Один раз Слава успел за несколько минут до конца приемных часов, вбежал в палату и, поставив гостинцы на тумбочку быстрее, чем Фрида сообразила, что он здесь, погладил ее по плечу, спросил о самочувствии и умчался, пока не закрыли центральный вход.

Почему-то в этой спешке Фриде увиделось больше чувства, чем если бы они весь вечер провели вместе.

В следующий раз они вышли посидеть в холле, и Слава рассказал ей про сестру, врача «Скорой помощи», убитую на вызове шизофреником. Он говорил тихо, внешне спокойно, но Фрида понимала, как он тоскует по сестре, и, не умея найти слов, чтобы его утешить, просто села ближе и прислонилась к его плечу.

Так они сидели и молчали, пока дежурная сестра не шикнула на Славу, мол, больница закрывается, а он тут думает непонятно о чем.

Мутно и зыбко было после травмы в голове у Фриды, но одно определилось совершенно твердо, как валун на болоте: она должна быть со Славой. Дело не в том, прощает она его или не прощает, и даже не важно, любят ли они друг друга.

Фрида точно запомнила момент, когда к ней пришло это понимание. Стоя перед зеркалом, она пыталась ослабевшим от травмы зрением поймать в нем свое отражение и подкрасить губы, а соседка спросила:

– Что, твой сегодня придет?

«Мой», – подумала Фрида с улыбкой и вдруг, как громом пораженная, осознала, что это правда. Слава – ее мужчина, нравится это ей или нет, главное, ничего не поделаешь с тем, что они созданы друг для друга.

В день выписки Слава приехал за ней, несмотря на все уверения Фриды, что она прекрасно себя чувствует и в состоянии пройти триста метров, отделяющие больницу от общежития. Он сердечно простился с соседкой, подарил роскошные торты врачам и медсестрам отделения так, будто действительно являлся мужем Фриды, а не просто приятелем.

В общежитии не было лифта, и Фрида устала подниматься на пятый этаж, поэтому немножко замешкалась перед дверью своей комнаты, доставая ключи.

– Ну, вот я вас и доставил, – сказал Слава, – сейчас сбегаю в магазин, куплю вам что-нибудь до завтра продержаться и поеду.

Фрида наконец открыла дверь и остановилась на пороге. Когда Слава сказал: «Ну все, побежал», она решительно взяла его за руку и покачала головой.

– Останься.

Он растерянно взглянул на нее, и Фрида повторила:

– Останься.

Слава медлил, поставил пакет с ее вещами в комнату, но сам не переступил порога. Фрида молча смотрела на него. Та сила, которую она всегда чувствовала в себе рядом со Славой, теперь проснулась и стала ей подвластна.

– Фрида, а ты вообще нормально себя чувствуешь? – спросил он осторожно.

– Нормально. Меня ж выписали из больницы.

– Не шути, Фрида, – с трудом подбирая слова, проговорил Слава, – сейчас я этого не пойму.

Фрида покачала головой и потянула его за руку.

– Ты больше не боишься меня? – спросил он, все еще не решаясь переступить порог.

– Нет, не боюсь, – улыбнулась Фрида. – А ты не думай об этом, просто останься, и все.

– Хорошо, – сказал Зиганшин и вошел.

Ей не было страшно, когда Слава крепко ее обнял и прижался к ее губам своими жесткими сухими губами. И когда они легли на постель, Фрида ничего не боялась. Просто соединялись, сплетались две линии в один узор, вот и все.

Услышав ее смех, Слава растерялся, и она быстро обняла его, потому что, конечно, слова бессильны перед объятиями.

…Они лежали, прижавшись друг к другу, и Фрида слушала, как стучит его сердце, вяло думая, что надо заварить чай, или кофе, или что-нибудь другое сделать по хозяйству. В осенних сумерках, заполнивших комнату сквозь легкую тюлевую занавеску, виднелись контуры общежитского шкафа-мастодонта, глубокая щель между плитами на потолке, книжная полка и единственный Фридин стул, на который Слава, торопясь, бросил вперемешку их одежду. Фрида понимала, что должна бы стесняться своего унылого казенного жилища так же, как и несовершенства своего тела, но почему-то никак не получалось. Мысли текли спокойные-спокойные, оттого что теперь она больше не боялась ни жизни, ни смерти.

– Пора, – вдруг сказал Слава, осторожно высвобождаясь из ее объятий, – скоро детей из школы забирать.

Он быстро оделся и обернулся к ней:

– А ты что ж не собираешься?

– Куда?

– Я думал, вместе со мной поедешь.

Фрида растерялась и, закутавшись в одеяло на манер римского патриция, встала с постели.

