И полагаю, тебе надо ходить в школу.

— Прошу прощения?

— В школу актерского мастерства. Я постараюсь тебя устроить в театральную студию.

Он передал ей листок бумаги и спросил, есть ли у нее вопросы.

— Мне сразу отправляться к Джин Кашинг?

— Это было бы неплохо. Ты обедала?

— Нет, — ответила она.

— Тогда иди поешь. Сходи купи себе гамбургер где-нибудь. Зайди в какую-нибудь кафешку. Или съешь хот-дог в соседней бакалейной лавке. Месяца через два тебе уже не придется бывать в таких заведениях.

Он откинулся на спинку кресла и впервые улыбнулся.

— Спасибо, — сказала она.

— Я еще ничего не сделал, — ответил он.

Мерри встала и собралась уходить. Она еще не двинулась с места, как он уже звонил своему секретарю.

Интересно было наблюдать за Джеггерсом во время работы. Она никогда раньше не была у него в кабинете, не видела, как он говорит по телефону, диктует письма или, погруженный в раздумья, качается в огромном кресле. Сегодня, с самого раннего утра, она все делала под его диктовку. Она была словно карта в покерной колоде, которую он разыгрывал. Или, точнее сказать, она была всей его колодой. Ее имя было козырным тузом. Ее внешность — дамой.

Его собственные деловые качества, умение обрабатывать продюсеров — валетом. А самая незаменимая карта — популярность — была десяткой. Ему надо было рискнуть (и риск был велик), пытаясь получить теперь короля — предположить, что у нее есть хотя бы крошечный, незаметненький, но талант.

— В любом случае у нас получится, — сказал он ей уже через несколько дней. — Есть талант, нет таланта — неважно. Чтобы сниматься в кино, талант не нужен. Думаешь, у Лэсси есть талант? Или у Рин-тин-тина? Или у Триггера? Если можно собаку заставить прыгать перед камерой, значит и тебя можно научить держаться на съемочной площадке. Ты что же, не сумеешь понять простейшие команды? Игра в кино — это ерунда. Как правило, умение приходит со временем. Ты же видела, как снимается кино?

— Нет, — ответила она.

— Нет? Ну, неважно. Это все сплошные дубли. Десять секунд. Двадцать секунд. Тридцать секунд. Ну, может быть, минута. И каждый раз делают двадцать или тридцать дублей. Хоть раз-то из тридцати у тебя получится хорошо. Тут все дело в слепой удаче. Уж поверь мне — многие кинозвезды просто счастливчики, баловни судьбы. Но если у тебя есть хоть толика таланта, мы должны этим воспользоваться. Мы начнем с крупного дела. Можно начать как с крупного, так и с малого. Если начинаешь с крупного, то риск заключается в том, что с высоты больнее падать.

Кратчайшее расстояние между пунктами в шоу-бизнесе — зигзаг, и путь к успеху в Голливуде всегда начинается в Нью-Йорке. Она, разумеется, поступила на курсы драматического искусства, но занятия в театральной студии были лишь небольшой частью той обширной программы, которую разработал для нее Джеггерс. Он назначил ей сеансы фотопроб с известными фотографами. Гомер Ксенакис повез ее на Джоунз-Бич и четыре часа снимал ее на фоне моря и дюн. С собранными волосами. С распущенными волосами. Босоногую. В тунике. С бокалом шампанского. Со старым медным телескопом.

Под конец она совершенно обессилела. Ксенакис собрал аппаратуру в «ягуар» и укатил. Один из его ассистентов повез Мерри домой в «форде».

Она позвонила своей секретарше и та, как обычно, сообщила ей, что звонил мистер Джеггерс. От Джеггерса звонили часто, и Мерри подозревала, что главной целью Джеггерса было проверять, послушно ли она выполняет все, ей предписанное. А может быть, он просто учил ее пользоваться службой телефонного секретаря, чтобы спустя неделю у нее стало почти рефлексом? Но на сей раз звонил лично Джеггерс.

— Моя юная леди, ты почему не написала отцу? — спросил он, когда она позвонила.

— Я… я хотела сделать ему сюрприз, — быстро нашлась Мерри.,

— Да, он удивлен, это правда. Но он к тому же и рассержен. Думаю, тебе бы следовало написать ему сегодня же.

— Но о чем? Мне особенно-то и рассказать ему нечего.

— Полагаю, есть что. Напиши, что ты в Нью-Йорке, что ты начала работать в театральной студии.

— Но…

— Никаких «но». Делай, как я тебе говорю.

— Почему?

