Рене Бернард - Экстаз в изумрудах

— Нужно сохранять эмоциональную дистанцию, если хотите приносить добро своим пациентам и себе самой.

— Я постараюсь делать вид, что в моих жилах течет лед, доктор Уэст, — огрызнулась она. — Вам придется меня научить этому фокусу.

— Я научу! Только не думайте, что кто-нибудь придет в трепет при виде женщины с заплаканными глазами и медицинским саквояжем в руках! Эти слезы будут помехой и могут кому-нибудь стоить жизни, Гейл. Вы потеряете драгоценные минуты, скорбя по поводу несправедливости мира или борясь со своей женской слабостью, и убьете кого-нибудь своей нерешительностью! Если вы не в состоянии контролировать себя, мисс Реншоу, вам лучше упаковать свои вещи и катить домой!

В тесном пространстве кареты воцарилась тишина, и он ждал конфликта, сожалея, что не может забрать свои слова обратно и загладить ситуацию. Правда или нет, но он считал, что зашел так далеко только потому, что его собственное сердце ныло от раны.

Когда карета остановилась, Роуэн открыл дверцу, выбрался наружу и подал Гейл руку, помогая спуститься. Отпустив жестом уставшего Тео, он поднялся с Гейл на крыльцо своего темного особняка из красно-коричневого песчаника. В глубине души Роуэн надеялся, что Картер ослушался и не лег, ожидая их возвращения в прихожей. Но в предрассветной тьме встречать их никто не вышел.

Роуэн зажег тонкую свечку и протянул Гейл руку.

— Я провожу вас наверх.

Она приняла его руку, едва касаясь кончиками пальцев, как будто физический контакт вызывал отвращение. По темной лестнице они поднимались молча, и Роуэн не знал, что сказать после грубой перебранки в карете. Он должен был злорадствовать при виде ее нежного сердца и женской слабости, но вместо этого собственная боль чуть не погубила его жестокий план. Впрочем, он, несомненно, одержал победу, и завтра Гейл уже не будет.

Он украдкой взглянул на нее. Она шла рядом с ним, грациозная и легкая. Мерцающий свет подчеркивал царственные линии ее профиля, чувственный изгиб шеи и плеч.

«Она до невозможности гордая. Я чувствую себя неуклюжим идиотом, пытающимся сломить аравийца, не убив его духа».

Они поднялись на третий этаж, и он остановился, борясь с искушением попросить прощения или объясниться.

Но Гейл заговорила первой. Голос ее звучал тихо, но ровно.

— Вы правы, доктор Уэст. Что толку будет от меня пациентам, если я буду плакать на каждом шагу? Джексону нужно было, чтобы вы были сильным, и вы таким были. Этот урок я никогда не забуду.

Роуэн протянул ей свечу.

— Этот урок мне следовало преподать иным способом. Ладно, возьмите свечу и постарайтесь поспать.

Он хотел уйти, но Гейл его остановила.

— Роуэн? А те люди в Индии и вправду останавливали свои сердца?

Он повернулся к ней. Она была такая красивая, что у него у самого остановилось сердце и внутри все смешалось, вызвав жар, беспокойство и голод.

— Правда.

— И это был не фокус?

По ее щеке скатилась слеза, сверкнув в свете свечи одиноким бриллиантом. Забыв обо всем на свете, кроме необходимости ее утешить, он придвинулся и стоял теперь так близко, что чувствовал в прохладе дома всего в нескольких дюймах от нее запах ее кожи и тепло ее тела.

«Она уезжает — она уедет — и я не уверен, что буду этому рад».

Он замер на месте, удерживаемый желанием прикоснуться к ней, но ясно сознающий, что не должен. Очень медленно она закинула назад голову, словно приглашая его для поцелуя, который казался теперь неизбежным.

Ее дыхание коснулось его груди, затем шеи, он заглянул ей в глаза и, сам того не сознавая, произнес вслух:

— Некоторые вещи происходят сами по себе.

— Даже если мы их не понимаем, — закончила она шепотом.

Он нагнулся, намереваясь лишь слегка коснуться мягкого атласа ее губ, но при первом прикосновении к горячей плоти все его благие намерения растаяли.

Контакт был поначалу таким легким, что она могла приписать его собственному воображению. Горячий шелк его губ лишь слегка коснулся ее.

Но вспыхнувший следом огонь отмел прочь все сомнения.

Это был не сон.

