— Вы очень заботливы, — сказал Клайнсингер с неискренней улыбкой. Улыбка мгновенно потухла, словно перегоревшая лампочка. — Но также и весьма бесчестны. Бесчестны не только по отношению к мисс Хаусмен, но и по отношению ко мне. Вы говорите, что вас беспокоит эмоциональное состояние мисс Хаусмен. Глупости! Да ведь вас беспокоит только площадь полосы, которую вам дают. Или которую вам не дают.

— Но сэр, в конце концов, это пойдет только на пользу картине.

— Знаю. Потому-то я и терплю ваше присутствие здесь и не вышвыриваю из кабинета. А мне это следовало сделать три минуты назад. Идите и спросите у мисс Хаусмен. Хотя нет, не надо. Пожалуй, я это сам сделаю. Видите ли, это меня беспокоит эмоциональное состояние мисс Хаусмен и хотя я не знаю, будет ли она волноваться в присутствии репортера, я знаю точно, что ваше присутствие выбьет ее из колеи.

Клайнсингер вернулся к прерванному разговору, который нарушило вторжение Овертона, как обычно, без всякого перехода. Он продолжал, не меняя тона:

— Мне известно, что существует такая штука, которая называется неотражающее стекло. Такое стекло можно встретить в любом музее мира. Вот что мне нужно. Пусть достают, где угодно. Полотно нужно поместить под стекло, чтобы оно потом треснуло. Его надо осветить так, чтобы его можно было увидеть. Я хочу видеть картину, а не отражение света прожектора. Что-нибудь еще?

Он бросил взгляд из-под тяжелых век на Овертона. У Овертона возникло ощущение, что Клайнсингер смотрит на него, как на надоедливого комара, которого отгоняет рукой, но тот упрямо продолжает жужжать у его уха.

— Нет, сэр.

— Ну, тогда не заставляйте меня отвлекать вас от неотложного задания.

— Вы сообщите мне мнение мисс Хаусмен, чтобы я смог известить редакцию «Палса»?

— Я вам ничего сообщать не намерен, вас известят.

— Спасибо, сэр, — сказал Овертон.

Он вышел, пятясь, из кабинета — так покидают приемную короля.

Через час секретарь Клайнсингера Летти позвонила ему и сказала, что Джослин Стронг может присутствовать на съемках.

— Мистер Клайнсингер просил меня передать вам, что фотографы не будут допущены на площадку. Мисс Стронг должна приехать одна. Он дал понять, что будет возражать против вашего присутствия. Вы можете подвезти ее, но потом вам следует удалиться.

Она не стала ждать, согласится ли Овертон с поставленным Клайнсингером условием. Ее не интересовало его согласие.

* * *

Мерри сидела в гримерной, расположенной рядом с огромным съемочным павильоном, и гримировалась для эпизода погони. Клайнсингер, объяснявший ей этот эпизод, был прав. Или, по крайней мере, ей так казалось, когда они обсуждали это.

— Вы должны понять, — у него был особенный выговор: каждая фраза звучала, как приказ, и потому вселяла уверенность, — что на экране будешь не ты, а Александра, персонаж. Она только похожа на тебя какими-то незначительными чертами внешности. Во время съемок ты будешь одета в соответствии с характером твоего персонажа и в соответствии с моим хорошим вкусом, на который я прошу тебя целиком и полностью положиться.

Что ж, она целиком и полностью полагалась на его вкус. Ей ничего не оставалось. Но теперь, глядя на свое отражение в гигантском зеркале гримерной, она остро ощущала свою наготу, она словно вся заголилась, и ей казалось, что она сейчас даже более нагая, чем когда на ней вообще ничего не одето. Накладные груди телесного цвета — чашечки бюстгальтера, которые держались на теле при помощи особого клея, — выглядели куда бесстыднее, чем ее собственные голые груди. Она передернула плечами чтобы убедиться, что накладки прочно пристали к коже и не упадут. Накладки держались хорошо. Она надела лифчик поверх накладок, а потом шелковый свитер.

Эпизод был прост, но с выдумкой. Александра находилась в машине с Филипом. Они уходили от погони. Их преследовал детектив. Филип сидел за рулем, а Александра на заднем сиденьи снимала черный свитер и черные брюки, которые были на ней во время ограбления, и переодевалась в вечернее платье — в нем она присутствовала на приеме, откуда они сбежали и куда теперь опять возвращались. Во время переодевания ее видел частный детектив, который на мгновение отвлекался от дороги, заметив раздетую девушку. Ему удалось настичь их, и, чтобы спастись от преследователя, Александра выбрасывала из окна автомобиля свой бюстгальтер. А потом подскакивала несколько раз на сиденьи, представая перед изумленным детективом обнаженной. Он в изумлении глядел на нее, и машина, потеряв управление, вылетала в придорожный кювет.