— Потому что отец сердится. Мой клиент сердится. Я не люблю, когда мои клиенты чем-то огорчены. Так что делай, как я говорю.

— Ладно, сделаю. Я обещаю.

— Хорошо. И еще напиши ему, что, по мнению мистера Колодина, ты делаешь успехи.

— Он так считает?

— Я разговаривал с ним сегодня. Да, он так считает. И еще напиши отцу, что ты занимаешься постановкой голоса и дикцией.

— Разве?

— Да, с завтрашнего дня. Когда он получит письмо, ты уже начнешь занятия.

— Но зачем…

— Так посоветовал Колодин.

— А, ну тогда конечно.

— Хорошо.

— Да, мистер Джеггерс…

— Что?

Она помолчала, обдумывая, надо ли продолжать, уже решила промолчать, и все же вдруг выпалила:

— Извините, что я причинила вам беспокойство. С отцом.

— Для меня это не было неожиданностью, — отрезал он и развеял ее смущение. — Все будет в порядке.

— Надеюсь.

— Уверен, что все обойдется. Кстати, смотри, не очень-то обольщайся по поводу своих успехов!

— Не обольщаться?

— Я бы не стал рисковать даже центом, если бы не был в тебе уверен. Я уверен, что толк будет. Мне было приятно услышать мнение Колодина о тебе.

— Я как-то об этом и не думала, — честно призналась она.

— Ну, скоро научишься обо всем думать, — сказал он, рассмеялся и повесил трубку.

Она поставила на плиту ковшик с водой для кофе и села на кушетку с текстом «Трех сестер», чтобы еще раз пробежать сцену, которую она готовила. В пятидесятый раз.

* * *

Странно: ее жизнь текла так спокойно! Она была очень занята, куда больше, чем в школе, и к концу дня ужасно уставала. Усталая, она обычно ложилась в горячую ванну с текстом пьесы, намереваясь повторить роль, но сразу понимала, что способна лишь лежать в воде без движения, чувствуя, как усталость постепенно уходит из тела, растворяясь в воде. У нее не было друзей, ей не с кем было поболтать, не с кем повеселиться в свободное время. Сокурсники в студии избегали ее, и она понимала, что у них на то были резоны. Они работали не меньше ее, но прекрасно знали, что она все равно их обставит. Потому что у нее было имя, связи и всемогущие друзья. С ней обходились приветливо, вполне по-дружески, но она все равно чувствовала их зависть. И ей ничего не оставалось, как работать еще напряженнее, пытаясь завоевать их расположение.

Мерри не особенно горевала, что все ее друзья остались в Скидморе. Она понимала, что они сейчас заняты учебой, у всех полно дел — свидания, уроки. А она работала. Но несмотря на то, что мир театра, как считается, должен дарить восторг и радость, она почему-то — в те минуты, когда позволяла себе отвлекаться от повседневных забот, — была подавлена. Однажды вечером, не очень поздно — было, наверное, что-то около половины одиннадцати — Мерри смотрела телевизор, как им советовал Колодин: звук выключен, она видела безмолвные лица на экране и изучала мимику и жестикуляцию актеров, которые не просто декламировали роли, но выражали собственные эмоции. Смысл упражнения заключался в том, чтобы следить не столько за сюжетом, сколько за развитием эмоциональных коллизий пьесы. На телевизионной сцене, похоже, происходили какие-то очень печальные события. Актеры чуть не плакали. И вдруг Мерри поняла, что и сама плачет. Она не отнеслась к этому слишком серьезно, решив, что просто устала. Потом она выключила телевизор и отправилась спать. Но где-то в глубине души она понимала, что если в ближайшее время не произойдет что-нибудь важное, она будет каждый вечер в одиночестве заливаться горючими слезами в своей крошечной квартире.

Но кое-что все же произошло. Все началось как-то даже глупо. Однажды утром она вернулась к себе после занятий дикцией и обнаружила в почтовом ящике большой конверт от Джеггерса. Там лежал оттиск иллюстрированной вклейки журнала «Вог», Среди иллюстраций была и ее фотография, которую сделал Ксенакис: с бокалом шампанского в руке на морском берегу. Она позвонила секретарше-телефонистке, и ей сказали, что звонил Джеггерс. Она набрала его номер — он снял трубку. Джеггерс сказал, что пришла пора действовать. Пока не надо предпринимать ничего особенного, но следует известить мир, что она существует. Он спросил, есть ли у нее под рукой карандаш.

— Да, вот.