Давление его губ нарастало, и она ответила, поддавшись. Ее рот раскрылся, вбирая мягкую плоть его нижней губы, наслаждаясь вкусом первого поцелуя. Это был не целомудренный поцелуй, как она себе представляла. От этого соприкосновения в ее крови вспыхнул пожар, и она ощутила каждый дюйм своей кожи, как будто контакт с его губами пробудил в ней все чувства.

Его теплая ладонь двинулась вверх по ее спине, прижимая плотнее к себе, а вторая рука, заскользив по щеке, ласково пробежала пальцами по линии ее подбородка и зарылась в волосы, чтобы поддержать голову добровольной пленницы, с жадностью отдававшейся пытке страсти.

Он просунул в рот язык, и она приняла его, ощутив вкус солоноватой корицы, и жажда взвилась спиралью желания, которую, не вполне распознав, она не могла сдерживать. Дуги электрического жара пронзили ее грудь с затвердевшими вершинами, разлив внизу живота истому нетерпеливого желания.

Их дыхание смешалось, и она с удивлением обнаружила, что только этого ждала и хотела. Еще. Больше. Еще больше того, что он мог предложить. Это было настоящее пиршество вкуса и ощущений, и она брала все, что он предлагал, моля о большем.

«Еще, пожалуйста, еще!»

Его сильные руки сомкнулись вокруг нее, еще сильнее прижимая ее к его твердому телу, и она застонала от блаженства, ощутив, как ее ноги отрываются от пола. «Еще один поцелуй, и я пропала».

Дребезжащий звук упавшего на деревянный пол подсвечника и внезапная темнота вернули ее назад, к реальному миру, начинавшемуся за окружностью его рук.

Гейл оттолкнулась от него. Он тотчас отпустил ее, и на смену теплой надежности его объятия пришли стыд и смущение. Она была рада спасительной темноте, потому что из глаз грозили брызнуть слезы. Бросившись в лабораторию, Гейл плотно закрыла за собой дверь.

С гулко бьющимся сердцем она ждала, не зная, что скажет ему, если он последует за ней, и хватит ли ей сил, чтобы не открыть дверь и не молить его снова поцеловать ее. Неровный, отрывистый ритм ее дыхания был вызван отнюдь не страхом. Прислонившись к двери, Гейл ждала.

Слабый звук удаляющихся шагов, спускающихся вниз по ступенькам, послужил ей ответом.

Она закрыла глаза, борясь с искушением выглянуть наружу и позвать его назад. Она знала, что делать этого не стоит.

«Достаточно. Достаточно уроков для одного дня».

Лаборатория и ее комната находились прямо над его кабинетом, о чем он умолчал, показывая ей дом. Он слышал, как она мечется в неистовстве будоражащей энергии. Половые доски были старыми, и он всегда знал о ее перемещениях. О растянувшихся на ночь поздних занятиях ему, помимо ее воли, неизменно телеграфировали ее ноги.

Но теперешняя ситуация была немного другой. Роуэн пытался угадать, что она замышляет: как избежать его нежелательных поползновений или как отомстить своему учителю за то, что перешагнул черту дозволенного.

Он быстро разделся. Опыт подсказывал, что даже час или два драгоценного сна станут стоящей наградой. Правда, он сомневался, что при всей усталости вряд ли добьется в этом большого успеха сегодня. Тело пульсировало болью. Он со вздохом взглянул на умывальник. Мысль о холодном обливании, к которому он собирался прибегнуть, вызывала содрогание.

«Этот поцелуй. Неужели я так давно не прикасался к женщине? Неужели я совсем утратил рассудок, раз позволил себе это? Я проповедую респектабельность и выхожу из себя, когда она обвиняет меня в том, что я распутник… и после этого целую ее. Черт! Я мог зайти дальше поцелуя, если бы это сумасшествие продлилось еще несколько мгновений».

День был трудный. Зная о неизбежности кончины Джексона, он, тем не менее, перенес ее тяжелее, чем думал. Еще эти угрызения совести из-за того, что обидел ее, что нарочно взял с собой на этот вызов, чтобы пошатнуть ее решимость и столкнуть с реальностью жизни и смерти.

«Вот и говори после этого, что ты не злодей!»

Она отреагировала, как он и ожидал, со слезами и жалостью женщины, увидевшей смерть ребенка. Его собственная боль спровоцировала Роуэна нагрубить ей, потому что он испытывал к себе отвращение. Скорбя по Джексону, он чувствовал только зависть, что Гейл может открыто плакать, а позже — злость на свою тайную уловку разбить такое сердце.

