Картер тотчас пришел в движение, даже миссис Эванс бросилась помогать кухарке освобождать на столе место, чтобы Флоренс было удобно.

— Мне нужен лед, если он у вас есть, и как можно холоднее вода. — Гейл взяла руку Флоренс и набралась мужества, чтобы осмотреть рану. — Миссис Эванс, можете принести еще салфетки? Если здесь нет ничего подходящего, то не поищете ли в кабинете доктора Уэста на первом этаже? И его хирургический набор, который находится под смотровым столом, если вам не трудно.

— Да, мисс! Я немедленно все сделаю!

Миссис Эванс исчезла быстрее, чем кролик, юркнувший в норку.

Порез оказался глубоким и страшным. Повредив мягкие ткани трех пальцев, он обнажил кость. Получив лед, Гейл промыла рану водой, чтобы очистить и рассмотреть получше. Флоренс застонала, и Гейл, безжалостно зажав рану свежей салфеткой, подняла ее руку и попыталась сосредоточиться.

«Кровь — это, конечно, ужасно, но Роуэн говорил, что в первую очередь нужно собраться с мыслями. Холод замедлит кровотечение, и, если поднять руку над головой, это тоже поможет».

Флоренс снова застонала.

— Спокойно, дорогая. Ты до смерти перепугала бедную миссис Уилсон и миссис Эванс. Все будет хорошо. Я здесь. Сейчас займусь твоей ручкой, и ты будешь в порядке.

Гейл говорила со всей уверенностью, на какую была способна, встревоженная тем, что Флоренс балансирует на грани сознания и беспамятства.

Не выпуская раненую ладонь, Гейл повернулась к миссис Уилсон:

— Когда это произошло? Как давно?

— Минут десять тому назад, может, больше.

«Десять минут. Вряд ли она могла за это время истечь кровью. Но при том, что она постоянно отключается, могу представить, что они себе вообразили».

— Тогда все в порядке. Я знаю, что все выглядит ужасно. Столько крови. Но не нужно беспокоиться. — Она взяла у мистера Картера еще одну свежую сухую салфетку и быстрым движением сменила промокшую, сжав рану на руке Флоренс, словно клещами. — Кровотечение уже уменьшилось, видите?

Миссис Эванс вернулась, запыхавшаяся, с корзинкой, полной чистых белых квадратиков, и деревянной коробкой с хирургическими принадлежностями из кабинета Роуэна.

— Он пользуется этим!

— Благодарю, миссис Эванс. Оставьте бинты здесь, чтобы были под рукой, когда нужно будет менять промокшие. — Гейл обвела взглядом лица, смотревшие на нее в ожидании инструкций. Флоренс лежала неподвижно. — Наш главный враг — инфекция. Миссис Эванс, у вас есть на кухне уксус или алкоголь? Это больно, поэтому я хочу провести обеззараживание, пока Флоренс не будет особенно возражать.

— У меня есть немного яблочного уксуса.

— Очень хорошо.

Картер принес еще льда, и Гейл щедро обложила им руку, чтобы остановить кровотечение. Тем временем, готовясь к следующим шагам, она привела в порядок свои мысли. Под пристальным наблюдением присутствующих она полила рану уксусом и аккуратно, но быстро зашила распоротую ладонь и пальцы. Она была почти твердо уверена, что травмированы лишь мягкие ткани пальцев, а по поводу ладони оставалось только уповать, что сухожилия целы и рука бедняжки Флоренс не пострадает.

Логика подсказывала Гейл, что чем меньше швов она наложит, тем меньше проколов придется делать. Гейл надеялась, что инстинкт ее не подведет и что невидимые способности организма к восстановлению только возрастут, если ее вмешательство будет минимальным.

Закончив наложение шва, она обрезала нитку и снова щедро полила рану уксусом, затем положила на рану лед. В этот момент Флоренс очнулась.

— Что я… Почему я на кухонном столе?

Все вокруг с облегчением заулыбались.

— Из-за твоей неловкости сегодня в супе не будет лука! — с нежностью упрекнула ее миссис Уилсон и тепло сжала плечо Флоренс.

Гейл аккуратно промокнула раненую руку салфеткой и начала ее бинтовать.

— Ну вот, сейчас закончу, и мистер Картер поможет тебе спуститься, как только будешь готова.

Миссис Эванс свернула свою шаль и подложила ее под голову Флоренс.

— Нет никакой спешки! Полежи, отдохни немного. Потом Барнаби отнесет тебя в комнату. Пусть она сегодня отдыхает, да, мисс Реншоу? Так будет лучше, правда?

Гейл кивнула, лишившись дара речи из-за того, что грозная домоправительница обратилась к ней за советом. Но теперь все они смотрели на нее с новым уважением, и Гейл не знала, что сказать.

— Конечно.

— Куда все подевались? Что-то случилось? — донесся из дверей голос Роуэна.

В комнате поднялся веселый гвалт, когда все наперебой, кроме Гейл, начали рассказывать ему, что пережили, и восхвалять чудесное вмешательство его ученицы, спасшей жизнь несчастной Флоренс. Даже Флоренс попыталась внести свою лепту, показав ему свою забинтованную руку и жалобно признавшись, что большую часть пропустила.

Роуэн кивнул, спокойно выслушав их хвалебные речи, и окинул комнату внимательным взглядом. Кровь на полу и столе. Пропитанные кровью бинты и его хирургический набор на буфете. Бутылочка с уксусом и тающий лед в керамической миске рядом. Красивая повязка на руке Флоренс.

И Гейл.

Спокойная и неподвижная.

Безупречная.

