— На Карла-Фридриха…

— На кого?

— На деда по отцу Карла-Фридриха Голштинского, глаза таковы же и нос чуть вздернут.

Елизавета почти с болью поинтересовалась:

— Видела его?

— Видела совсем маленькой, не помню, но портрет у нас дома был и в замке тоже…

— Ох ты господи! Урод вырастет!

Екатерина невольно рассмеялась:

— Да не урод он, не красавец, конечно, но лучше… лучше Петра Федоровича.

— А Аннушка — Понятовского?

И снова надежда звучала в голосе государыни, окажись девочка в Понятовского, знатной красавицей бы выросла. Пока она была хороша, как все маленькие дети.

Великая княгиня только пожала плечами, и пусть императрица думает что хочет.

Та махнула рукой:

— Ну и ладно, от кого родила, от того родила. Больше не рожай, Петр не простит. Я о другом мыслю…

Невестка молчала, понимая, что перебивать нельзя, сейчас прозвучит что-то очень важное.

— Ехать тебе домой или еще куда никак нельзя. Петр дурак, он Лизку на престол притащит, а саму Россию Фридриху в подарок преподнесет! При моей жизни тому не бывать, а вот после смерти каково будет?

И снова молчала великая княгиня, только слушала.

— С Бестужевым о чем сговаривалась? Меня с престола убрать?

Екатерина невольно вскинула на Елизавету Петровну глаза:

— Нет! Нет, только не это! Напротив, думали, как после… как потом быть…

Язык не поворачивался говорить о смерти нестарой еще женщины, хотя все прекрасно понимали, что долго Елизавете Петровне не протянуть, приступы все чаще, боли сильнее, а перерывы между ними все меньше…

— Что удумали? — Государыня спросила спокойно, она тоже хорошо понимала, что недолго осталось. — Петра императором нельзя, Россию погубит, а Павла назвать, так при нем Регентский совет нужен. Снова тот же Петр будет либо Воронцов вон сам, как Бирон.

Глаза государыни чуть сверкнули:

— Тогда тебе и вовсе не выжить. Ты живешь, пока я жива, а после — пока императрица, запомни это.

Елизавета Петровна вдруг указала ручкой на стоявшее совсем рядом кресло, хотя Екатерина и так сидела недалеко. Но, видно, теперь разговор должен пойти уж совсем секретный. Екатерина пересела…

— Как помру… — государыня жестом остановила протест невестки, — как помру, Петра сразу прочь, не то он тебя в монастырь отправит. Ты думаешь, я по своей воле побежала Анну Леопольдовну скидывать? Нет, выбора у меня не было, либо я ее, либо она меня. И зла на нее не держала, а вот пришлось загнать дуреху подальше. Скинешь Петра, близко не оставляй и в Голштинию не пускай. Он дурак, но за ним другие стоять будут, кто поумней. Не жалей, Петру престол не нужен, но и не губи, пусть живет под присмотром где подальше.

Елизавета Петровна тяжело дышала, мешала уже излишняя полнота и волнение, все же говорила то, о чем и подумать страшно. Екатерина молчала, пытаясь понять, что за этим последует. Если это действительно откровенный разговор, значит, императрица выбрала ее, а не Петра, и наставляет, как быть после. А если провокация, если даст послушать, а после обвинит? Но в чем? Она говорила, невестка слушала. Говорить государыня может, о чем пожелает, хоть о собственной смерти, перебивать нельзя. А вот что делать потом?

Слушая, Екатерина соображала. Все, что произносила Елизавета Петровна, верно, она сама могла бы подписаться под каждым словом. Это означало, что императрица много думала о будущем великокняжеской четы и России вообще. А делать пока ничего не нужно, нужно просто быть готовой к такому развитию событий.

— В одном поклянись, что править станешь, пока Павлуша не повзрослеет, а после ему трон отдашь. На троне правнук Петров быть должен. Если и впрямь похож на Карла-Фридриха.

— Похож.

Елизавета Петровна не потребовала клятвы, а зря, потому что Екатерина Алексеевна не отдала трон сыну, Павел Петрович стал императором только после смерти своей знаменитой матери, и то ненадолго…


Конечно, Екатерина не ожидала столь откровенного разговора, ждала расспросов с пристрастием о любовниках, боялась ругани из-за Понятовского и Вильямса, а тут вдруг вон как повернуло. Зато теперь она словно получила индульгенцию за предстоящие поступки.