А потом… он ее поцеловал.

Невозможно.

Невообразимо.

Неоспоримо.

Это желание, незаметно выросшее из сладострастия, застигло его врасплох.

Один поцелуй, и он потерял голову, как человек, вышедший из пустыни.

«И все, чего я хочу, — утонуть».

Гейл в третий раз завязала передник и поймала свое отражение в маленьком зеркале на стене.

«Я выгляжу такой нервной, что любой, кто меня увидит, решит, что я что-то задумала».

Гейл знала, что впереди ее ждет тяжелый день. Она практически не спала, а когда все же получалось задремать, видела жаркие, тревожные сны с поцелуями на темной лестнице. Она страшилась встречи с Роуэном, но и мечтала, чтобы он поскорее пришел и положил конец её ожиданиям.

Гейл закрыла глаза и приложила ладони к лицу.

— Как будто вчерашний день был легким.

Она взяла с себя слово не думать о том, что произошло на лестнице, а просто двигаться вперед.

Она уронила руки, найдя успокоение в новой идее, посетившей ее голову.

«Я была не в себе. Смерть Джексона выбила меня из колеи, и я… была не в себе».

Гейл выждала немного, думая, как долго продержится хрупкая логика. Но логика, похоже, держалась. Гейл очень разочаровалась в себе из-за того, что разрыдалась перед миссис Блайт. Бросаться к Роуэну было немыслимой ошибкой. Но в своем ослабленном эмоциональном состоянии она сделала немыслимое. Она так хотела утешения, поддержки, тепла другого человека.

Но даже это не могло объяснить, почему поцелуй показался чем-то большим, чем поцелуй.

Захлестнувшее Гейл всепоглощающее томление пошатнуло ее понимание собственной натуры. Она еще никогда не испытывала такого волнения, чтобы трепетать при взгляде на мужчину. Считая свои устремления слишком серьезными, она не допускала даже возможности флирта. Мужчин, проявлявших к ней интерес, Гейл просто игнорировала, рассматривая мужской род в целом как барьер между ней и свободой.

Если бы происшествие вызвало у нее сожаление и стыд, ей было бы легче рисовать Роуэна агрессором, воспользовавшимся ее смятением, но он поцеловал ее только тогда, когда она дала понять, что хочет этого, и отпустил сразу же, как только она воспротивилась.

Тем больше было у нее причин чувствовать в себе решимость обуздать свое вышедшее из-под контроля воображение и не давать ему повода разорвать их контракт.

«Что, если из-за случившегося он отправит меня восвояси? Что, если обвинит в том, что хотела его соблазнить? Или в отсутствии моральных устоев?»

От этой мысли она поежилась, зная, как трудно оправдать свое поведение.

«Ни слова гнева или возмущения! А только стонала, как распутница, и умоляла о продолжении».

Вспомнился их разговор о двойственности мужских ожиданий. Одного поцелуя ей хватило, чтобы узнать его силу, способную сокрушить ее рациональное начало.

«Все понятия о правилах приличия и внешняя сдержанность — все исчезло, как дым в грозу, и я чувствую себя полной идиоткой, ведь я всегда гадала, почему люди придают этому такое значение. Со стороны все выглядело так глупо. Было даже противно думать, как люди увлекаются друг другом. Но теперь… Теперь, когда я узнала, что такое поцелуй, не могу больше ни о чем и думать! И не было в этом ничего отталкивающего. А было…»

Но она не могла подобрать ни одного подходящего слова для определения этого сладкого, пьянящего ощущения, которое испытывала в объятиях Роуэна.

«Я бы не стала придавать значения…»

— А, вот вы где, мисс Реншоу! Я принесла вам лавандовой воды, чтобы освежиться после длинной ночи. — Появление Флоренс отвлекло ее от тягостных размышлений. Миниатюрная фигурка служанки двигалась по комнате с деловитой энергичностью пчелы в саду. — Я поставлю ее сюда и еще хочу спросить: не принести ли вам побольше подушек?

— Спасибо, Флоренс. Мне хватит, правда.

Флоренс с сомнением покачала головой:

— Для сна — наверное. Но здесь же нет ни кружев, ни вышивки. Кухарка говорит, что благородные дамы страдают от отсутствия красоты. И пока миссис Эванс распиналась насчет чехлов для мебели, я решила, что нужно пойти и спросить.

Гейл рассмеялась:

— Ты, видно, не можешь без красоты, да?

— Даже в моей комнате есть украшения, мисс Реншоу, хоть я и не леди!