Мерри позвонила Джиму. Она слушала длинные звонки в трубке и увидела, как Тони, вернувшись из туалета, стал озираться в поисках ее. Она открыла дверь телефонной будки и помахала ему. Он помахал ей в ответ. Джим Уотерс снял наконец трубку.

— Алло!

— Привет, — сказала она. — Это Мерри Хаусмен. Вы звонили?

— Да. Конечно. Звонил. У меня билеты на сегодняшнюю премьеру. Постановка дурацкая, но мне надо пойти. Я подумал, может быть, вы тоже захотите пойти. То есть, может быть, вам будет интересно.

— Да… конечно. Я бы с удовольствием.

— Да нет! Постановка ужасная!

— Ничего страшного, — ответила она. — Я еще ни разу не была на премьере.

— Я так и думал. Поэтому я и решил, что вам будет интересно.

— Очень мило с вашей стороны, — сказала она. Странно ей было стоять в этой телефонной будке, разговаривать с Джимом Уотерсом и сквозь стекло смотреть на Тони. Но ей стоит пойти. Она ведь хочет получить роль и, невзирая на то, была ли заслуга Уотерса в том, что ей предложили роль Клары, или нет, он без сомнения будет присутствовать на читке. А Тони, решила она, все поймет и отпустит ее. И все же ей было неловко. И немного стыдно.

— У «Алгонкина» в семь пятнадцать, — повторила она. — Я приду. Еще раз спасибо.

— Мне будет приятно вас видеть, — сказал он. — Правда.

Она повесила трубку на рычаг и пошла сообщить Тони, что вынуждена уйти. Ей надо было вернуться домой, принять ванну и одеться. Меньше, чем через час, ее ждали у «Алгонкина».

— Конечно, — сказал он. — Я все прекрасно понимаю.

— Может, встретимся завтра вечером? — предложила она.

— Ладно, — сказал он, и его улыбка убедила ее, что он все правильно понял и ей нечего беспокоиться. Но все-таки жаль, что так вышло. И в такси, проезжая по Третьей авеню, она все думала о нем — как он сидит в китайском ресторане, глядя на стоящий перед ним чайник. Какая же она бессердечная: оставила его там одного. Ушла, бросила…

Но все случившееся было вовсе не счастливым совпадением, как ей казалось, а, скорее, результатом неудачно сложившихся обстоятельств, разрыва цепочки многих причин и следствий. Но Мерри все события теперь воспринимала как символические знаки свыше, придавая преувеличенное значение любым незначительным происшествиям и усматривая невидимую связь между ними — так цыганки-гадалки читают судьбу по узорам из чаинок, осевших на дне чашки. Джим позвонил ей просто так. И этот звонок ровным счетом ничего не значил. Если бы Мерри догадалась справиться у телефонной секретарши, когда он звонил, она бы узнала, что звонок поступил около четырех. Трудно представить себе более бестактное приглашение девушки на премьеру — за три с небольшим часа до начала спектакля! И она была не первой, кому он позвонил, а последней. И разумеется, когда он позвонил ей, то уже после звонка решил, что она могла обидеться за столь запоздалое приглашение.

Но она не стала узнавать времени его звонка, и даже не подумала об этом, потому что голова ее была забита мыслями о Уотерсе и его пьесе, и о своей роли, и о том, что он, конечно же, сыграл не последнюю роль в том, чтобы именно ее пригласили играть Клару. Все было не так, он и знать ничего не знал, но сама Мерри понятия об этом не имела. Джеггерс не выдавал ей секреты своего бизнеса, и она не могла даже предположить, что текст пьесы попал к ней в руки только потому, что Джеггерс случайно упомянул о ней продюсеру Уотерса в разговоре, состоявшемся в турецких банях.

И поскольку это приглашение на премьеру представлялось ей не просто выходом в театр, а чем-то гораздо более серьезным, она была очень разочарована, когда после спектакля — а постановка, как и предполагал Джим, оказалась бездарной, — стало ясно, что сегодня уже больше ничего не будет: он предложил проводить ее домой…

— Тогда зайдите на чашку кофе, ладно? — сказала она. — У меня сегодня натуральный, не растворимый.

— Спасибо. Но вряд ли. Что-то я устал. И будь я юной девушкой вроде вас, я бы нашел тысячу других вариантов провести сегодняшний вечер лучше, чем в моем обществе.

— Нет, вы неправы.

— Не лгите. Кроме как в случае крайней необходимости.

— Но я не… — начала она и осеклась: что-то щелкнуло у нее в мозгу. — Да это же строчка из пьесы!

— Из какой пьесы?

