— Если ты ищешь именно этого Бога, то я на твоем месте действовал бы осторожно.

— Почему?

— Он может уничтожить тебя.

Марк скривил губы в горькой усмешке.

— Он уже уничтожил меня, — сказал он и встал. Поблагодарив Сатира за гостеприимство, он вышел.

Два дня тянулись мучительно долго, хотя ветер дул благоприятный и море было великолепным.

Марк около часа прогуливался по палубе, стараясь отвлечься от своих эмоций. Наконец он вернулся к себе, в небольшую, просто обставленную каюту. Растянувшись на узкой скамье, вделанной в стену, он уставился на отполированное дерево потолка.

Спал он плохо. Хадасса снилась ему каждую ночь. Она кричала и звала его на помощь, а он рвался к ней, пытаясь освободиться от удерживавших его рук. Снились ему и Юлия, и Прим. Когда львы рычали, Калаба откровенно злорадствовала. Он видел, как один из них несется на Хадассу, и пытался освободиться от всего, что его удерживало, — а потом животное бросалось и сбивало девушку с ног.

Каждую ночь Марк внезапно вскакивал в холодном поту и трясся, а его сердце бешено колотилось. Он сидел на постели, опустив голову на руки. Запустив пальцы в волосы, он проклинал этот мир и, как мог, боролся с тем горем, которое полностью овладело им.

Закрыв глаза, он вспоминал, как Хадасса в лунном свете опускалась на колени, простирая руки к своему Богу. Он вспоминал, как держал ее лицо в своих ладонях и смотрел в ее прекрасные карие глаза, полные любви и спокойствия. Он всем своим существом тосковал по ней, и тоска эта была такой невыносимой, что он стонал.

«Что Ты за Бог такой, если убил ее? — хрипел он, и его глаза начинали жечь слезы. — Почему Ты допустил это?». Гнев распирал Марка изнутри, и он невольно сжимал кулаки. «Я хочу знать, Кто Ты, — шептал он, стиснув зубы. — Я хочу знать…».

Он встал раньше остальных и оделся, чтобы подняться на палубу. Ему нужен был холодный морской воздух, но даже стоя в носовой части, он чувствовал, будто Хадасса стоит рядом с ним. Она не давала ему покоя, но он был этому даже рад. Воспоминания о ней — это было все, что у него осталось.

По мере того как всходило солнце, начинали просыпаться и другие пассажиры. Марк направился к подветренной стороне, чтобы уединиться. Большинство пассажиров были арабами или сирийцами, которые закончили свои дела в Ефесе и возвращались домой. Марк практически не понимал их языка и не хотел ни с кем общаться. Корбита могла вместить три сотни пассажиров, но на этот раз на борту было только сто пятьдесят семь, потому что Марк приказал значительную часть помещения отвести под груз. И теперь он был доволен тем, что пассажиров меньше обычного.

Ветер был попутным, и корабль хорошо шел по курсу. Не в силах обрести покой, Марк до изнеможения бродил по палубе. Потом он ужинал с капитаном, после чего возвращался к себе.

По мере приближения к Кесарии ему, однако, становилось спокойнее. Он все чаще сидел возле ящиков с грузом, прислонившись к ним спиной, и смотрел вдаль, на сине-зеленое море, отражающее солнечный свет. Он знал, что скоро начнется его странствие по Иудее. Матросы, работая на палубе, перекликались друг с другом. Над головой Марка развевались квадратные паруса. Корабль ровно шел по воде. «Минерва» все это время шла хорошо, но Марку все же не терпелось поскорее добраться до порта.

Вдруг из воды показалось что-то неясное, потом мелькнуло еще раз. Это «что-то» то погружалось в воду, то снова появлялось над поверхностью воды, не отставая от корабля. Один раз, когда неизвестный объект появился над водой, с его стороны раздался какой-то странный трескучий звук. Один из матросов, работавших с парусами, заметил это явление и воскликнул, что боги благоволят ко всем, кто находится на корабле. Пассажиры столпились на той стороне, откуда открывалось это зрелище. Какой-то араб, одетый в красный бурнус с черной тесьмой, протиснулся вперед, чтобы лучше разглядеть.

Дельфин появлялся над водой снова и снова, прямо напротив Марка. Грациозно выгибаясь дугой, он нырял в воду и какое-то расстояние проплывал непосредственно под поверхностью. К этому игривому морскому животному присоединилось еще трое, и они стали одновременно нырять, приводя в восторг пассажиров, которые на разных языках кричали им свои приветствия.