Понятовский во всей этой истории не пострадал, ему не вменили в вину дружбу с Бестужевым, мало ли кто с кем дружит, если не во вред России. У них с Екатериной начался новый виток отношений.

В Петербурге белые ночи, светло, красиво, погода отличная… Молодой двор находился в Ораниенбауме, но, желая как можно реже встречаться с мужем и его фавориткой, Екатерина поселилась подальше — у самого купального павильона, «на водах». Петру было наплевать. Она снова много ездила верхом, конечно, встречаясь с Понятовским, который жил в Петергофе, но нередко и он приезжал на ночь к возлюбленной.

Однажды такой визит едва не закончился плохо…

Станислав не выдержал и решил навестить Екатерину, даже не предупредив ее об этом. Ехал быстро, хотя и поздно ночью, но ведь июньские ночи в Петербурге светлы. Но на подъезде к Ораниенбауму их вдруг встретила развеселая компания, невесть откуда возвращавшаяся.

— Стой! Кого везешь?

Откуда же знать извозчику, кто именно едет в его карете, но лакей на запятках оказался смышленым, ответил, как велено:

— Портного к Ее Высочеству.

Понятовский, обливаясь холодным потом, услышал, как пьяный голос великого князя проорал:

— Ез-з-зжай!

Казалось, пронесло. «Хорошо, что пьяны, — радовался Станислав, — не то могли бы проверить».

О том, что нелепо называться портным в ночное время, он сам не подумал. А вот пьяная Лизка Воронцова сообразила, принялась ерничать:

— Что это за портной по ночам? Какие такие части тела он у великой княгини обмеряет?

Петру бы задуматься, какой портной может навещать по ночам его супругу, а он решил, что это вор. Когда Понятовский выходил от Екатерины, его схватили и привели к великому князю. Но к этому времени и Петр понял, в чем дело, а потому решил устроить назидательную разборку.

Увидев, кого именно привели охранники, расхохотался:

— Сказал бы сразу, что ты любовник моей жены, были бы мы с тобой друзьями…

У Понятовского сердце ухнуло в пятки, но, как романтический герой, он принялся отрицать связь с княгиней и клясться, что ничего подобного не было.

— Тогда зачем ты здесь? Против меня что замышлял? Против кого, к кому шел, у кого был ночь? Не скажешь, буду считать, что ты злоумышленник и в заговоре против меня.

Брокдорф тут же предложил убить наглеца, Петр отмахнулся:

— Убить я его всегда успею.

Князю очень хотелось либо добиться от супруги признания, что у нее есть любовник, либо покуражиться над незадачливым ловеласом. Теперь он понимал, к кому бегала Екатерина из дворца по ночам и от кого возвращалась, когда он сначала закрыл, а потом, пожалев ее, открыл потайную дверь.

Но Понятовский признаваться не желал. Его отвели в дальний угол Ораниенбаума и поместили под жесткой охраной в небольшом домике. Пришел Александр Шувалов, сделал вид, что намерен строго разобраться с нарушителем спокойствия великого князя, проникшим в Ораниенбаум и не желающим называть причину своего ночного визита.

Понятовский доверительно заявил:

— Думаю, в интересах всех, чтобы все закончилось тихо, мне нужно поскорей отсюда удалиться…

Шувалов, которому вовсе не хотелось разбираться в любовных шашнях великой княгини, видевший, что Петр тоже не горит желанием наказывать посла, согласился. Пришлось несчастному Понятовскому спешно уносить ноги в Петергоф.

Когда Екатерина утром узнала об этом, она пришла в ужас. Теперь Петру ничего не стоило отправить Понятовского прочь, да еще и опозорив перед тем. Она знала, кто может помочь выпутаться из этой истории, но это была ненавистная Лизка Воронцова! Просить помощи у Воронцовой?! О нет, только не это!

Желая спрятаться от всех, она изобразила болезнь и вставать из постели не стала. Однако поговорить с мужем пришлось. Петр был несколько смущен:

— То, что произошло, не должно стать известным государыне. Мне неловко говорить с вами… поговорите с Елизаветой…

— Я не могу встать, мне дурно со вчерашнего дня… — Наткнулась на насмешливый взгляд мужа и попросила: — Пусть она придет сюда…

Лизка пришла, она чувствовала себя хозяйкой положения. От ее милости зависела сейчас если не жизнь, то положение Екатерины. Она, горбатая, уродливая, глупая Воронцова, могла ожидать мольбы о помощи со стороны красивой, уверенной в себе великой княгини. Могла помочь, а могла и не помочь. Так же, как Петр, простить или не простить…

Но они решили быть милосердными, пусть великая княгиня тоже имеет любовника, только знает свое место, а то зазналась.