— Вашей пьесы! Это слова доктора.

— Верно. Но откуда вы знаете? Где вы ее видели?

— Как, вы ничего не знаете? — удивилась она. — Вы не в курсе?

— В курсе чего?

— Что я буду читать роль Клары. А я-то думала, что это вы все устроили!

— Нет, я в первый раз об этом слышу.

— Правда?

— Правда! — отрезал он. — Что за дурацкое предположение?

— Спасибо!

— Нет, я ничего против не имею, если вы будете читать, но я имел в виду ваше предположение, что я это «устроил». Это же не игра, понимаете ли, и не вечеринка.

— Я понимаю.

— И если бы я знал, что вы собираетесь участвовать в читке моей пьесы, я бы ни за что не взял вас сегодня на премьеру. Все это очень осложняет жизнь. А что, если вы будете читать из рук вон плохо? Я буду вынужден вам это сказать, и вы почувствуете себя обманутой, И разозлитесь. И не без основания. Но только поверьте мне, я действительно ничего не знал.

— Я верю вам, — сказала она. — А теперь, пожалуйста, отвезите меня домой.

— Ага, вы уже обиделись. Ну, в таком случае, почему бы нам не поехать ко мне на рюмку бренди? Это будет так старомодно!

— Старомодно? Что именно?

— Ну как же — начинающая актриса и стареющий драматург. Да это же сюжет для старенькой комедии тридцатых годов с Кэтрин Хэпберн и Спенсером Трейси. Рандеву удачи!

— А это что такое?

— Это когда происходит непредвиденная встреча будущих любовников. Мадам и старый психиатр заказали себе кровати в одном мебельном магазине и им по ошибке доставили не те кровати. И они встречаются у администратора магазина. Вот что это такое.

— Понятно, — сказала она. — Я мало видела подобных картин.

— Знаю. Вы фантастически молоды. Ну, так поедем на брэндй?

— Спасибо, да.

Итак, даже если он и пригласил ее на эту премьеру только для того, чтобы посадить на соседнее место какой-нибудь весьма живописный объект, все вышло именно так, как она и предполагала, ошибочно, стоя в телефонной будке китайского ресторана. И пока они ехали к Джиму, Мерри мысленно вернулась опять в ресторан, где она покинула Тони. Она думала о нем на протяжении всего этого вечера с Джимом. Она вспомнила о нем и в тот момент, когда вошла в квартиру Джима и сразу отметила богатую обстановку, картины на стенах — эти знаки успеха, которого так жаждал Тони. И она вновь подумала о нем, когда Джим стал говорить, какая трудная жизнь у начинающих и как его восхищает отвага актеров, вынужденных жить одними лишь надеждами, обивая пороги всевозможных контор по найму и рассылая во все концы страны свои фотопробы и ротапринтные копии автобиографий и рекомендательных писем, обходящихся им в копеечку.

И ей пришла в голову мысль, что, возможно, говоря обо всем этом, он просто хочет мягко подготовить се к неминуемому провалу. Что ж, он по-своему прав. Из всех актеров и актрис, трудом и упорством пробивающих себе путь, ей в наименьшей степени приходится бороться за место под солнцем. А может, он просто так разглагольствует на любимую тему без всякой задней мысли. Или пытается заставить ее устыдиться за тот легкий путь к успеху, который, как он считал, подарила ей судьба.

Он ушел на кухню за второй бутылкой бренди. Та, с которой они начали, уже почти опустела. Она улучила момент и отправилась в ванную.

— Через спальню! — крикнул он.

Спальня оказалась огромной комнатой в светло-голубых тонах с большой двуспальной кроватью посередине. Она подумала, какая спальня у Тони — вряд ли такая.

В ванной, моя руки, она оглядела свое лицо в зеркале аптечного шкафчика. И тут вспомнила, как сказала Джиму, когда он рассматривал ее книги, что так гости заглядывают в аптечку. Она заметила поднос с десятью бутылочками разных одеколонов и лосьонов и ради шутки открыла аптечку.

Мерри почувствовала, как краска залила ей лицо. На обратной стороне дверцы аптечки висела большая глянцевая фотография. Джима? Его любовника? Нет — эрегированного пениса. Она быстро захлопнула дверцу и выскользнула из ванной. Уже в спальне она остановилась перевести дух. Только бы он не догадался, что она заглядывала в его аптечку! Что она видела ту картинку. А может, он догадывался? Может быть, он про себя радовался? Нет, все это слишком для нее сложно. Самое разумное — просто не обращать внимания. Сделать вид, что ничего не произошло и она ничего не видела. Пусть он так считает, во всяком случае. А потом она еще раз все обдумает. Дома, заперев за собой входную дверь.