— Это добрый знак! — радостно воскликнул кто-то.

— О служитель Нептуна! — торжественно кричал кто-то еще. — Спасибо тебе за то, что ты благословляешь наш корабль!

— Пожертвуйте ему что-нибудь!

Несколько пассажиров бросили в море монеты. Одна монета попала в дельфина и вспугнула его. Он свернул с курса корабля и исчез, за ним последовали и другие дельфины. С их исчезновением утих и восторг пассажиров, и все, столпившиеся вокруг Марка, разошлись в разные стороны. Несколько человек собрались играть в кости, другие дремали на солнце.

Сатир передал руль своему помощнику и подошел к Марку.

— Хорошее предзнаменование для твоего пути, мой господин.

— А разве может иудейский Мессия передать послание через языческий символ? — сухо спросил Марк, положив руку на борт и по-прежнему глядя на отблески солнца на зелено-голубой воде.

— Если верить Павлу, то все в мире создано тем Богом, Которого ты ищешь. Разве не разумно, что Он может послать тебе знамение через то, что Сам выбирает?

— Стало быть, всемогущий Бог посылает мне рыбу.

Сатир пристально посмотрел на него.

— Дельфин — это символ, который мы все признаем, мой господин, даже те из нас, которые ни во что не верят. Наверное, Бог послал дельфина, чтобы даровать тебе надежду.

— Мне не нужна надежда. Мне нужны ответы. — Лицо Марка стала жестким. Разозлившись и решив бросить вызов, он простер руки к морю. — Услышь меня, посланник Всемогущего! Я не признаю никакого посланника!

Сатир почувствовал страх, который был, наверное, и у Марка.

— Ты бросаешь Богу вызов, не думая о последствиях?

Марк резко повернул к нему голову.

— А я хочу последствий. Тогда, по крайней мере, я буду знать, что Он существует, что это не иллюзия, которую кто-то придумал, чтобы потом навязывать легковерному человечеству.

Сатир отступил от него на шаг.

— Он существует.

— Почему ты так считаешь? Потому что остался в живых после бури и кораблекрушения? Потому что кого-то укусила змея, и он не умер? Тот Павел, о котором ты говоришь, умер, Сатир. Согнувшись на коленях и положив голову на плаху. Скажи мне, какая польза от Бога, Который не защищает то, что Ему принадлежит?

— У меня нет тех ответов, которые ты ищешь.

— И ни у кого их нет. По крайней мере, ни у кого из людей. Их может дать только Бог, если Он говорит. — Марк поднял голову к небу и громко воззвал: — Я хочу знать!

— Ты смеешься над Ним. А что, если Он слышит тебя?

— Ну и пусть слышит, — сказал Марк и повторил: — Ты слышишь? — Он кричал как можно громче, не обращая никакого внимания на обращенные на него любопытные взгляды. — Я хочу, чтобы Он слышал, Сатир. Я требую, чтобы Он услышал меня.

Сатиру очень хотелось в этот момент быть подальше от Марка Валериана.

— Ты рискуешь своей жизнью.

В ответ Марк только засмеялся.

— Та жизнь, которой я сейчас живу, ничего для меня не значит. И если Бог захочет забрать ее у меня, пусть забирает. Все равно в ней нет никакого смысла. — Он снова наклонился к борту и стиснул зубы. — Только пусть сначала Он посмотрит мне в глаза.

8

Александр вошел во двор храма Асклепия. Два человека с пустым паланкином поспешили мимо него к воротам и скрылись за стеной. Нахмурившись, молодой врач наклонился вперед, оценивая открывшуюся перед ним невеселую картину.

Его отец приводил его, еще маленького мальчика, в храм Асклепия в Афинах, надеясь, что их жертвы и бдения спасут от лихорадки младшего брата и старшую сестру Александра. Когда они с отцом пришли в храм, было темно, как и сейчас, и только мерцающий свет факелов отбрасывал на сверкающий мрамор двора жуткие тени. Та сцена, которую он увидел тогда, войдя в ворота, повергла его в страх…

Вот и теперь, глядя на открывшуюся его взору трагическую картину, Александр испытал тот же страх — и щемящее чувство беспомощности.

На ступенях храма лежало около двадцати мужчин и женщин, все они были больными, страдающими, умирающими. Это были люди, отверженные обществом. Большинство из них было брошено здесь беспечными хозяевами умирать, и у них не было даже одеяла. Александр собрал все свои силы, чтобы не отвернуться от них, внимательно оглядел лежащих, потом повернулся к Хадассе.

