Мерри уже видела эту ленту трижды. Клайнсингер и Финкель — больше десяти раз. Она сидела и не могла дождаться, когда картина закончится и она сможет выкурить сигарету. Сначала ей было интересно следить за тем, как реагирует зал на смешные места. Раздавался хохот. Она заметила, что Клайнсингер безмятежно развалился в кресле, закрыл глаза и то ли дремал, то ли мысленно прокручивал новый фильм, который рождался в его голове между вспышками смеха в зале. А потом Мерри забавлялась тем, что читала французские субтитры, которые ей показались неудачными — слишком невыразительными и краткими. Она недоумевала, почему субтитры были на французском. Это же Италия! Она обратилась к Гринделл у за разъяснениями.

— Французский — международный язык, — зашептал он. — К тому же, какая разница! Большинство зрителей все равно понимают английский.

Когда началась сцена погони, Мерри во все глаза смотрела на себя на экране — как она срывает с груди лифчик — и удивилась, услышав несколько свистков из зрительного зала. А потом гром аплодисментов. Клайнсингер перегнулся через Гриндслла, чтобы ободрить ее.

— Не огорчайся, — сказал он. — Ты им нравишься, малышка!

Мерри хотела надеяться, что он прав. Во всяком случае, она была рада, что в зрительном зале темно и никто не может заметить, как она покраснела.

Когда фильм закончился, в зале раздались крики одобрения и аплодисменты. Они подождали, пока зрители покинут зал, а потом через служебный выход пошли в кабинет Сисмонди. Так они смогли избежать столпотворения в отделанном мрамором фойе киноцентра. Они посидели у Сисмонди, выпили еще шампанского. Клайнсингер, похоже, был очень доволен. Финкель сиял. Непонятно только, о чем думал Гарднер. Всегда было трудно сказать, что у него на уме. Он никогда не снимал непроницаемой маски утонченного интеллектуала. Поэтому Мерри была немало удивлена, когда он поднял бокал и произнес тост в ее честь:

— Не знаю, говорил ли тебе, но я должен ото сказать. Ты играла отлично. Просто отлично. Я уверен, у тебя и дальше все будет о’кэй.

— Спасибо, — только и сказала Мерри.

Когда толпа немного рассеялась и можно было спокойно выйти на улицу, они отправились к служебному входу и вышли к каналу, где их уже ждал катер-такси, чтобы отвезти во Дворец дожей.

Лодка плавно заскользила по водной глади канала и, чуть отъехав от киноцентра, свернула налево и выплыла на простор лагуны. На черной поверхности воды мерцали огоньки, катер танцевал на волнах, поднятых проезжающими мимо другими катерами. Оказавшись вблизи собора Святого Марка, они миновали гавань с роскошными частными яхтами — на регистрационных табличках яхт значились почему-то панамские порты приписки, — которые, похоже, были обречены стоять тут на приколе целую вечность. Такси причалило к пирсу Собора, матрос накинул швартовой канат на железный пенек, а водитель тем временем заглушил мотор, чтобы дать возможность подтянуть лодку к pontile[30]. Они вылезли из катера и прошли сквозь толпу зевак по узкому коридору, который был огорожен турникетами и охранялся полицейскими.

У входа во Дворец дожей их встречал мажордом в старой венецианской ливрее. Он держал длинный жезл с золотым шаром сверху, а венецианские полицейские в диковинных мундирах салютовали им, когда они шли под невысоким порталом массивных железных ворот.

Пройдя буквально несколько метров по сводчатому проходу, они вдруг оказались во внутреннем дворике, запруженном людьми и освещенном масляными лампами, мерцавшими под сводами арок в вышине. Под одной из арок был накрыт длинный стол-бар, и Гринделл пошел за напитками. Слуги в ливреях ловко маневрировали в толпе с большими серебряными подносами, на которых высились горки бутербродов. Никогда в жизни Мерри не видела ничего подобного. Это было великолепное зрелище.

Вообще-то здесь было ужасно скучно, но необычная обстановка и блистательная публика поразили воображение Мерри, и она с восторгом разглядывала прогуливающихся гостей, прислушиваясь к их разговорам и обращая внимание на то, как они едят, пьют, смеются. Время от времени ее представляли синьору или месье такому-то, или герру фон дер оттуда-то. Все говорили одно и то же: что они рады с ней познакомиться и как им понравилась се игра, а она в ответ их всех благодарила за добрые слова. Потом они отворачивались, забыв о ней, и обращались с аналогичными восклицаниями к Гарднеру или Клайнсингеру.