Он подал ей рюмку, в которой болталась лужица бренди из новой бутылки. Ни выражением лица, ни интонациями он не выказывал ни малейшего любопытства или интереса. Они поговорили о пьесе. Его пьесе. Она сказала, что он поскромничал и пьеса имеет очень отдаленное отношение к Мольнару.

— Ну, это всего лишь техническое упражнение. Но я не могу пожаловаться на свою технику. А вы читали Мольиара?

Она рассказала, что готовит сцены из Мольнара для театральной студии.

— Молодец! — сказал он. — Вы прилежно выполняете домашние задания. Теперь только надо выяснить, есть ли у вас талант.

— Да, только и всего, — откликнулась она. Она допила бренди и извинилась, что так задержала его. — Вы же сказали, что устали. Я очень благодарна вам за то, что вы весь вечер посвятили мне. Но теперь мне пора.

— Да нет, посидите еще.

— Вы очень добры, — сказала она и еще раз поблагодарила за приглашение на премьеру.

— Значит, увидимся на читке, — сказал он. Подразумевалось, конечно, что до того дня они больше не увидятся. Что ж, весьма разумно. Он помог ей одеться и проводил вниз.

Дома она попыталась разобраться в своих мыслях о нем, как-то определить свое отношение к нему. Она все спрашивала себя, изменила ли что-нибудь та фотография в аптечке. Она знала, что он гомосексуалист. Джеггерс рассказал ей об этом перед их первой встречей в «Сент-Реджисе». Но Джим оказался настолько приятным и милым человеком, что она была поражена. Однако теперь она уже не могла, как раньше, просто выбросить из головы то, что ей о нем известно. Эта гигантская непристойная фотография, эти увеличенные гениталии сразу все изменили. Она увидела то, о чем раньше не догадывалась. Не сами гениталии, но душу человека, который вожделел лицезреть подобное. Это было непостижимо. Ей, во всяком случае, это было трудно понять. Она подумала о том, как это несправедливо, что ей приходится сталкиваться с такими вещами и как-то определять свое отношение к ним. И осознав это, она вдруг начала постигать смысл этой вызывающей демонстрации.

Вешая эту картинку, он ведь прекрасно понимал, что рано или поздно кто-то ее увидит. И то, что он повесил ее на внутренней стороне дверцы аптечки, тоже не случайно. Ведь кто бы ни заглянул внутрь, кто бы ни решился вот таким образом подглядеть в щелку за Джимом Уотерсом, не имел права осуждать его за эту непристойность. Ибо становился своего рода соучастником. Ибо всякий, кто мог увидеть эту картинку, должен был принять увиденное как должное — раз ему (или ей) пришло в голову заглянуть в аптечку. И было только делом совести любопытствующего решить — принять или отвергнуть то, что Джим Уотерс считал своей истинной натурой. И любой, будь то мужчина или женщина, должен был принять этот вызов и смириться с его гомосексуальностью, или его слабостью, или его особенностью. Или как там еще это следует назвать.

Думая так, она опечалилась. Если ее объяснение верное, то какой же, должно быть, несчастный человек Джим Уотерс. Как же несчастны все, похожие на Джима Уотерса! Как же они себя презирают. Ожидать одобрения или просто понимания от гостей, от тех, кто приходит к нему в дом, кто заходит к нему в ванную. И она опять стала думать — по контрасту — о Тони Бассото и его упрямой уверенности в себе.

Она вспоминала о нем не только поэтому. Лежа в постели в полумраке и уже в полудреме, она размышляла, что его ждет в жизни. Их. В такие часы она всегда ощущала свое одиночество в Нью-Йорке. Ужасное одиночество. И она снова вспомнила его взгляд, спокойный и недоумевающий, когда он смотрел на нее сквозь стекло телефонной будки. И уплывая в сон, увидела, как образ Тони сливается с другим — с изображением на фотографии в аптечке Джима Уотерса.

Утром Мерри проснулась с чувством, будто между ними все уже произошло. Она ждала встречи с ним на занятиях в театральной студии с нетерпением и восторгом, которые можно было бы понять, думала она, если бы они уже давно были любовниками. Но она уже решила. Все решилось само собой, даже помимо ее воли. И теперь она предвкушала удовольствие от этого. От него. От их любви. Она немного волновалась по дороге в студию, но больше беспокоилась о нем, чем о себе. А что, если он не настолько здоровый и сильный, как она представляем? Вообще трудно понять людей. Но Тони! С ним все должно быть в полном порядке! Если нет — то она уже больше никогда не сможет доверять своим чувствам.