Для Екатерины Петр всегда был учебником, стоило посмотреть, как поступает он, и сделать наоборот, так и в этот раз. Он смеялся, она была печальна, он скакал от радости, она неподвижно стояла, словно на посту, у гроба.

Но у Екатерины была еще одна причина задуматься. Она носила под сердцем ребенка Григория Орлова и в апреле должна родить. Тут уже не обманешь мужа неожиданной вспышкой страсти, они давным-давно враги, давно спали врозь. Приходилось беременность скрывать, теперь ее можно будет прятать под широким траурным платьем и нигде не показываться. Но что делать, когда придет время рожать?

За ней всегда следили пристально, а уж теперь, когда Петру и Воронцовым нужен повод, чтобы ее убрать, любое даже просто подозрение вызовет настоящее расследование, хотя Екатерина сомневалась, что Петру это понадобится, он давно готов выкинуть ее из дворца, из жизни, из памяти.

Нет уж, она этого не позволит! Елизавета Петровна советовала сразу после ее смерти скинуть Петра и взять власть себе? Нет, пока не получится, и не только потому, что беременна, но и потому, что не готова. Пока нет таких сил в той же гвардии, чтобы поднять полки в свою пользу. А время шло, и Екатерина прекрасно понимала, что каждый день не в ее пользу. Понимала, но поделать пока ничего не могла. Оставалось спрятаться в норку и переждать, чтобы не случилось чего-то раньше времени.

Ах, как эта беременность не вовремя! А ребенок, уставший из-за усталой матери, толкался в бок, требовал своего. Пришла ужасная мысль, что может случиться выкидыш прямо здесь. Екатерина осторожно, чтобы не заметили стоявшие на дежурстве дамы, приложила руку к животу, мысленно попросила, чтобы потерпел, не толкался и не торопился, вот похоронят императрицу, тогда пожалуйста…


Екатерина просто пряталась, но в то же время вполне сознательно играла роль страдалицы, чтущей русские обычаи рядом с мужем, на них откровенно наплевавшим. Шедший сплошным потоком прощаться с умершей государыней народ неизменно видел подле гроба согбенную от горя фигуру в черном широком одеянии — новая императрица отдавала дань памяти почившей. Пошел слух: вот-де страдалица-то, не в пример этому немчуре. Ну и пусть, что она рождена немкой, а все одно — наша!

За какую-то небольшую услугу Екатерина дала гренадеру, стоявшему на часах, золотой, через день все полки твердили, что императрица обещала гвардию озолотить, а вот император намерен отправить всех в подчинение Фридриху Прусскому. Опасные разговоры, ох, какие опасные… И для Петра Федоровича опасные, и для самой Екатерины. Но их никто не осаживал, новая императрица то ли играла скорбь, то ли впрямь скорбела, а император веселился. И пока он веселился, жена чувствовала себя в относительной безопасности…

Хотя императрицей она не была названа, Петр в указе о вступлении на престол и о Екатерине, и о Павле не упомянул, словно и не было у него жены и сына! Это был грозный знак. Мало того, когда приносили присягу, император потребовал, чтобы первой присягнула… Екатерина! Затихли все, такого не бывало, чтобы государыня государю присягала, она ведь пред Богом жена.

На мгновение установилась почти звенящая тишина, первым не выдержал Панин:

— Ваше величество, государыне не пристало присягать…

— Пусть присягает!

И снова в тишине раздался тихий голос Екатерины:

— Не время спорить…

Она опустилась перед мужем на колени, произнесла положенные слова, поцеловала край наброшенной мантии. Петр явно смутился, едва ли у него вдруг проснулась совесть или любовь к жене, но не такой уж дурак, понял, что она снова оказалась на высоте.

Григорий Орлов в стороне скрипел зубами, Алехану пришлось даже сжать его плечо, чтоб не натворил глупостей. Алехан уже понял, с какой недюжинной женщиной связался его брат, понял, сколь сильна у нее воля. Понял и… задумался. Если Екатерине помочь, она не дрогнув возьмет власть в свои руки и будет править, причем разумно, куда лучше, чем этот дерганый, смеющийся человечек с нелепо вывернутыми коленками, который из-за высоченных ботфортов даже на троне нормально сесть не смог, все норовил ноги вытянуть, словно в кресле или на лавке…

Но что она будет делать, власть взяв? Не станут ли они ей обузой? В минуту, когда Екатерина приносила присягу собственному мужу, Алехан вдруг осознал, что ее нужно привязать к себе. Чем? Ребенком, которого она носит от Гришки? Чепуха, если женщина согласна отобрать престол у сына, также рожденного от любовника, то ее не остановит второй сын. Благодарностью за помощь в приходе к власти? Но благодарность не бывает вечной, да и просто долгой тоже не бывает.