– Я не собиралась…

Слава нахмурился:

– Сейчас не понял. Что ты тут забыла? Дома дети, собаки, обед даже на три дня. Я такой борщ в этот раз сварил, Фрида, прямо ешь, и хочется, а со сметанкой так вообще! Мы с ребятами тебя устроим по-царски, будешь лежать да поправляться.

Фрида покачала головой.

– Ну что за глупые идеи, – Слава притянул ее к себе, – оставаться тут одной, в этом гадюшнике? Зачем?

– Затем, что если надо объяснять, то не надо объяснять! И это мой дом вообще-то, какой уж есть, а не гадюшник.

Слава пожал плечами и стал надевать ботинки. Фрида смотрела на него и думала, что волшебство кончилось, и снова она из желанной женщины превратилась в глупое взбалмошное создание не от мира сего.

Чувствуя себя опустошенной и нелепой в одеяле, она ждала, чтобы Слава поскорее ушел и можно было бы спокойно переживать их первую размолвку. Чудесное чувство единения дается людям очень ненадолго, все остальное время приходится самим строить отношения, и кто сказал, будто это легко?

Слава выпрямился, потянулся за курткой и вдруг опустил руку.

– А, теперь понял, – сказал он и засмеялся, и Фрида тоже улыбнулась, потому что любила его смех, – ты хочешь войти в мой дом уже официальной хозяйкой! Прости, но у нас все так быстро с тобой произошло, что я просто забыл уточнить эту позицию. Ты ж пойдешь за меня замуж?

– Теперь-то уж конечно, – сказала Фрида сварливо, – теперь куда деваться честной девушке.

– А может, к деду пока отвезу тебя? – предложил Слава. – Все с дедом веселее, чем тут, и я рядом. Прости, что я сразу не подумал, что ты внучка Льва Абрамовича, и для него оскорбительно будет, если ты вдруг начнешь со мной жить. Извини, Фрида, я иногда бываю очень тупым.

Фрида улыбнулась, но к дедушке ехать отказалась, несмотря на то что очень хотела его повидать. Она так и не призналась Льву Абрамовичу в своей болезни и не хотела говорить о ней теперь, когда все самое страшное позади, но по внешнему виду и поведению внучки дед сразу догадается, что с ней что-то не в порядке. Это одна причина, а вторая еще прозаичнее – работать некому. Два оставшихся доктора молотили сутки через сутки, выполняя каждый объем работы троих специалистов, и, зная об этом катастрофическом положении дел, Фрида не считала возможным прохлаждаться на больничном. Головные боли станут поменьше, взгляд начнет фокусироваться, и все, здорова!

– Ты что, с ума сошла, – закричал Слава, когда она поведала ему о своих намерениях, – не смей даже думать! Нет, глупая жена – это идеально, но не такой же ценой, солнышко, в самом-то деле! Прямо не знаю, как тебя тут оставлять с такими геройскими настроениями.

Фрида засмеялась и обещала беречь себя.

Когда Слава уехал, она выбрала самое симпатичное домашнее платье и отправилась в душ. После того, что случилось, она чувствовала особенно острую потребность быть красивой и ухоженной.

Стоя под теплыми струями воды, она вспоминала и жмурилась от счастья и думала, что всякая приличная женщина на ее месте уже начала бы психовать: а женится ли? Не обманет ли? А стоит ли выходить за него? Она же ничего такого не думает. Или это – последствия травмы?..

Фрида энергично намылила голову, думая хоть таким примитивным способом вызвать тревогу или неуверенность в завтрашнем дне, но ничего не вышло.

Она не видела в будущем одно только безбрежное счастье, нет, Фрида понимала, что жизнь есть жизнь, горя и трудностей в ней побольше, чем всего остального, но теперь она чувствовала, что в силах держать любой удар.

Вернувшись из душевой, она застала под дверью Славу. Увидев Фриду, он просиял, зарылся лицом в ее мокрые волосы и вдохнул их аромат так глубоко, будто затянулся сигаретой.

– Я уж испугался, – пробормотал он, – закинул тебе покушать, йогуртики, фруктики, всякое такое. Прихожу, а тебя нет.

– Зайди, – потянула его за рукав Фрида.

– Зайчик, ты не представляешь, о чем просишь. Если я зайду, так уж останусь, а меня дети голодные в школе ждут.

– А, тогда кыш, – заторопилась Фрида, – поезжай скорее. Целоваться не будем.

– Ни в коем случае!

Слава побежал по длинному коридору, но с полпути вернулся и крепко взял ее за руку.

– Слушай, Фрида, – сказал он, серьезно глядя ей в глаза, – не хочу тебе ничего обещать и говорить, что ты не пожалеешь. Может быть, ты пожалеешь, как знать, и вообще проклянешь сегодняшний день. Но в одном я уверен твердо и говорю тебе: я весь твой.


