Неделю назад Елена неожиданно собралась и уехала к детям. Возможно, поняла, что вела себя не совсем адекватно, и решила примириться с детьми, пока еще не стало поздно. Иваницкий воспользовался этим обстоятельством и въехал в опустевший загородный дом, решив устроить себе небольшие каникулы и отдохнуть в тишине и покое, которых не найдешь в городской квартире, пусть и очень комфортабельной.

Приобретя в молодости огромное состояние, Иваницкий оставался скромным и неприхотливым человеком. Ему важен был процесс, а не деньги, и, наверное, именно поэтому они сами плыли ему в руки. Все из делового окружения Владимира, кого следователь успел опросить, характеризовали его как человека азартного и увлеченного, но при этом в погоне за прибылью не теряющего рассудка и глубоко порядочного. У него был личный помощник, несколько секретарей и референтов, но в быту он обходился минимальной помощью. Напротив, лакейство раздражало его. Пока Владимир жил в браке с Еленой, все отношения с прислугой вела она и, зная о привычках мужа, наладила быт так, чтобы персонал не попадался ему на глаза. Переехав от жены в городскую квартиру, Иваницкий оставил себе только одну экономку и по выходным сам пылесосил и делал другую домашнюю работу, не зазорную для мужика.

Приехав в загородный дом, он сразу дал отпуск тамошнему персоналу, оставив только охранника на воротах, и не потому что боялся, а так, на всякий случай. Иваницкий по складу характера был интроверт, которому приходилось много общаться с людьми ради бизнеса, поэтому он пользовался любой возможностью побыть в одиночестве.

Вчера Иваницкий позвонил охраннику на пост и предупредил о визитере, назвав номер и марку его машины, поэтому охранник без сомнений пропустил человека, чей джип соответствовал описанию. Он сам припарковал автомобиль на гостевой площадке, одновременно проследив, как посетитель идет в дом и хозяин открывает ему дверь. Немного удивило, что гость оказался одет в полицейскую форму, но мало ли какие у хозяина дела.

Человек находился внутри около получаса, но что происходило между гостем и хозяином, охраннику неизвестно, потому что сторожка находится слишком далеко от дома, чтобы можно было что-то услышать. Кроме того, он не ждал подвоха от посетителя, поскольку визит был запланирован, согласован и никаких указаний о повышенной боевой готовности от Иваницкого не поступало.

Все же он наблюдал за домом и увидел, как гость вышел. Владимир вместе с ним на крыльце не показывался, но это не насторожило охранника. Слишком много чести провожать какого-то простого мента, сам найдет дорогу.

Он быстро выкатил джип с площадки, гость поблагодарил его и уехал. Каких-либо признаков душевного смятения охранник в нем не заметил, напротив, человек показался ему очень вежливым и приветливым, что в нынешнее время встретишь нечасто.

После отъезда гостя охранник продолжил охранять, а хозяин, очевидно, занимайся своими делами. В доме было тихо, и секьюрити решил, что Иваницкий по своему обыкновению залег в спальне с книгой.

Охранник должен был оставаться на посту до утра, и официально спать было нельзя, но как не поддаться дремоте, тем более если ничего не происходит. Даже в экраны от камер видеонаблюдения не посмотришь – перед самым отъездом Елены перегорел системный блок, и Иваницкий решил воспользоваться этим обстоятельством, чтобы поменять все оборудование. Решил, но пока думал, отправил людей в отпуск, и поручить стало некому, а самому возиться – лень. А вернее всего, просто забыл, что камеры не работают.

Вечером охранник собрался проверить дом, заперты ли двери и решетки на окнах, и, убедившись, что все в порядке, с чистой совестью завалился спать.

Входная дверь оказалась открыта, охранник поколебался, можно ли тревожить хозяина, но все же вошел и обнаружил в холле Иваницкого с простреленной головой.

В настоящее время следствию оставалась неясной только роль жены в этом преступлении и его мотивы, но то, что непосредственным исполнителем был не кто иной, как подполковник Зиганшин, сомнений не вызывало.

Время смерти примерно соответствовало времени визита Мстислава Юрьевича, охранник уверенно опознал его по фотографии, марка и номер машины, указанные Иваницким, соответствовали машине подполковника, и сверх того, Зиганшин звонил по сотовому телефону прямо из резиденции Владимира.

Оружия найдено не было, но это ничего не добавляло к картине преступления и никак не обеляло подозреваемого. Он – полицейский, и обзавестись пистолетом ему проще, чем кому-либо другому, а времени избавиться от оружия предостаточно.