Тогда мысль о возможности венчания ее с Григорием даже в голову не приходила. Зато пришла и упорно держалась другая: чем привязать к себе императрицу, если она все же придет к власти? Сейчас она и сама не в большой силе, самой поддержка ой как нужна, но Алехан хорошо понимал, что ее время придет, и довольно скоро.

Алехан злился на Гришку и на свою судьбу. Что Григорий? Смазлив да удал, а умишка и хитрости в нем чуть. А сам Алехан изуродован, он был красивее Гришки, но однажды проигравший в карты товарищ по полку долг отдать не смог и напал на Алехана, когда тот ночью выходил из кабака. Орлов выжил, врачи по частям собрали его, но через все лицо теперь тянулся уродливый шрам, не позволявший надеяться на чью-то горячую взаимность. Эх, если б не этот шрам!..

Но пока, как и Екатерине, оставалось терпеть и ждать. Сначала ждать похорон, потом рождения у Екатерины ребенка, а потом… а потом неизвестно чего…


Во время погребения Елизаветы Петровны император вел себя просто неприлично. Это было уже не шутовство, а настоящее издевательство над всеми.

Над Петербургом едва видное в морозной дымке солнце с трудом разогнало ночную тьму. Холодно, от дыхания валил густой пар, лошади, всхрапывая, перебирали ногами. В выстроенных по Неве шпалерами войсках солдаты держали ружья стволами вниз, глухо рокотали барабаны…

Где только можно, виднелись толпы народа; несмотря на мороз, люди собрались прощаться со своей государыней, стояли на пути сплошной толпой, оставив только охраняемую гвардейцами полосу для прохода. Наконец от дворца стало заметно движение. Барабаны зарокотали громче, в толпе послышались рыдания. Какова бы ни была государыня, а неизвестно, что будет теперь, при немчуре…

Черные попоны на лошадях, черные платья дам, одетые в черное рыцари, черные, опущенные долу штандарты… всеобщая скорбь, плач в толпе…

Тем нелепее поведение Петра. Он словно бросал вызов этой скорби. Сознательно или нет, новый император вел себя так, что оправдывал прозвище, данное ему покойной тетушкой, — «чертушка».

Длинные шлейфы Петра и Екатерины несли фрейлины и кавалеры двора. Если среди фрейлин еще были молодые женщины, то кавалеры двора — люди весьма почтенного возраста, которым каждый шаг и без того давался трудно. А на Петра вдруг накатило желание подурачиться и наплевать, что он император, что идет во главе похоронной процессии… принимался вдруг скакать козликом, вырывался вперед, дергая свой шлейф, старики выпускали концы шлейфа из рук, терялись, пытались догнать взбесившегося императора бегом… Или, наоборот, замирал на месте, из-за чего вся процессия снова сбивалась.

Екатерина мучилась от желания одернуть мужа или даже дать ему подзатыльник, но кто мог теперь одернуть императора, не рискуя завтра оказаться по пути в Сибирь? Никто, и он этим просто упивался, невзирая на траурную процессию.

Императрица держалась все время очень достойно, не обращая внимания на бесновавшегося мужа, она шла размеренным шагом, а когда тот уж слишком увлекся, просто отправила вперед конного сообщить, чтобы темп не меняли. И послушали ее. Надо ли говорить, что всеобщее мнение было полностью на стороне Екатерины, ведь никому не позволено оскорблять мертвых таким невниманием. В толпе послышались голоса:

— Дай ей Господь, матушке Екатерине Алексеевне!

Это было главным подарком за многие часы стояния подле гроба, за скорбь, за приемлемое для русских поведение. Так она выиграла еще один раунд у своего мужа.

Впереди были еще очень тяжелые полгода борьбы с мужем, рождение в апреле ребенка, а потом в конце июня переворот, приведший Екатерину к власти.