Понятовскому полетела записка:

«Будьте на балу. Вы должны быть весьма вежливым с одной дамой, я с ней переговорила…»

На балу Понятовский был вежлив с Воронцовой до приторности. Даже на танец пригласил, хотя танцевать кривобокой Лизке было весьма проблематично.

— Только вы можете сделать кое-кого счастливыми…

Воронцова была счастлива уже: ее просили эти зазнайки! Всего-то надо было сообразить, что портные ночью по лесам на примерки не ездят. А еще говорят, что она глупа, но вот оказалась умней этих умников!

— Все решено, приходите в полночь в Монплезир, там вас будут ждать.

Если честно, то Понятовский струсил. Уже посидевший взаперти, когда, казалось, сама жизнь висела на волоске, он прекрасно понимал, что если великий князь добился от супруги правды, то может последовать простая дуэль, а значит, он должен быть не один.

На всякий случай Станислав позвал с собой графа Бранницкого, ну и, конечно, Нарышкина, бывшего всегда в курсе всего.

Петр встретил их в хорошем настроении и принялся смеяться:

— Ну не дурак ли ты? Сказал бы все сразу, не было бы никакой ругани и сидения под стражей.

Понятовскому не оставалось ничего, кроме как рассыпаться в комплиментах по поводу догадливости фаворитки (та снова счастливо хихикала), отличной организации охраны у великого князя (как же, не пропустили его, выходящего от княгини!), по поводу самого Петерштадта и Ораниенбаума. Великому князю понравилось, он смеялся, шутил в ответ и вдруг поднял палец вверх:

— Раз уж мы тут так хорошо беседуем, кажется, не хватает еще кое-кого…

Глядя ему вслед, Понятовский подумал, что сейчас появится Шувалов и попросит всех следовать за ним. Но всех ждал сюрприз.

Немного погодя Петр явился, таща за руку заспанную, едва причесанную, в туфлях на босу ногу и наспех надетом платье без нижних юбок Екатерину:

— Вот теперь все в сборе! Теперь, я думаю, все будут мной довольны!


Екатерина, которую муж грубо растолкал, потребовав, чтобы немедленно поднималась и шла за ним, обомлела, увидев столь многочисленную компанию. Это не была их веселая компания, кроме Петра и Понятовского, двое чужих мужчин, а она даже без нижних юбок, в платье на ночную рубашку и туфлях на босу ногу…

Довольный муж представлял ее компании. Лизка хохотала, но не над ее заспанным видом, а над тем, что все в сборе.

В каком сборе, что у них произошло? Муж и любовник… эти двое должны бы уже схватиться за оружие, а они весело смеялись! Нарышкин понял ее состояние лучше всех, шепнул:

— Все разрешилось хорошо, беспокоиться не о чем.

Что разрешилось?! Петр с Воронцовой позволили ей иметь любовника? Одно дело тайно встречаться со Станиславом по собственному желанию, даже рискуя репутацией, и совсем другое с разрешения ненавистного супруга. Петр «подарил» ей возможность наставлять ему рога, подарил ей возможность любить Понятовского. И хотя делал он это из лучших побуждений, такая подачка, да еще и с помощью Воронцовой, вызывала желание выть волчицей.

Но Станислав, почему он так подхалимничал перед великим князем? Расхваливал дисциплину голштинских солдат-часовых, сообразительность Воронцовой и самого Петра… Почему Станислав не вызывает Петра на дуэль, почему позволяет ее вот так унижать, вытащив полуодетую, непричесанную, почти в нижнем белье к чужим людям? Почему разрешает перед Барятинским, да и перед Нарышкиным, хотя тот и так все знает, выставлять их сугубо личные отношения? Почему он не протестует против слов Петра?

Этим «подарком» муж словно низводил ее до своего уровня. Тайные свидания с опасностью для жизни подменялись простым сексом. Но Понятовский то ли не понимал, то ли принимал спокойно.

Екатерина подхватила шутки, смеялась, и только Нарышкин заметил, как трудно даются ей шутки. Левушка поспешил утащить Барятинского поскорее прочь:

— Пойдем, тут обойдутся без нас.

Немного погодя решили расходиться и супруги со своими любовниками. Петр довольно смеялся: