– А я нет, что ли?

– Вы – нет. Ну а я – врач и виноват независимо от того, как дальше будет развиваться ситуация. Если она не выживет, могут сказать, что это следствие не принятых ею таблеток, а предпринятых мною мер по ее спасению, у меня ж нет сертификата реаниматолога. Если выживет, но останутся какие-то последствия, их тоже можно списать на мою некомпетентную помощь и подать на меня в суд. Даже если она полностью поправится, все равно можно ко мне прицепиться, зачем полез спасать, не имея нужной квалификации.

– Получается, лучше всего пройти мимо.

– Получается, так, хотя тоже могут прижучить за неоказание помощи. Поймите, сейчас ситуации, когда врач не виноват, не существует в принципе.

Тут Максу, видимо, ответили, потому что он замолчал и поднял палец.

Лев Абрамович вышел из комнаты, потому что тяжело было находиться в ней и все время стараться не смотреть на девушку.

Он встал возле домофона, чтобы проверить, работает ли тот, и если нет, то позвонить Мише, чтобы как-то обеспечил «Скорой» доступ.

Еще войдя, он заметил возле зеркала несколько листов бумаги, приколотых к стене, но решил тогда, что это обычные записки, которые забывчивые люди оставляют сами себе. Теперь присмотрелся внимательнее и содрогнулся. Несколько листов писчей бумаги с текстом, напечатанным на принтере, и поверх них записка, написанная от руки, держались с помощью ножа, который Клавдия всадила в стену с неженской силой. На записке было крупно выведено: «На, читай, проклятая, пусть хоть сейчас тебя проймет!»


Почему так безрадостно и тоскливо сложилась жизнь? Когда я задумываюсь об этом, в голове всегда всплывает одно воспоминание.

Зеленовато-серая стена кухни, мутный вечер за окном и невероятно унылый рисунок маминого халата. Я сижу за столом, застеленным клеенкой, с которой от старости сошел почти весь рисунок, углы давно протерлись и прорвались, и вся она в порезах от ножа. Я пытаюсь расковырять один такой порез, меня страшно интересует двухслойное строение: сверху клеенка, а внизу – тряпочка. Не знаю, сколько лет было мне в тот день, но не больше пяти. Что я сделала, чем вызвала мамино недовольство, увы, изгладилось из памяти. Может быть, не хотела есть или просила посмотреть мультики, а может быть, еще что-то. Но могу ручаться, что никого не убила и ничего не украла, это точно. В общем, сижу я за столом, и вдруг мама поворачивается ко мне и говорит: «Я хочу тебя предупредить, что даже самая сильная любовь может износиться. Помни о том, что если ты будешь плохо себя вести, я перестану тебя любить».

В тот день кончилась моя жизнь, и вместо нее началось серое, безрадостное существование хорошей девочки, которая не жила, а вела себя хорошо.

Пришлось жить, строго соблюдая правила игры, в которой нет никаких правил.

Я была Второй Ребенок – единственное известное советским людям средство укрепления брачных уз и семейных отношений. Сразу хочу сказать, что средство не сработало и возлагаемые на меня надежды не оправдались.

Наверное, мама думала, что мое появление на свет вызовет какие-то волшебные превращения в папе или, может быть, даже в ней самой, но ничего такого не произошло, а просто появилось маленькое орущее существо, из-за которого приходилось не спать ночами и вообще менять все свои планы.

Естественно и логично, что раз средство не подействовало, значит, оно оказалось недостаточно хорошим, и вывод этот от меня не потрудились скрыть. Я постоянно слышала, как хорошо и дружно они жили, пока не появилась я и не разрушила всю идиллию своими отвратительными выходками. Что у меня несносный характер и рядом со мной всем так тяжело, что сил уже ни на что больше не остается. И так далее, и так далее. Может быть, мама рассчитывала с помощью упреков сделать средство более эффективным, чтобы чудо в виде семейной гармонии все же произошло, но увы… Когда я пошла в пятый класс, родители развелись.

Осталось бесполезное лекарство в моем лице, которое папе удалось выбросить на помойку, а маме пришлось оставить у себя.

Чувство ответственности, чувство вины и чувство долга – прекрасные качества, и без них не может быть благородного человека, но слишком рано посеянные в детской душе, они начинают стремительно расти, все заполняя собой и не оставляя места ничему другому.

Я должна была предотвратить развод родителей, и целиком моя вина в том, что не сумела этого сделать! Я знала это так же твердо, как свои имя и фамилию.