Весь эпизод в фильме должен был занять не более двух минут. Однако они уже пять дней снимали этот двухминутный эпизод.

Мерри, правда, не участвовала в предыдущих съемках. Два дня группа потратила, снимая движение на скоростных автострадах в пригородах Лос-Анджелеса. Эти кадры потом будут использованы как фон для съемок автомобиля с беглецами в павильоне. Еще один день ушел на то, чтобы снять мчащийся автомобиль Филипа на шоссе. В четвертый день снимали детектива за рулем — его реакцию на происходящее в преследуемом автомобиле. А происходило в этом автомобиле как раз то, чем они должны заняться сегодня, — обнажение Александры.

На следующей неделе будут снимать эпизод падения машины детектива в кювет. Для этого придется загубить два или три совершенно одинаковых «форда». Весь эпизод возникнет как единое целое только на монтажном столе, когда редактор, под орлиным оком Клайнсингера, орудуя ножницами и клеем, смонтирует тщательно отобранные кадры, запечатлевшие машину преследователя, машину беглецов, интерьеры обоих автомобилей и натуру на лос-анджелесском шоссе близ Санта-Аны. Мерри вспомнила, что говорил Джеггерс об игре актеров в кино: если это получается у Лэсси и Триггера, значит, должно получиться и у нее. И теперь у нее не оставалось выбора и приходилось полагаться на Клайнсингера, на то, что он назвал своим хорошим вкусом. И раз уж она полагалась на него в своей игре, в выборе ритма движений, в доверии к качеству картины, которой она посвятила всю себя и весь свой талант, каким вроде бы обладала, — то ей казалось логичным положиться на него и во всем прочем. Уж если она доверила ему бремя своей профессиональной пригодности, было бы абсурдно не доверить ему такую банальную вещь, как ее собственная скромность. В дверь гримерной постучали. Ассистент предупредил, что до начала съемок осталось пять минут. Она сказала, что сейчас выйдет.

Мерри бродила по исполинскому павильону, мимо половинок офисов, гостиных, спален, мимо автостоянок, мимо портового дока, мимо только что возведенного куска ипподрома и подошла к «шоссе», на котором был установлен автомобиль. Автомобиль был рассечен пополам, так что оператор мог маневрировать камерой и выбрать нужный ракурс для съемки внутри салона. Спереди и сзади у машины стояли наготове два рабочих — они будут раскачивать машину, чтобы создать иллюзию движения по шоссе. На экране позади автомобиля — сейчас там была пустота — из кинопроектора, синхронизированного с главной камерой, будет дано изображение автострады.

Осветители занимались установкой света. Мерри сидела в шезлонге. Клайнсингер разговаривал с оператором и время от времени приникал к видоискателю кинокамеры.

— Как дела, малышка?

Она подняла глаза. Это был Хью Гарднер, ее партнер или, говоря точнее, кинозвезда. На съемочной площадке Гарднер вел себя с нею как заботливый дядюшка, но без самодовольной фамильярности. Ему это удавалось без труда, ибо он был одним из чудес Голливуда. Она знала, что Гарднер на четыре года старше ее отца, но все еще с блеском играл романтических героев. Лучики морщин вокруг его глаз лишь усиливали их горящий взгляд. Запавшие щеки лишь подчеркивали решительное выражение его костистого лица, которое на экране выглядело все еще молодо и привлекательно. Он соединял в себе легкомысленную ребячливость и утонченность зрелости. А возможно, ничего такого в нем не было, и он просто таким казался или таким его представляли кинозрители всего мира, приученные воспринимать его именно так, а не иначе. Ведь за тридцать пять лет они привыкли видеть в нем пылкого и романтичного героя-любовника, и всегда обнаруживали в каждой его новой роли то, что и ожидали увидеть. А. взамен осыпали его десятками миллионов долларов. Даже если бы он не успел сделать очень выгодные капиталовложения в Калифорнии в тридцатые и сороковые годы, одни его гонорары за съемки сделали бы его невероятно богатым человеком. Он и сейчас был одним из богатейших голливудских актеров.