Один из них, правда, она сразу забыла откуда он — из Аргентины? — сказал ей, что статуи Нептуна и Марса работы Сансовино просто божественны. Они как раз обменивались впечатлениями о красивом убранстве этого дворика.

— Сансовино? — переспросила она. Имя было ей известно, но из-за акцента нового знакомого прозвучало как-то необычно.

— Сан-со-ви-но, — медленно повторил ее собеседник. — Если бы не он, это здание снесли бы. Палладио собирался его разрушить. И построить новый дворец…

— Неужели?

Он вроде бы собрался что-то еще сказать, но в этот момент к ним присоединился Гарднер. И разговор ушел в сторону, а потом Гринделл взял ее под руку и повел знакомиться еще с кем-то.

Они довольно быстро ушли. Финкель сказался уставшим. Клайнсингер сказал, что и он тоже устал. Они вернулись к своему катеру и отправились через лагуну к себе в отель.

Миссис Ките уже спала. Сквозь приоткрытую дверь в ее спальню Мерри слышала храп. Она не стала ее будить, разделась сама и юркнула в новенький шелковый халатик, который купила себе в Париже. Она легла, дав себе обещание завтра же осмотреть Венецию.

* * *

В каком-то смысле все и должно было случиться именно так, как оно и случилось, и именно здесь — в Венеции. Венецианские улицы представляют собой лабиринт проулков, закоулков, туннелей и проходов, которые бесконечно вьются, бегут через мосты и сквозь здания внезапно вырываются на простор. Поворачиваешь за угол, ожидая уткнуться в тупик, но вместо этого твоему взору предстает замечательное палаццо, или церковь, или канал, или симпатичный дворик, где, примостившись на крышке старого колодца и пригревшись на солнышке, спят две старые серые кошки.

На следующее утро Мерри, однако, не удалось пойти на экскурсию. Сначала, с половины девятого до одиннадцати, она давала интервью. Ее хотели видеть репортеры киножурналов, «Нью-Йорк тайме», лондонской «Санди тайме», парижского «Л’Экспресс». Когда ушел последний корреспондент, она решила, что теперь-то уж можно отправляться, но позвонил мистер Финкель и пригласил ее на обед, так что экскурсия опять была отложена на несколько часов. В довершение всего Фредди сказал, что сегодня после обеда он должен встречать самолет, так что достопримечательности города ей покажет миссис Ките. Но потом планы снова изменились. Человек, которого должен был встретить Фредди, опоздал на самолет, и Фредди оказался свободным. Он оставил ей у портье записку, где предлагал сопровождать ее во время прогулки. Мерри позвонила ему, они встретились в вестибюле, а потом доехали на катере до собора Св. Марка, откуда и начали экскурсию.

Фредди Гринделл был отличным сопровождающим. Он немного знал об истории и архитектуре Венеции, но, похоже, совсем не скучал. Впрочем, если бы ему захотелось вдруг покинуть Мерри, у нее ведь в сумке лежал путеводитель.

Они вошли на территорию Собора и сразу окунулись в золотой свет, который струился с мозаичных ликов. Осмотрев фрески, они пошли в кафе выпить кофе, после чего отправились осматривать Дворец дожей — ведь вчера вечером они видели только внутренний дворик. Потом Мерри так и не вспомнила, что это была за картина и в каком зале они ее увидели. Наверное, Веронезе. Как бы там ни было, на картине была изображена аллегорическая фигура обнаженной женщины: то ли Справедливость, то ли Мир, то ли Доблесть одаривала своим благорасположением или просто благославляла Венецию, — словом, Мерри сказала Гринделлу что-то по поводу этой картины, а затем заметила, как ее неприятно поразил свист во время вчерашнего просмотра. Ей запомнилось собственное замечание, потому что разговор внезапно перешел в другое русло — так заплутавший в венецианских улочках пешеход хорошо помнит последний закоулок, после которого он перестал ориентироваться в городской географии. После этого случайного замечания они совершенно естественно перенеслись на несколько месяцев назад, к тому дню, когда она снималась в эпизоде погони и давала интервью Джослин Стронг, написавшей впоследствии безобразную статейку. Она рассказала об этом Гринделлу потому, что это имело и к нему какое-то отношение: ведь он как-никак был тоже связан с кинобизнесом, занимался рекламой на киностудии и, что важнее всего, был ей вроде бы другом. Она рассказала, какая это была злая статья и что она была написана из чувства личной мести. Она даже упомянула о связи отца с Джослин Стронг.