Вечером позвонила мама и попросила Мстислава сходить на похороны, потому что некому вынести гроб. Умерла тетя Оля, папина первая учительница. Зиганшин вспомнил, как маленьким несколько раз приходил вместе с отцом к ней в гости, и улыбнулся. Тетя Оля была добрая старушка, угощала его всякими конфетками и давала посмотреть картинки в книжках, но очень сильно чувствовалось, что в ее присутствии хулиганить не стоит. После смерти папы они не встречались, но мама поздравляла тетю Олю со всеми праздниками.

Он поехал, вынес гроб совместно с тремя незнакомыми мужиками и неожиданно для самого себя остался на отпевание. Народу собралось совсем мало, все же тетя Оля скончалась на девяносто седьмом году, пережив многих своих учеников и почти всех родственников, и Зиганшин решил, что не будет вреда в том, если он за нее помолится.

Однако, стоя рядом с телом с горящей свечой в левой руке и послушно крестясь вслед за священником, он никак не мог вызвать в душе скорбь. Наоборот, вспоминались все больше радостные моменты, он словно заново переживал, как идет в незнакомый дом, крепко держа отца за руку, как выбирает вместе с ним самые красивые цветы (сегодня он купил такие же). Зиганшин вспомнил свое нетерпеливое любопытство, когда отец сказал, что сегодня они пойдут в гости к настоящей доброй волшебнице, и облегчение, что отец его не обманул. Тетя Оля действительно выглядела, как настоящая добрая волшебница: очень маленького роста, но стройная, с морщинистым и очень красивым лицом и густыми серебристыми волосами. Она происходила из старинного дворянского рода, и все в ее доме было не так, как в Митиной семье. Стол с ножками в виде грозных птиц, кресло, какое раньше Митя видел только на картинке в книжке сказок, и множество разных других удивительных вещей поразили его воображение. А уж когда тетя Оля извлекла из какого-то тайника именно такую саблю, о которой он мечтал, и подарила ему, Митя окончательно поверил, что она добрая волшебница.

Он вспоминал, потом думал о Фриде и сердился на себя, что счастлив в эту грустную минуту, но ничего не мог поделать, только из последних сил отгонял от себя греховные мысли, как целовал Фриду и как первый раз положил ладонь ей на грудь.

«Тетя Оля бы меня не одобрила за такие мысли», – подумал Зиганшин и поехал на кладбище, хотя мама сказала, что там нести гроб уже не будет нужно.

Могила располагалась на самой окраине кладбища, так что далеко было видно луг с редкими деревьями, покрытый увядшей травой и прорезанный ломаной линией узкого ручья. Вода в ручье замерзла и выглядела, словно старое серебро, точно такое, как у тети Оли дома. Странный сегодня выдался день, морозный и ясный, словно не в разгаре ноября. Деревья искрились инеем, а под ними лежали островки белого снега.

Слушая стук мерзлой земли о крышку гроба, Зиганшин подставил лицо мягким солнечным лучам и больше не сопротивлялся умиротворению и покою.

«Спасибо вам, тетя Оля, – прошептал он, – буду вспоминать вас и молиться».


– Мам, я женюсь, – сказал Зиганшин, – наверное, не самый подходящий день сказать тебе, но так уж вышло.

– Поздравляю, Митюша, – мама улыбнулась и, пользуясь тем, что они стояли на светофоре, изогнулась, чтобы в зеркале заднего вида проверить безупречность своей прически, – поздравляю.

– Может, спросишь, на ком?

– Думаю, что после стольких лет изучения рынка ты нашел приличный экземпляр, – заявила мама. – А если серьезно, то я в тебе уверена и не боюсь, что ты притащишь в дом абы кого. Да и, с другой стороны, притащишь, так тебе жить.

– Ну все-таки я хотел бы вас познакомить.

– Без проблем, – мама откинулась на спинку сиденья, – а дети знают?

Зиганшин покачал головой. Они с Фридой договорились, что объявят детям о своем намерении вместе.

– Думаю, когда ты женишься, мне придется Свету с Юрой к себе взять, – сказала мама после паузы.

– Почему?

– Ну как же! У тебя своя семья будет, свои дети появятся. Ты, может быть, и не почувствуешь, а для женщины между чужим ребенком и своим – огромная пропасть, это я по себе знаю. Думаешь, я не хотела для Наташи мамой стать? Думаешь, не пыталась любить вас одинаково, особенно когда ее родная мать умерла? Пыталась, Митя, только чем больше старалась, тем хуже у меня это выходило. Наверное, поэтому бог мне и не дал второго ребенка родить, посчитал, раз я недостаточно люблю тех детей, которые у меня уже есть, то больше мне не надо.