Они лежали, вцепившись друг в друга, липкие от пота. Все еще не разомкнув своих объятий, он стал целовать ее в веки и нежно сдувать капельки пота со лба и шеи, чтобы немного охладить ее.

Он был все еще в ней, а потом начал опять двигаться. Она слабо запротестовала. Поцелуем он заставил ее умолкнуть.

Во второй раз все происходило медленнее и, может быть, не так неистово, как в первый раз, но нежнее и более интимно. Теперь они уже знали тела друг друга. И она промурлыкала:

— Я люблю тебя, я люблю тебя.

— И я тебя люблю, — сказал он. — Я не хотел тебе этого говорить раньше, потому что боялся, что ты мне не поверишь. Но теперь вот могу.

— А я тебе верю, — ответила она.

Ош; развеселились, и почувствовали, как сильно проголодались.

Голые, они отправились на кухню.

— А теперь я преподам тебе урок искусства готовить антипасту, — сказал он.

Эти слова им обоим показались ужасно смешными. Они расхохотались. Он шлепнул ее по заду и вручил байку артишоков.

* * *

Последующие десять дней были счастливейшим временем. Ведь, несмотря на весь ее сексуальный опыт, у нее никогда еще не было постоянного друга. Она проводила с ним практически двадцать четыре часа в сутки. Они ходили в зоопарк Центрального парка, в зоопарк Бронкса. Они даже побывали в Планетарии. И хотя был холодный март, для них настала пора весеннего цветения. Они пили пиво и занимались любовью. Но самым чудесным было то, что когда они не занимались любовью, они то и дело дотрагивались друг до друга и думали друг о друге постоянно.

Отвлекаясь от мыслей о его поразительной красоте, она часто думала об удивительном бескорыстии по отношению к ней. Впервые в жизни она была уверена, что ее любят не из-за того, что ее отец — Мередит Хаусмен, а вопреки этому. Тони терпеть не мог кино, терпеть не мог киноактеров и испытывал презрение к Голливуду и ко всему, что символизировал Голливуд. Бродвей для него был печальным, но необходимым компромиссом, и он видел во «внебродвейском «театре единственную надежду для возрождения американской сцены.

Он не сразу открыл ей свои сокровенные мысли. Только после долгих бесед с ним она уяснила взгляды Тони, которыми он делился очень осторожно и неохотно. Он ведь не знал, какие у нее отношения с отцом, и обрадовался, когда понял, что может критиковать Мередита Хаусмена без боязни оскорбить чувства Мерри. Она даже согласилась с его критическими замечаниями — ведь эта критика означала, что Тони любит не имя Хаусмена, а ее, Мерри.

Если бы она в тот момент задумалась (что она сделала уже значительно позже), она бы поняла, какое это для нее облегчение — возможность выразить разочарование в собственном отце в столь умных выражениях и столь непредвзято.

— Вообще-то он играл и в театральных постановках, — говорила она Тони во время одной из прогулок по Бруклину.

Они приехали сюда на метро, чтобы полюбоваться на Нью-Йорк в закатном солнце. С реки дул сильный ветер и трепал ее волосы. Этот холодный кусачий ветер, похоже, прилетел прямо из Канады.

— Это были не пьесы, — возразил он ей, — а макулатура.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что они были просто бенефисами, — пояснил он. — Комедиями-однодневками, которые поставили только лишь потому, что в них играет кинозвезда, а кинозвезда в таких постановках появляется лишь потому, что от него не требуется ничего — только быть звездой.

Она не стала рассказывать Тони о приглашении на роль Клары в пьесе Уотерса. Это был единственный секрет, который она сознательно ему не выдавала. Сначала она не хотела рассказывать из-за боязни, что не получит эту роль. Ей казалось, что для Тони ее участие в постановке станет приятным сюрпризом, и она уже предвкушала, как они вместе отметят ее успех. Но потом, когда он поделился с ней своими взглядами на театр, она решила, что это ему, быть может, даже не понравится. А по правде сказать, она даже думала, как бы ей самой не было стыдно за то, что она участвует в такой постановке, и какую цель преследует Джеггерс, устроив для нее эту роль.

Но странное дело, рядом с ним перспектива получить роль представлялась ей не так уж и важной, потому что она думала только о нем — даже пьеса казалась чем-то нереальным, отдаленным и химерическим.