— Да, я знаю, — сказал Гринделл.

— Вы?

— Я ведь был там. То есть свечку им я не держал, но все это произошло на моих глазах. Печальная история.

— Да, — сказала Мерри. — Я иногда думаю, что у меня могла бы совсем по-другому сложиться жизнь, если бы этого не случилось.

— Она была такая чудесная женщина!

— Кто? Мама? Я и не знала, что вы знакомы! — удивилась Мерри.

— Да, были знакомы. Знакомство очень недолгое, к сожалению… Мы… Я… Мы встречались несколько раз. В Париже и в Швейцарии…

— Как в Париже? Она не бывала в Париже. И насколько мне известно, никогда не была в Швейцарии. Она ведь живет в Лос-Анджелесе.

— Живет в… — начал Гринделл. И осекся. — Ах, простите, я… спутал.

— Как странно, — проговорила Мерри.

Гринделл ничего не сказал. Похоже, он хотел замять этот разговор, и у Мерри тоже не было никакого желания продолжать, но что-то ее все-таки заинтересовало и обеспокоило. Она уже не смотрела ни на картины, развешанные по стенам, ни на старинные доспехи в витринах, а мысленно перебирала весь их разговор, пытаясь восстановить каждое слово. И наткнулась на одну фразу, которая кольнула ее, как острый шип.

— Что вы имели в виду, — спросила она, — когда сказали, что все происходило на ваших глазах?

— А что вам рассказывал отец?

— Ничего, — ответила Мерри. — Или почти ничего. Я слышала об этой истории от матери.

— Что вы слышали от матери?

— Ну, то, что… Я не знаю, как это выразить. Это была даже не интрижка. Не роман. Просто случайное знакомство. Отец и Джослин случайно познакомились в гостях. Все произошло сразу же после моего рождения.

— Теперь понятно, — сказал Гринделл.

— Теперь? По-моему, вы говорили, что и раньше обо всем знали.

— Видимо, не обо всем. Это ведь так давно было. События перемешиваются в памяти.

Его объяснение се не удовлетворило, но она поняла, что больше об этом не стоит говорить, что ничего больше она из него не вытянет, но ей уже надоело рассматривать картины, архитектурные памятники и скульптурные изображения древних венецианских герцогов и захотелось присесть отдохнуть. Она устала. Мерри предложила Фредди пойти куда-нибудь выпить. Он повел ее по Рива делли Скьявони в отель «Даниэлли», где они, расположившись в шезлонгах на набережной, заказали джин с тоником. Возможно, оттого, что она немного отдохнула, или, возможно, оттого, что ее мучило ощущение незавершенности начатого разговора, — словом, Мерри опять вернулась к прерванной беседе, как бы невзначай о ней вспомнив.

— Иногда я пытаюсь представить себе, что бы стало с моей матерью, если бы они с отцом не расстались. Ее жизнь сложилась бы, конечно, гораздо удачнее. И мне было бы лучше. Странные все-таки вещи происходят на свете.

Гринделл опять ничего не сказал, что само по себе было удивительно, ибо он всегда был готов поддержать беседу и с ним вообще так легко было разговаривать — до сего момента. Но теперь он явно думал о чем-то своем. А она, тем не менее, продолжала, потому что ей просто хотелось поразмышлять об этом вслух. И если он слушает се вполуха, подумала она, тем лучше.

— Но мне непонятно, — говорила она, — с чем связана эта месть. То есть я не знаю, что между ними было, между Джослин и отцом, и как это было. Но двадцать лет таить обиду на него… Это же бесчеловечно!

— Не двадцать лет, — сказал Гринделл после долгого молчания.

— Как же так? Все ведь произошло, когда я только родилась. А мне на следующей неделе исполнится двадцать.

— Не двадцать лет, — повторил он. — Я же вам сказал, что все произошло на моих глазах. Это было в Швейцарии. И еще я хочу вам сказать, что имел в виду не вашу мать, а Карлотту, вашу мачеху.

— Не понимаю.

— Разве отец вам никогда об этом не рассказывал?

— Нет. О чем?

— Ведь они встретились снова — Джослин и ваш отец. В Монтре. Лет восемь назад. Вас как раз отправили обратно в Штаты, в школу.

— Да, помню. Это единственное, что я помню. Что меня отправили в Штаты.