Он ограничивался съемками в одном фильме в году, и с помощью этой единственной картины доказывал себе, что еще что-то может. Нет, не так. Наверное, он делал это ради денег. Чтобы платить налоги.

— Привет! — сказала она.

— Волнуешься? — спросил он.

— Немножко.

— Ну и отлично. Это будет заметно на экране.

— Свет! Свет режет глаза! — закричал Клайнсингер. — Или прикажете терпеть?! — он орал, что с ним иногда бывало, указывая на отблеск юпитера на крыше автомобиля.

— Свет установлен, — объяснил оператор, — для тех эпизодов, которые вы будете снимать с фильтром.

— Но тогда ни черта не будет видно! За этими облаками не уследишь: то они есть, то их нет.

— Все равно вам придется выбирать: либо вы снимаете с фильтром, либо без.

— Ладно, тогда дадим меньше яркости. Вдвое меньше!

Один из осветителей полез по лестнице, чтобы экраном прикрыть юпитер, который слепил стоящих внизу.

— Извините, что заставил вас ждать, — сказал Клайнсингер, оборачиваясь к Гарднеру и Мерри. — Но… Вы готовы? Пожалуйста, займите свои места.

Они пошли к автомобилю, но Клайнсингер остановил Мерри и сказал:

— Чуть не забыл. Позвольте вам представить Джослин Стронг, которая будет присутствовать на съемках. Она пишет статью для… «Палса»? Так?

— Да, верно, — сказала Джослин. — Здравствуйте, мисс Хаусмен.

— Здравствуйте.

— Мисс Стронг, верно, думает, что я старый похабник, — сказал Клайнсингер, — потому что я потакаю развращенным европейским вкусам. Разумеется, я старый похабник, но потому, что я потакаю американским пуританам.

— А вы что думаете, мисс Хаусмен? — спросила Джослин.

— Я согласна с мистером Клайнсингером, — ответила Мерри. — Он же режиссер.

— Видите? — просиял Клайнсингер. — Вам с ней придется несладко. В отличие от ваших многочисленных жертв, эта девушка — с мозгами. Но у вас будет еще время для беседы. Идет?

— Хорошо! — сказала Джослин.

Клайнсингер склонил голову и широким жестом указал Мерри на заднее сидение.

Свет юпитеров был столь ярким, что Мерри почти поверила в то, что находится в настоящем автомобиле. Краем глаза она видела слепящий свет справа, где звукооператор, ассистентка режиссера, электрики, рабочие и еще несколько человек сгрудились вокруг главного оператора и режиссера, сидящих за камерой и направляющих на нес циклопический механический глаз — суррогат тех миллионов зрительских глаз, которые когда-то будут все это лицезреть.

Но она их не видела. И когда звукооператор включил магнитофонную запись урчания автомобиля, а рабочие стали медленно раскачивать автомобиль, имитируя езду по шоссе, все это показалось ей почти реальным.

Ассистент режиссера Фуллер крикнул:

— Тишина! Пожалуйста, тихо! Тишина на площадке! Мотор!

Ассистент оператора поставил перед объективом камеры рамку:

— Сцена 174-С. Дубль первый.

— Начали! — скомандовал Клайнсингер.

Гарднер стал делать вид, что ведет машину, поворачивая руль слегка то влево, то вправо, в такт покачиванию автомобиля, и поглядывая в зеркало заднего вида, а потом вдруг уставился в него и сказал:

— Это Роджерс там, сзади!

— Не может быть! Как же так?

— Сам не знаю. Посмотри!

Она обернулась, сделала удивленное лицо и произнесла очередную строчку:

— Что-то не разберу. По-моему, это он, но я не уверена.

— Черт побери! — сказал Гарднер.

Началась погоня. Он еще несколько минут «вел машину», вцепившись в баранку и время от времени глядя в зеркальце, а потом она сообщила Гарднеру, что ей надо переодеться. Он сказал ей: «Давай!» — но предупредил, чтобы во время переодевания она не спускала глаз с детектива. Она стала снимать свитер. Ее голова застряла в горловине, и она на несколько секунд опоздала…

— Стоп! — заорал Клайнсингер. — Еще раз, пожалуйста.

Начали все заново. Во второй раз она сумела быстро просунуть голову сквозь горловину, но теперь вышла заминка с брюками.

— Стоп, — сказал Клайнсингер. — Я знаю, что вам неудобно. Вы и должны показать, как вам неудобно. Но не надо переусердствовать. Надо знать меру. Попробуйте чуть согнуть колени.

Она пообещала последовать его совету.