На бруклинской набережной было нестерпимо холодно, и они пошли в кафе выпить какао. Официантка принесла его в тяжелых ослепительно белых кружках с тонким ободком, и они стали прихлебывать горячий напиток. Он перегнулся к ней, чтобы смахнуть кляксочку взбитых сливок у нее с верхней губы. Она взяла его руку и поцеловала кончики пальцев.

— У меня есть для тебя одна замечательная новость, — сказал он.

— Да, какая же?

— Это касается пьесы. Или даже четырех пьес.

— Четырех?

— Да.

— И что? Ты получил роль? Четыре роли?

— Нет, даже лучше. По-моему, это мы получили роли, — его глаза засверкали.

— Ну! Так рассказывай скорее! — в волнении сказала она.

Речь шла о четырех пьесах Йейтса, которые собирался ставить приятель его приятеля. Вне Бродвея, в помещении бывшего еврейского молельного дома.

— А кто дает деньги?

— У Ноэля, одного из постановщиков, есть тетя — она финансирует постановку. Деньги небольшие, но постановка будет не очень дорогой.

— Я не знаю, — сказала она. — Мне надо посоветоваться со своим агентом.

Она сразу почувствовала фальшь и даже жестокость этих слов и добавила:

— Но если он поймет, как я хочу участвовать в этой постановке, он, конечно же, не будет возражать.

Сам Джеггерс тут был ни при чем. Это было как раз то, к чему Джеггерс ее всегда призывал: принимать разумные, практичные решения, чего она до сих пор умудрялась избегать. Но теперь она сама должна во всем разобраться еще до разговора с Джегтерсом, и вот эта необходимость ее и беспокоила. Она ведь так мало знала Тони. Она понятия не имела, на что он живет. До сих пор ее это не тревожило. Но сейчас, когда он предложил ей участвовать в постановке, ей необходимо быть более рассудительной и осмотрительной, что само по себе казалось ей абсурдным. Если уж она была столь безрассудна и даже легкомысленна в любви, то в том, что касалось ее карьеры, она старалась сохранить благоразумие, трезвость рассудка, прекрасно отдавая себе отчет, что для нее сейчас самое главное — карьера. Не так ли? Но она и не собиралась задумываться над этим вопросом.

Ей не хотелось серьезно обдумывать предложение Тони сейчас — даже ради будущей возможной постановки. Она просто убедила себя, что нужно довериться ему без колебаний. Даже если это могло показаться глупым, она не могла с собой ничего поделать. Например, где-то в глубине души она подозревала, что тетя Ноэля — вовсе и не тетя. Довольно цинично она представила себе лишь на мгновение, что эту пожилую женщину приятель Тони просто использовал в своих целях, чтобы заполучить деньги.

Нет, она не позволит столь грязным мыслям засорять свой мозг.

— Не волнуйся, Тони. Я увижусь с Джеггерсом и уговорю его. Он согласится с чем угодно. Особенно если речь идет о чем-то хорошем для меня.

Но ведь, к сожалению, это только она так думала.

Она сжала его ладонь. Он пожал ее в ответ и указательным пальцем начал рисовать на тыльной стороне ее руки буквы. Она прочитала: «Я Л-Ю-Б-Л-Ю Т-Е-Б-Я». Потом он поцеловал ее руку.

Они допили какао. Он расплатился с официанткой, и они пошли к метро. В вагоне они расстались. Он вышел на «Асторплейс» и отправился на занятия по фехтованию. Она доехала до «Коламбус-серкл» и пошла на ритмику.

После занятий она позвонила Джеггерсу и попросила назначить ей встречу на завтра. Он предложил пообедать вместе.

— Это было бы здорово! — сказала она.

— А зачем ты хочешь видеть меня?

— Я бы предпочла сказать вам завтра. Это не очень важно.

— Ты уверена? Если ты хочешь о чем-то мне рассказать завтра, значит, это настолько важно, что тебе следует сказать мне сейчас» Заходи ко мне!

— Нет, давайте подождем до завтра.

— Ну ладно. Как тебе угодно. Увидимся без четверти час. У меня в офисе?

— Отлично, — сказала она.

— Договорились.