Брат тоже был виноват, но не так сильно. Он был старше меня на восемь лет и, наверное, тоже не дал родителям всего того, что от него ждали, поэтому после моего рождения его просто отбросили, как сминают и выбрасывают лист бумаги, на котором сделано слишком много ошибок и помарок. Он хороший человек, и всегда меня любил, и, наверное, я могла бы быть счастливой рядом с ним, если бы инстинктивно не чувствовала, что наше сближение не понравится маме. Он ушел из дома при первой же возможности, поступил в институт в другом городе и старался не приезжать даже на каникулы.

Чем старше я становлюсь, тем яснее понимаю, что судьба детей зависит от того, что думают о них родители. Воспитание, конечно, дело хорошее и без него никуда, но мысли главнее. Будешь думать, что твой ребенок хороший и добрый человек, и он вырастет хорошим и добрым человеком. Будешь желать ему счастья и любви – мир даст ему счастье и любовь. Но если ты ежеминутно будешь подозревать сына во всех грехах и пороках, то он или действительно окунется во все то, в чем ты его подозреваешь, или, если нравственное начало окажется в нем слишком сильно, просто вырастет глубоко несчастным, а то и депрессивным человеком. Ну а если ты каждую минуту еще шипишь: «Вот бог тебя накажет!», «Вот ты узнаешь, как мать обижать!», то будь уверена, и накажет, и узнает. И еще в сто раз сильнее, чем ты хотела.

Мой брат вырос прекрасным человеком, он не только глубоко порядочен, но и очень умен, и обладает недюжинными организаторскими способностями, умеет найти подход к людям, да и внешностью обладает красивой и представительной. Казалось бы, все эти качества обещают ему жизненный успех, но то, что он в восемь лет перестал быть нужен своим родителям и они отшвырнули его от себя, как смятый листок, на многие годы определило его судьбу. Родителям было на него наплевать, и миру тоже стало на него плевать. Что бы ни было написано на скомканном листе, прекрасное стихотворение, или формула лекарства от рака, или хоть номер выигрышного билета в лотерею, никто не наклонится поднять мятую бумажку. Раз выбросили, то ничего важного там быть не может, это же ясно.

Много лет никто не хотел замечать ни ума его, ни таланта, но брату хотя бы удалось сохранить ядро своей личности, поэтому, когда родительское проклятие ослабло, он быстро пошел в гору, и сейчас – счастливый человек. А я…

Я словно несла на плечах гранитную плиту. Да, возможно, это делало меня сильнее, но развивались те мышцы, которые не могли понадобиться ни для чего другого, кроме этой самой плиты. Надгробного камня, под которым похоронена настоящая я, со всеми своими подавленными чувствами, не высказанными желаниями и не пережитыми радостями…


Клавдия окончила школу с золотой медалью, поступила в университет на экономический факультет и получила диплом с отличием. Занимающий на тот момент высокий чиновничий пост брат радовался, что сестра удалась такая умница, и устроил ее на работу в администрацию, не совсем к себе, но неподалеку. Он мечтал, что сестренка со своими мозгами и трудолюбием сделает карьеру при минимальной его поддержке и не пройдет и десяти лет, как станет влиятельной чиновницей.

Клавдии тоже хотелось поскорее преуспеть, но что-то все время шло не так. Она не смогла адаптироваться в коллективе, все время казалось, что ее не ценят, не доверяют ей ответственные задания, а за спиной высмеивают и унижают. Например, начальник поручал ей найти какую-нибудь сводку и тут же отправлял в местную командировку. Клавдия уезжала, начальник соображал, что данные нужны ему срочно, и просил другую сотрудницу, не зная, что Клавдия по дороге ищет информацию с помощью телефона и предвкушает, что ее похвалят, как специалистку высочайшего класса, умеющую делать несколько дел одновременно. У начальника не хватало такта ни промолчать, что данные больше не нужны, ни понять, что «спасибо, Клава, но уже не надо» до глубины души оскорбляло девушку, а она не привыкла молча сносить оскорбления. Доставалось и начальнику, и ни в чем не повинной сотруднице, которая смогла выполнить задание быстрее ее. Или кто-то обращался к Клавдии за помощью: найти нужную ссылку в интернете или просил объяснить какой-то непонятный момент в новой программе. Клавдия обижалась, думая, что из нее пытаются сделать прислугу или считают бездельницей, у которой нет своих важных занятий. Она отказывала, но обычно сразу откликался другой сотрудник, и скидывал нужную ссылку, и показывал, как нужно вводить данные в таблицу. Естественно, это делалось не для того, чтобы помочь, а с одной только целью – унизить Клавдию и выглядеть на ее фоне добрым волшебником-избавителем.

