – такое же дурачество, как наше катание с горки, и, скорее всего, я больше никогда не увижу этого человека, и, конечно, я в него не влюбилась, но думала о нем гораздо больше, чем мне того хотелось.

Он был победителем, а это качество никогда не оставляет женщин равнодушными. Победитель – не значит, что он выиграл какие-нибудь соревнования или добился огромных успехов, нет, это внутреннее свойство человека, это «делай что должен, и будь что будет». Можно потерять все и остаться победителем, и наоборот. Выигрыш и победа – разные вещи.

А главное, когда я целовалась с ним, почувствовала тень прежнего волнения…

И я думала, вот если бы он был помоложе и не такой богатый, или я не простая студентка, а зрелая состоятельная дама, то мы могли бы полюбить друг друга, но при нашей разнице в возрасте и социальном положении это нереально, поэтому искренне удивилась, когда он позвонил и пригласил на ужин.

Все-таки есть у каждого человека ангел-хранитель, но, к сожалению, он не способен ни от чего уберечь, а только предостерегает. Прекрасно помню, как собиралась на свидание, как гладила лучшее платье, укладывала волосы и красилась, напевая от радости, что выгляжу неотразимой и за мной начал ухаживать такой интересный человек.

Полностью готовая, я крутилась перед зеркалом, напряженно размышляя, нельзя ли что-нибудь еще добавить к своему образу, чтобы сделать его совершенно убийственным, как вдруг радость исчезла, а вместо нее пришло тоскливое понимание, что идти никуда не надо. Я села на стул, нахмурилась и попыталась сообразить, откуда вдруг взялась тоска, но рационального объяснения ей не было.

И вместо того, чтобы поверить в предостережение свыше, я уговорила себя, что просто боюсь не понравиться или разочароваться сама, и это обычный мандраж, который надо преодолеть. В конце концов, никто не заставляет меня с ним спать, решила я и отправилась на свидание.


Зиганшин сильно волновался о здоровье Фриды. Девушка убеждала его, что получила всего лишь легкое сотрясение, но выглядела она очень неважно. Бледность, зеленоватые тени под глазами, вялые движения – такого не бывает у здоровых людей. Мстислав Юрьевич боялся, что доктора пропустили гематому, которая может проявиться через несколько дней или даже недель. Он просыпался ночью, как от толчка, и думал: «А вдруг?», тут же возражал себе, что говорил с врачом, и тот заверил его, что Фриде проводили все нужные исследования и никакой гематомы, слава богу, нет. А через секунду Зиганшин уже думал, что аппараты в простой больничке наверняка все плохие, и гематому просто не увидели, и вдруг сию секунду Фрида в больнице теряет сознание, а медсестра спит, и соседка не может позвать на помощь… Он спускался в кухню, пил чай, подзывал Найду и рядом с ней забывался дурным поверхностным сном и, едва дождавшись восьми утра, звонил Фриде, чтобы убедиться, что она пережила эту ночь.

Зиганшин всегда считал себя человеком уравновешенным и разумным, поэтому то, что он способен так иррационально психовать, оказалось для него сюрпризом.

«Скорее бы она поправилась!» – думал он с нетерпеливой тоской.

Фрида просила его ничего не говорить дедушке. Мстислав Юрьевич понимал почему: если уж он изводится, то как должен переживать за внучку старый человек, и молчал, но видеться с Львом Абрамовичем стало теперь настоящей пыткой. Нелегко обманывать человека, с которым привык быть откровенным, даже если эта ложь для его пользы.

О Фридиных обидчиках он почти не вспоминал и жажды мести не испытывал. Может быть, потом, когда девушка полностью поправится, он задумается о них и найдет способы выяснить с ними отношения, а сейчас важнее исправить то, что они натворили. Зиганшин никогда не одобрял самосуд и считал, что кулаками надо махать во время драки, а не после нее, поэтому, если он сейчас начнет бегать искать хулиганов, большого геройства в том не будет. Если бы Фрида попросила его, другое дело.

Он навещал девушку каждый день, иногда успевая только передать ей еду, переброситься несколькими словами и убедиться, что выглядит она не хуже, чем накануне. Кажется, она радовалась его появлению и улыбалась ему, но значило ли это, что она его простила? Или просто у нее нет сил объясняться? Ладно, одергивал себя Зиганшин, сначала пусть поправится, а там видно будет. Простила или нет, а так вышло, что больше некому ей помогать.

С хлопотами и волнениями из-за болезни Фриды Зиганшин почти забыл про встречу с первой любовью, как вдруг Клавдия снова возникла на пороге его кабинета.

На сей раз девушка была одета, как пилот на заре авиации, в глазах рябило от заклепок и пряжек. Наверное, это было очень стильно и продуманно, но то ли слишком вызывающе, то ли, наоборот, недостаточно дерзко, в общем, никак не попадало в зону обитания хорошего вкуса.

Увидев Клавдию, Зиганшин с трудом скрыл неудовольствие. Девушка и сама по себе была ему неприятна, но главное – она приехала от Лены, с которой, как Мстислав надеялся, он завершил все навсегда.

Опять зачем-то бросив ему в лицо визитную карточку, девушка строго сообщила, что Лена снова хочет его видеть. Зиганшин покачал головой, но Клавдия, вдруг растеряв свой гонор, неожиданно человеческим голосом сказала, что это очень важно, ее патронесса попала в беду, и только Мстислав Юрьевич Зиганшин сможет помочь.

Зиганшин нахмурился. Лена занимает такое положение в обществе, что может справиться с любым затруднением без помощи маленького полицейского начальничка. Деньги у нас решают все, а их у Лены предостаточно. Почему она просит о помощи именно его, человека ничтожного по меркам того общества, в котором она вращается? В чем подвох?

Мстислав прошелся по кабинету. Нельзя так думать, тем более про женщину, которую когда-то любил. Мало ли там что у нее стряслось! Никогда не суди, пока не знаешь.

Все же в юности он был счастлив с Леной, что бы ни случилось потом.

– Ладно, – буркнул Зиганшин, – только без всяких этих ваших шпионских штучек. В субботу утром я свободен, пусть Лена сама пришлет мне адрес эсэмэской, раз уж позвонить не может, и я подъеду.

Клавдия кивнула и ушла, оставив его с неприятным чувством, что сентиментальные воспоминания и ложный долг лишают его свободной воли.


Вечером Лена прислала СМС с адресом своего загородного дома. Зиганшин улыбнулся, вспомнив неприязнь бывшей возлюбленной к компромиссам. Просить человека о помощи, но так, чтобы он при этом преодолевал максимальное количество препятствий, – это вполне в ее стиле.

Что ж, он собрался и поехал, надеясь, что успеет вернуться к приемным часам в больнице.

Зиганшин несколько раз видел загородный дом олигархов Иваницких на страницах журналов и по телевизору, но реальные роскошь и великолепие этого поместья просто поразили его.