Оставалось только выяснить, что толкнуло подполковника полиции на преступление. Находился ли он в состоянии сильного душевного волнения, вызванного рассказами любовницы о жестоком обращении с нею мужа, или же совершил убийство хладнокровно, имея в виду предстоящую выгоду от женитьбы на богатой вдове? И какова роль Елены Иваницкой, является ли она подстрекательницей, или заказчицей, или же сравнительно честной женщиной, не подозревающей о том, какие планы зрели в голове ее любовника?


Сознание Зиганшина словно раздвоилось. Как профессионал он понимал, что улики против него веские, во всяком случае, он посчитал бы их достаточными, если бы речь шла о ком-то другом, но как человек Мстислав Юрьевич был шокирован, обескуражен и не мог пока осознать, что происходящее сейчас с ним – всерьез.

Леша участливо протянул ему чашку с водой, Зиганшин послушно выпил, и это немного его успокоило.

– Слушай, Леш, я же не полный идиот, – сказал он тихо, – и в некотором роде специалист. Если бы я хотел завалить Иваницкого, то сделал бы это так, чтобы подозрения на меня не пали. Во всяком случае, так глупо светиться я бы не стал.

– И что ты предлагаешь? Написать, что поскольку ты умный, то нельзя обвинять тебя в глупом преступлении? – невесело усмехнулся Леша. – Человек слаб и живет не только умом, а вернее, умом он как раз и не живет обычно. На основании аргумента, что ты привел, я могу только настаивать на бескорыстных мотивах и убийстве в состоянии сильного душевного волнения.

– Леша, когда я уезжал, Иваницкий был жив и здоров. Мы с ним расстались не сказать что довольные друг другом, но все же вполне мирно. Может быть, самоубийство?

– Сам знаешь, так редко бывает, чтобы человек выстрелил себе в затылок, а потом сделал еще контрольный в сердце. А уж чтобы следов пороха не осталось на руках, так вообще почти никогда. Ну и оружие припрятать после самоубийства тоже ему трудновато было.

– Логично.

– Как же тебя угораздило-то? – спросил Леша, по-бабьи цокнув языком. – Вроде ты всегда с женщинами был осторожен, а тут на тебе пожалуйста!

Зиганшин хотел было сказать, что не испытывает к Лене такой сильной любви, что могла бы довести до аффекта, и вообще собирается жениться на другой женщине, так что и корыстного интереса у него тоже нет, но промолчал. Фриду нужно поберечь. И так для невесты будет страшный стресс, а общение со следователем совсем ее добьет!

Он показал, что Елена действительно была в юности его возлюбленной, но предпочла ему Иваницкого, после чего они много лет не общались, пока в ноябре Лена неожиданно не попросила его о встрече, во время которой рассказала о предстоящем разводе. Зиганшин, будучи среди всех знакомых Елены единственным человеком с юридическим образованием, которому она могла доверять, согласился помочь и ради этого встретился с Владимиром, чтобы обсудить условия развода. Беседа прошла спокойно и продуктивно, без всяких эксцессов.

– А почему Иваницкий не вышел тебя проводить?

– Думаю, он хотел показать, что все же не считает меня желанным гостем и ровней себе. Тонкие, знаешь ли, нюансы.

– Вот и будешь сидеть из-за тонких нюансов, – буркнул Кныш. – Послушай, пока мы здесь с тобой общаемся, можно оформить явку с повинной. А дальше сам знаешь, аффект, то-се, он первый начал. Получишь условный срок, и живи себе спокойно.

– Леша, опомнись! Кого ты пытаешься развести? Какой условный срок, о чем ты? Начнем с того, что в явке с повинной мне надо будет указать, где я скинул пистолет, а я этого не знаю.

– Я не развожу, а реально хочу помочь тебе! – вскипел Леша. – И ты дурак, если этого не понимаешь.

– Понимаю, Леша, – вздохнул Зиганшин, – как бы там ни было, но я понимаю, что ты хочешь мне добра, только я никого не убивал и буду тебе очень благодарен, если ты хотя бы попробуешь немного поработать в этом направлении.

Он без колебаний дал эксперту снять с рук пробы на следы продуктов выстрела и выдал форму, в которой ездил к Иваницкому. Эти следственные действия обнадежили его, но не сильно. Отсутствие следов пороха, смазки и копоти на руках могут свидетельствовать только о том, что он действовал в перчатках, которые потом выбросил или припрятал вместе с оружием. Совершенно естественное поведение человека, который, уходя, надевает куртку и перчатки, не могло насторожить Иваницкого, но, как говорится, не бойся гостя сидящего, бойся гостя стоящего. Надел перчатки, взялся за ручку двери, потом сделал вид, будто что-то забыл, схватил пистолет и выстрелил. Ничего особенного.