Екатерина чувствовала, что смертельно устала, она просто сидела в кресле, бессильно опустив руки и закрыв глаза. Конечно, ей тяжело дались все эти дни, сначала долгие бдения подле умиравшей императрицы, потом стояние на ногах, когда очень хотелось бежать от трупного запаха, все выходили подышать свежим воздухом, одна она терпеливо стояла, сдерживая тошноту. Екатерина все выдержала, она была убеждена, что отныне людская молва и сердца на ее стороне, тем более Петр вел себя просто безобразно на виду у всех…

Теперь оставалось только доносить ребенка и тайно родить… а потом…

Пока она старалась не думать о «потом».

Ничего, через пару дней, немного проспавшись после пьянок, новый государь начнет действовать, вот тогда и увидят все, чего он действительно стоит. Екатерина чуть улыбнулась, вспомнив намерение мужа строить капуцинские монастыри и крепости на каждом пригорке. Чем скорее окрестности Петербурга начнут превращаться в подобие ораниенбаумского Петерштадта, тем проще ей будет потом справиться с дураком-мужем.

Так думала не она одна. Тем большим потрясением оказались указы, которые вдруг стал издавать Петр III.

Начал он с того, что разрешил раскольникам, бежавшим за границу, вернуться и оградил от преследования.

Но уже следующим указом новый император сделал то, чего не рискнули сделать куда более сильные правители до него, даже у его грозного деда Петра I не хватило на это решимости либо хватило ума не рисковать. Петр III новым указом отобрал у монастырей и церквей их земли и запретил иметь крепостных. Немедленно пошел слух, что новый император грозился выкинуть из православных храмов все иконы, кроме ликов Спасителя и Божьей Матери, самих священников обрить и обрядить в короткие сюртуки по немецкому образцу.

Вспоминая отношение Петра к религии и его откровенное неуважение к службе и даже к погребению Елизаветы Петровны, в это охотно поверили. Недовольство росло как снежный ком. Екатерина уже начала тихо радоваться, но вдруг следующий указ: «О вольности дворянства».

Петр вообще вел себя крайне активно, он, подражая своему любимому Фридриху Прусскому, вставал рано утром, принимал парад своих солдат, лично беседовал с ними, играя роль мудрого отца, потом так же беседовал с министрами и посланниками разных стран. Отлученные за время болезни Елизаветы Петровны от государыни, и без того не баловавшей такими встречами, посланники вовсю превозносили нового императора. Теперь его начали превозносить и дворяне… а тут Петр еще и отменил Тайную канцелярию, что, конечно, вызвало огромный вздох облегчения у очень многих. Стали раздаваться голоса: «Наконец-то после бабьего царства у власти снова мужик!» И никому не было дела до того, каков этот мужик, большинство быстро забыло его нелепое поведение, его любовь ко всему немецкому.

Мало того, по стране поползли слухи, что после вольности дворянства последует вольность и крестьянам тоже. Государь, мол, он же из простых, он всем волю бы дал, да мешают ему немцы и государыня, которая тоже немка! Это было уже опасно, и не для одной Екатерины.

Но не все столь благодушествовали. Первым забил тревогу, как ни странно, любимый Петром император Фридрих. Он лично прислал Петру совет: немедленно короноваться! А его посланник барон Гольц и генерал Шверин, успевший многое заметить и понять в Петербурге за время своего почетного плена, советовали Петру для начала удалить прочь всех тех, кто замышляет против него, и только потом заниматься реформами. И тут сказалась натура Петра, все же он не был способен на серьезные логические размышления, император только отмахнулся:

— Мне некогда заниматься заговорами, дело не ждет!

Будь за его спиной та самая Тайная канцелярия, которую он только что разогнал, наверное, император мог бы так говорить, но Петром просто двигала самоуверенность: казалось, если он у власти, то кто и что может этому помешать?

От совета Фридриха он тоже отмахнулся:

— Венцы еще не готовы…


В новом Зимнем дворце император занял соответствующие покои, а рядом, в тех комнатах, где жил фаворит Елизаветы Петровны Шувалов, расположил свою фаворитку. Лизка вела себя с каждым днем наглей. Екатерину же поселили в дальнем противоположном конце, желая унизить, а по сути, помогли. Ей уже довольно скоро предстояло рожать, и дальние покои были куда предпочтительней.

Она молчала и терпела любые оскорбления от супруга, но делала это с таким достоинством, что иностранные посланники захлебывались от восторга, описывая строгое поведение императрицы и совершенно недостойное — императора. В день своего рождения он позволил себе безобразную выходку, приказав жене передать его любовнице орден Святой Екатерины, который носить имели право только царицы и жены либо невесты наследников престола. Сама Екатерина получила его, только когда была официально обручена с Петром.