В результате создалась обстановка, невыносимая даже по меркам дружного женского коллектива, и сотрудники сделали все, чтобы сбагрить Клавдию в другой отдел. Там история повторилась, а поскольку девушка уже заработала кое-какой стаж и приобрела опыт, от нее избавились, пропихнув на должность маленького начальничка. Прошло совсем немного времени, прежде чем подчиненные тетки взвыли и закидали отдел кадров жалобами на своего руководителя. Брат пытался говорить с сестрой, обучать азам работы с людьми, но бесполезно. Благодаря его влиянию Клавдию не попросили на выход, а снова посадили на должность специалиста. Коллеги у нее оказались в этот раз потверже, не давали девушке спуску, она жаловалась брату и сердилась, что он не спешит наказывать ее обидчиков, а сотрудники, в свою очередь, изумлялись, откуда у такого замечательного человека, умного, вежливого и доброжелательного, взялась мегера-сестра.

Брат урезонивал ее как мог, а исчерпав собственные аргументы, предложил пойти на психотерапию. Клава согласилась, с удовольствием посещала сеансы, но поведение ее нисколько не менялось.

Наконец Макар Деппершмидт понял, что если он хочет продолжать и развивать свою карьеру, сестру надо удалить со своих рабочих горизонтов.

К тому же у него была своя семья, жена не особенно любила золовку, уставала от ее частых визитов и бесконечного нытья и раздражалась, что муж больше занимается надуманными проблемами сестры, чем собственными реальными делами.

По делам благотворительности Деппершмидт познакомился с предпринимателем Иваницким и, узнав, что его супруге требуется личная помощница, предложил кандидатуру Клавы. Предупредил, что характер у девочки тяжелый, непростой, но зато она честный и преданный человек и мозгами бог ее совершенно не обидел.

Иваницкий был кое-чем обязан Макару, поэтому нанял Клавдию даже без испытательного срока.

Должность неожиданно пришлась девушке по вкусу. Она была очарована Еленой, восхищена ее красотой и добротой к себе, за которую приняла обычную равнодушную доброжелательность. Клавдия купалась в лучах Елениной красоты и обаяния, и прошло совсем немного времени, прежде чем она стала отождествлять себя с хозяйкой и чувствовать ее чувствами. Ей так нравилось, что она одна, единственная помощница, и не надо ни с кем конкурировать, а можно просто делать свою работу самым превосходным образом.

Через месяц Иваницкая уже не могла себе представить, как раньше обходилась без Клавдии, а та поняла, что нашла идеальную сестру и подругу.

Став тенью Елены, Клавдия будто присвоила себе ее красоту, власть и богатство и наслаждалась этими приобретениями.

Она мечтала стать такой же незаменимой для Елены, как та стала для нее, и рисовала в своем воображении идиллические картины, где она становится центром семьи, все с нею советуются, просят о помощи, любят и уважают. При малейших ссорах она берет себе роль третейского судьи и так ловко все улаживает, что в семье царит сплошная благодать. А главное, все без исключения понимают, кому обязаны этой благодатью, поэтому обожают Клавдию и больше всего на свете боятся ее потерять.

Но только Елена более или менее соответствовала этому идеальному образу. Она действительно ценила труд Клавдии и довольно охотно отвечала на ее призывы к полной откровенности. В частности, рассказала, как когда-то не дождалась парня из армии, а вышла за Иваницкого, и не ради денег, как все думают, а просто он понравился ей больше, чем Митька, на которого она сильно злилась, что он ушел служить, а не «откосил», как делали все нормальные люди. Тогда ей казалось, что это Митя первый ее бросил, и она не чувствовала вины, но с возрастом стала ощущать горечь давнего предательства.

Клавдия делала то, что с Иваницкой раньше никто не делал: она ее слушала. В родительской семье Елены отношения царили доброжелательные, но прохладные, там люди помогали друг другу и выручали, но сидеть и часами изливать взахлеб друг другу душу принято не было. Получила двойку по русскому: утри слезы, почитай учебник, если не поможет, наймем репетитора. Матери в голову не приходило садиться с дочерью на диван и часами мусолить проблему двойки: а что Лена почувствовала, когда ее получила, а почему не смогла ответить лучше, а было ли ей обидно, что другие ученики ответили лучше? Нет, мама рассуждала просто: если получаешь неудовлетворительные оценки, значит, ты или дурочка, или лентяйка. Если второе, то больше занимайся, а если первое, то что ж поделать. С природой не поспоришь. Так что учись, дочка, в меру сил и не переживай, мы тебя будем любить и без высшего образования.