Чуть больше надежды Зиганшин возлагал на экспертизу своей формы. Как хорошо, что он поехал к Иваницкому именно в ней, а не в гражданском! Если бы охранник показал, что предполагаемый преступник был в джинсах, куртке и свитере и потом бы даже опознал эти предметы, все равно никакой гарантии, что это именно те самые вещи, а не такие же. Его же не взяли на месте преступления, в чем был, за время, прошедшее с момента убийства до появления у Кныша, Зиганшин мог тысячу раз переодеться и избавиться от одежды со следами пороха, а потом поехать в магазин и купить точно такую же, чтобы предъявить ее следствию.

С формой, к счастью, обстоит дело чуть проще. Зиганшин переоделся в нее в кабинете, прежде чем ехать к Иваницкому, а когда вернулся, то в кабинете же и снял и повесил в шкаф, где она мирно висела до отправки на экспертизу, и оперативный дежурный может это подтвердить. Хотя для суда это тоже не сильный аргумент. Кто гарантирует, что у подполковника полиции всего один комплект форменной одежды и он не подменил ее?

В качестве меры пресечения ему избрали домашний арест, и Зиганшин был за это Леше очень благодарен. По-хорошему, с такими уликами его вполне можно было закрывать, а там уж как судьба, в какую камеру попадешь. Есть такие, в которых полицейскому до утра просто не дожить…

Он заикнулся было о своем деревенском доме, но Кныш только покрутил пальцем у виска, да Мстислав Юрьевич и сам понимал, что это несерьезно. Кто там за ним будет в глухомани следить? Если он надумает бежать, то успеет пересечь границу прежде, чем оперативная группа до него доберется.

Пришлось водворяться в городскую квартиру. Мама, конечно, пришла в ужас, но быстро справилась с собой, и пока шел обыск, распланировала жизнь в новых обстоятельствах. Она решила, что поедет к сыну в деревню и поживет там с детьми и собаками. Ребята еще не оправились после смерти матери, и если узнают, что человек, заменивший им отца, обвиняется в убийстве и может быть посажен в тюрьму, это окажется для них слишком сильным стрессом. Пусть лучше думают, будто Митя уехал в командировку, и не меняют привычного ритма жизни. Совсем скоро Новый год, а с ним и конец четверти, и надо дать детям спокойно доучиться. Мстислав Юрьевич с тоской подумал, как мечтал встретить Новый год радостно впервые за много лет, как облюбовал елку на опушке леса, которую они с детьми и Фридой украсят и положат под нее подарки, вспомнил о коробках с фейерверками, запертых в кладовой, о том, что уже обсудил с Фридой меню и собирался купить гуся заранее. Теперь ничего этого не состоится, и наступающий Новый год почти ничем не будет отличаться от своих предыдущих унылых собратьев, которые он провел в одиночестве, укладываясь спать сразу после поздравления президента. Мама, конечно, приглашала его к себе, но Зиганшин всегда отказывался, сам толком не понимая почему. Не хотел официально признавать себя одиноким, у которого никого нет, кроме матери? Надеялся на чудо? В общем, новогоднюю ночь он много лет подряд проводил один и надеялся, что больше так не будет.

Увы, будет. Мама с Виктором Тимофеевичем останутся с детьми, и Фрида не приедет. Зиганшин чувствовал, что ей стоило большого труда простить ему убийство Реутова, и теперь вряд ли у нее получится поверить, будто жених не виноват. Она благородная девушка, преданная и, кажется, любит его, но нельзя требовать даже у самого чистого и честного человека, чтобы он тебе верил. Это грех, и один из тяжких. Зиганшин вздохнул: даже если его признают невиновным, что при таких уликах, прямо скажем, маловероятно, все равно в душе девушки поселится червячок сомнений, который будет подтачивать их отношения, пока не останется только труха.

Самое хорошее, что он может сделать для Фриды, – это освободить ее от себя. Если бы не чертов Реутов, все было бы иначе! Он случайно оказался не в то время не в том месте и ни в чем не виноват – Фрида поверила бы этому так же безоговорочно, как сейчас верят мама и отчим. Но она знает, что он – убийца. Прикончив Реутова, он преодолел барьер и узнал, что лишение жизни себе подобного в твоей собственной жизни меняет гораздо меньше, чем ты думаешь, пока этого не сделал. Ты по-прежнему ешь, пьешь, дышишь, любишь и ненавидишь, а о преступлении постепенно забываешь. Настолько забываешь, что влюбляешься в девушку и хочешь на ней жениться, и угрызения совести тебя совсем не мучают, а раз так, почему бы не сделать это снова?