Возвращаясь в квартиру Тони, она зашла в винный магазин и купила бутылку шампанского. Джеггерс либо позволит ей участвовать в этой постановке пьесы Йейтса с Тони, либо нет. Но что бы ни произошло, она чувствовала, что сегодняшний вечер станет важным событием для них обоих, своего рода рубежом в их отношениях. Она не стала тщательно формулировать свои мысли, впрочем, не стала и ничего загадывать или предвосхищать события. Она даже не позволила себе сделать вывод, что раз они признались друг другу в любви — это уже хороший повод, чтобы распить бутылку шампанского. Она взяла такси. С Тони они всегда ездили на метро, но, оставшись одна, она могла наконец расслабиться и ездить на такси. Тем не менее она попросила шофера остановиться за квартал до дома Тони и остаток пути прошла пешком. Она открыла дверь ключом, который дал ей Тони, и, войдя в квартиру, положила бутылку в крошечный холодильник на кухне. Она знала, что он придет не раньше, чем через час, поэтому приняла душ и надела его старую рубашку. Она нашла сборник избранных пьес Йейтса и, растянувшись на матрасе, стала читать. Когда вернулся Тони, она все еще читала.

— Ну, как тебе пьесы? — спросил он.

— Замечательные!

Раньше она читала только «Чистилище» и «Воскрешение». Остальные были ей внове. О чем она ему и сказала.

— Какие пьесы собирается ставить твой приятель? — спросила она.

— Они еще не решили, — ответил он и, сев рядом, начал ласкать ее шею.

— Хочешь пива? — спросил он.

— На твой выбор, — ответила она.

— Что это значит?

— Пойди посмотри.

Он пошел к холодильнику и увидел шампанское. Он бросил на нее взгляд, полный удивления и любви.

— Шампанское — потом, — сказал он и открыл две банки пива. Он разделся и пошел в ванную принять душ. Вернувшись, он дал ей полотенце и попросил вытереть ему спину. Потом лег на матрас и стал пить пиво. Он осушил банку залпом, смял ее и швырнул через всю комнату, но не попал в мусорное ведро. И словно продолжая свой бросок, метнулся к ней и прижал к себе.

— Иди сюда, красавица! — прошептал он, засмеялся и прикрыл ее губы своим ртом.

Он вошел в нее. Она сидела на нем верхом, пока он расстегивал на ней рубашку.

— Мне нравится, когда ты сверху. Мне нравится смотреть, как тяжело свисают твои груди.

Она заскакала на нем — это был более чем красноречивый ответ на его замечание. Он протянул руки и схватил ее за груди, потом дотронулся руками до ее бедер и попытался остановить ее, но она восприняла его жест лишь как сигнал для продолжения своей скачки.

— Мерри, Мерри… — проговорил он, но вдруг его спина изогнулась, и он кончил. — Я так хотел тебя. Весь день.

Она попыталась ерзать на нем, чтобы удержать его в себе и самой добиться удовлетворения. Но тщетно. Тогда она ловко соскочила с него, улеглась рядом и рассмеялась. В конце концов, ничего ведь серьезного не произошло. Они же никогда не ограничивались одним разом. Тони закурил и предложил ей затянуться.

Мерри сильно возбудилась от оргазма Тони, впервые ощутив его так явственно. Обычно они кончали одновременно, и в эти мгновения ей было трудно отличить собственные ощущения от его ощущений. Тело Тони всегда очень чутко реагировало на зов ее тела. И поскольку Мерри все еще была на гребне волны возбуждения, она дотянулась до его пениса и стала играть им. Но то ли оттого, что она делала это не совсем умело, то ли оттого, что Тони устал, то ли просто оттого, что они слишком часто занимались любовью эти десять дней, он остался бессильным и сморщенным.

— Поцелуй меня туда, — попросил Тони. Он даже задержал дыхание, нетерпеливо дожидаясь ее ответа.

Без колебаний она склонилась к нему и провела губами по всему его члену. Мерри ощутила, как под ее губами он окреп, и увидела, что он, дернувшись, начал расти — не сразу, а несколькими упругими толчками.

— Возьми его в рот, — сказал он, тронув ее за волосы.

Она повиновалась. Ощущение было необычным. Ей нравилось проводить кончиком языка по возбужденному члену и с удивлением и восторгом ощущать упругость и нежность его плоти. Тони осторожно освободился и вошел в нес.

— Я это делаю в первый раз. Тебе понравилось? — спросила она.

— А тебе понравилось?

— Мне понравился звук. Такие же звуки он издает, когда мы трахаемся. Но теперь я слышала этот звук совсем отчетливо. Звук и ощущения, которыми он сопровождается.

Да, ей это понравилось и возбудило ее. Он начал двигаться внутри нее и почти мгновенно она вскрикнула, сильно впившись ногтями ему в спину. Она хотела его так сильно, что ей стало больно.