— Хорошо. Тогда запиши: в три часа тебя ждут в салоне «Элизабет Арден». И деловая встреча в четыре тридцать в «Сент-Реджисе». Приходи на эту встречу с четырехминутным опозданием. Смотри, не попади в ночной бар «Кинг Коул». Это заведение только для мужчин. Рядом есть небольшой коктейль-бар. Знаешь?

Она не знала, но решила, что найдет.

— Там буду я и еще двое. Билл Карр и Джеймс Уотерс.

— Драматург?

— Правильно. А теперь скажи мне, что ты должна делать.

Она перечислила по своим записям: «Арден» в три, «Сент-Реджис» в полпятого, с четырехминутным опозданием.

— Хорошо, — сказал Джеггерс. — Если сумеешь, сосни немного до трех. Сегодня, может быть, вернешься поздно.

— Замечательно! — сказала она.

— Твой энтузиазм совершенно неуместен! — строго сказал Джеггерс и повесил трубку.

Зря он ее укорил. Мерри и в самом деле обрадовалась, но не перспективе сходить в ночной клуб. Она обрадовалась, что колеса наконец-то завертелись. Й то, что ожидало ее впереди, тоже вызывало восторг. Она пошла в салон «Арден», и там уже знали, что ей нужно. Им звонил Джеггерс и скрупулезно описал, какую ей нужно сделать прическу и как наложить макияж. И когда нужно закончить. Она прибыла в коктейль-бар отеля «Сент-Реджис» ровно в четыре тридцать четыре и за одним из столиков нашла трех мужчин, попивающих виски. Джеггерс даже не спросил, чего она желает, и заказал для нее сухой херес.

— В «Bore» было прелестное фото! — заметил Билл Карр.

— Но ведь номер еще не вышел, — сказала Мерри.

— Мистер Карр видел сигнальный экземпляр, — пояснил Джеггерс.

— Нет ничего мертвее, чем завтрашняя газета, — пошутил Карр.

Джеггерс усмехнулся, Мерри улыбнулась, и только выражение лица Джеймса Уотерса не изменилось. Он сидел с почти страдальческим видом, а может быть, просто скучал, ему все это было неинтересно. Он что-то совсем не был похож на автора искрометной веселой комедии, которая с таким успехом прошла в прошлом году. Мерри подумала, что он, наверное, никогда не смеется. Она попыталась представить его смеющимся — и не смогла.

Говорили в основном Джеггерс и Карр. И говорили они вроде бы о совершеннейших пустяках.

Когда их стаканы опустели, Карр вытащил лист бумаги из внутреннего кармана своего искрящегося пиджака и передал Уотерсу.

— Есть ли у вас какие-либо возражения на то, что приговор следует огласить? Нет, ваша честь.

— Вряд ли это лестно для мисс Хаусмен, — сказал Джеггерс. Он улыбался, чуть подавшись вперед.

— Но это и не нелестно. Приговор имеет касательство к нам обоим. Так что если я кого-то оскорблю, то вас, джентльмены, — сказал Уотерс и взглянул на Карра и Джеггерса. — А вам ведь все равно.

— Нет, не все равно, — сказал Джеггерс.

— Очень смешно, просто очень, — сказал Карр.

Но Уотерс уже смотрел в свой ежедневник.

— Это ужасно, — сказал он. — У нее есть экземпляр?

— Нет, она же будет с вами.

— Ах, ну да.

— В этом-то весь смысл, — сказал Карр.

— Разумеется, — отозвался драматург. — Ну-с, мисс Хаусмен, смею ли я, с вашего позволения, позвонить вам сегодня в десять вечера?

— Наверное, да.

— Благодарю вас.

— А вы знаете…

— Да, здесь все написано.

Карр подозвал официанта, подписал чек и оставил на столе два доллара на чай.

— Итак, встречаемся в десять!

— Да, — сказала она и улыбнулась ему. Странный парень.

Они вышли из бара все вместе и расстались у входа в гостиницу.

Джеггерс не проронил ни слова, пока они шли. Пройдя метров двести, он спросил:

— Ну, и что ты о них думаешь?

— Не знаю. Что-то мне не очень понравился мистер Карр.

— Когда надо, он может быть очень приятным джентльменом. Ты знаешь, чем он занимается?

— Нет.

— Он сеятель.

— Сеятель?

— Да, он сеет новости. В газетах. Он поставляет в прессу новости из жизни замечательных людей — Уинчеллу, Килгаллену, Лайонсу, Уилсону, Сильвестру, Салливену. Им всем он посылает материалы, которые те публикуют. Шутки, анекдоты, смешные фразы. Сплетни. Он помогает своим клиентам обрести известность.