Увидев, что девушка потрясена открывшимся зрелищем, он почувствовал, как забилось его сердце. Он опасался того, как Хадасса отреагирует на увиденное, поэтому вечером, накануне, попытался приготовить ее к предстоящему дню.

— Мой отец был рабом, — сказал он ей тогда, наблюдая за выражением ее лица в мерцающем свете масляной лампы, стоявшей на столе между ними. Он увидел удивление в ее глазах, потому что он редко рассказывал о себе и о своем прошлом. Но сейчас он говорил ей это для того, чтобы она поняла, что он намерен делать.

— Моему отцу повезло, потому что у него был добрый хозяин, а поскольку отец обладал деловыми способностями, хозяин доверил ему распоряжение своими финансами. Отец умел распоряжаться деньгами, что в конце концов и помогло ему купить себе свободу. А чтобы удержать его при себе как ценного работника, мой дед, Кай Герофил, предложил отцу жениться на его дочери, Друсилле. Мой отец к тому времени уже давно любил мою мать, поэтому он с радостью согласился. Когда мой дед умер, отец через мать унаследовал его имущество. У них было семеро детей… Александр замолчал, и Хадасса увидела, что в его глазах отразилась боль, которую он скрывал в душе много лет.

— У матери и отца было имущество, деньги, положение в обществе. Все, о чем только можно было мечтать. И при всем этом я оказался единственным ребенком, который остался в живых. Все мои братья и сестры, один за другим, умерли в раннем детстве. И ничто не помогло — ни богатство, ни молитвы, ни жертвы в храме, ни слезы моей матери.

— И поэтому ты решил стать врачом?

— Отчасти да. Я видел, как мои братья и сестры умирали от разных болезней еще в раннем детстве, и я видел, каково было родителям. Но не только поэтому. Еще и оттого, что я чувствовал каждый раз, когда отец водил меня в храм Асклепия. Я был бессилен перед теми страданиями, которые видел там. Ничто там не говорило ни о какой божественной силе или власти. Я видел одни только страдания. И во мне проснулось желание что-то изменить. С тех пор я понял, как малы возможности человека в этом мире. Я делаю только то, что в силах, и пытаюсь с этим смириться. — С этими словами Александр протянул руку и дотронулся до руки девушки. — Послушай меня, Хадасса. Завтра утром ты увидишь то, от чего тебя вывернет наизнанку. Но с собой мы сможем взять только одного больного.

Она кивнула.

— Да, мой господин.

— Хочу сразу предупредить тебя, чтобы ты не питала больших надежд. Кого бы мы ни выбрали, у этого несчастного будет мало шансов выжить. Те рабы, которых бросают умирать на ступенях храма Асклепия, уже не нужны своим хозяевам. Пытаясь им помочь, я чаще терял их, чем спасал.

— А сколько раз ты делал это?

— Раз десять, может быть, больше. Первый раз я попытался вылечить раба, брошенного у храма в Риме. Тогда у меня было больше денег, было свое жилье. Но тот человек умер через неделю. Утешает только то, что он умер в комфортных условиях. После него у меня умерло еще четверо, и я уже совершенно отчаялся.

В глазах Хадассы светилось сострадание.

— Почему же ты не бросил эти попытки?

— Потому что частью моей работы является поклонение богам врачевания. Я не мог пройти мимо тех людей, делая вид, будто их для меня не существует. — Александр вздохнул и покачал головой. — Не могу сказать, что я руководствовался чистым альтруизмом. Когда врач теряет больного, брошенного умирать на ступенях храма Асклепия, до этого никому нет дела. Но попробуй потерять свободного римлянина — и можешь распрощаться со своей карьерой. — Лицо Александра исказилось гримасой. — Мои мотивы можно назвать и благородными, и дурными, Хадасса. Я хочу помогать людям, но хочу и больше узнавать.

— А кто-нибудь из этих твоих пациентов выжил?

— Трое. Один в Риме, грек, такой же упрямый, как и мой отец. И двое в Александрии.

— Тогда твой труд не напрасен, — сказала она тихо, но убежденно.

И теперь, вглядываясь в ее глаза, Александр думал о том, правильно ли он делает, продолжая этот свой труд… И стоило ли ему брать с собой Хадассу. Несмотря на все те слова, которые он сказал ей вчера, сейчас он видел, какой ужас отразился в ее взгляде при виде такого количества брошенных рабов на ступенях храма.