— Я рад, что мисс Реншоу оказалась на месте. Флоренс, отдыхай, я пока оставляю тебя на попечение миссис Эванс и миссис Уилсон. Картер, после пережитого потрясения сегодня мы устроим всем выходной. Я сам обо всем позабочусь. Мисс Реншоу, разрешите проводить вас наверх?

Он протянул ей руку и удивился, с каким смирением она позволила ему проводить себя. Сквозь ткань сюртука он чувствовал тепло и дрожь ее пальцев. Поднявшись на лестничную площадку второго этажа, он помедлил, не в состоянии удержаться от будоражившего его вопроса:

— Вы никогда не бываете такой спокойной, мисс Реншоу. С вами все в порядке?

Она подняла голову. Черный шелк ее кудрей скользнул по щеке, обрамив ее фиалковые глаза, в которых сверкали непролитые слезы.

— Это было…

— Страшно? — осторожно подсказал он.

— Потрясающе.

«Потрясающая. Пьянящая. Необъяснимая».

Эти слова прозвучали в его мозгу в унисон с ее признанием.

— Да, — прошептал он, и его пальцы побежали вверх по ее лицу, чтобы приблизить к себе для поцелуя. — Какое же ты чудо…

— Поцелуй меня, Роуэн.

Он не нуждался в командах, но приглашение открыло шлюзы его желания к этому деятельному созданию, такому трепетному и восхитительному. Недели тревоги и муки — и она растаяла, в его руках, согрелась и размягчилась. Откинула назад голову и с готовностью раскрыла свои алые губы. Роуэн был уверен, что ни один мужчина на свете не устоял бы перед таким искушением.

Он целовал ее так, как будто она и вправду принадлежала ему, как будто ничто в мире не могло помешать ему прикасаться к ней так, как ему хотелось, зная в то же время, что в любой момент она может напомнить об обратном.

От этого нетерпения, запретного и пикантного, от которого у нее кружилась голова, Гейл чувствовала, как оживает ее тело. Поворот лестницы скрывал их от случайных взглядов с нижних этажей, но, подхваченная вихрем восторга, она в этот момент не была уверена, что услышит чье-либо приближение. Вероятность, что их могут увидеть, не остудила ее чувств, но сделала секунды уходящего времени слаще и драгоценнее.

Он целовал ее, возвращая мыслями к первому поцелую, только вместо легкого, воздушного прикосновения шелка она получила наслаждение, от которого плавились кости. И если в прошлый раз она в панике бежала, то сейчас забыла все свои страхи, даже страх быть обнаруженной, который должен был заставить ее взлететь вверх по ступенькам. Жар томления, зарождавшийся в крови, держал ее на месте, требуя получить удовольствие от каждого мгновения.

Именно о таких поцелуях мечтала она в грезах и теперь желала прижаться к Роуэну сильнее, прочувствовать его глубже и дать ему прочувствовать себя. От его пальцев, зарывшихся в ее волосы, по ее спине бежали мурашки, вызванные силой, сделавшей ее рабой своего и его сладострастия.

И снова ее удивило, как он пробуждал к жизни ее тело. Даже сквозь многочисленные слои одежды она чувствовала, как ее кожа источает тепло, она чувствовала все части своего тела: поясницу, колени, даже каждый пальчик на ногах.

Приехав в Лондон, она поплатилась репутацией и вдруг поняла, что больше нет преграды между тем, что она могла бы иметь, и тем, что хотела. Внутренний голос пытался возразить, но Гейл была не готова вести внутренние дебаты. О свободе и власти. Целуя Роуэна, она опиралась и на то и на другое.

Ей нравилось, как от него пахло — кедром, дымом и корицей. Ей нравилось, как он крепко держал ее и как они идеально подходил и друг другу, словно для этого и были созданы. Его поцелуи жгли ее губы тавром обладания, прикосновения его рта пьянили.

Но она сознавала, что могла винить нервы и Флоренс лишь в самом первом поцелуе.

«Если бы за всем этим стояло только это… я бы давно его оттолкнула».

Но она не хотела его отталкивать.

Она хотела испытать все, что могло быть между мужчиной и женщиной. Пожизненные ограничения и требования, извечно возникавшие вокруг нее наподобие железной клетки, вдруг исчезли, как паутина, сметенная рукой.

Она не только уступила его напору, но и активно отвечала на его действия, жадная до трепетных ощущений, которые вызывали прикосновения Роуэна. Он нежно взял в рот ее нижнюю губу и тискал, смакуя и давая возможность попробовать себя.

За одним поцелуем следовал другой, и Гейл всецело отдавалась уроку.

Роуэн приподнял ее и поставил на ступеньку выше, чтобы быть одного роста и сделать физический контакт плотнее. Его рот переместился к мочке ее уха. Ахнув от удивления, когда вниз по спине распространилось неведомое раньше, непривычное ощущение, Гейл застыла в полной неподвижности, чтобы насладиться неожиданным удовольствием, что доставляли ей его зубы, терзающие нежную мякоть уха. Потом, слегка отпрянув, он провел кончиком языка по ее ушной раковине. Ее пальцы впились ему в плечи. С каждым выдохом он демонстрировал ей новое место приложения для огня и льда.

Пуговки на ее блузке и тесемка на шее заставили Роуэна прерваться. В эту паузу она сделала открытие, что отсутствие мужских поцелуев обладает такой же силой, как и их наличие. Его зеленые глаза с коричневыми крапинками горели возбуждением, пока он разворачивал ее, как подарок. Но Роуэн не торопился. Невысказанный вопрос был и так ясен.

«Если я не хочу этого, то должна сказать сейчас».

Она ждала, что внутренний голос выразит протест или ужаснется тому, что происходит, но слышала лишь стук сердца в ушах. В душе у нее все сильнее разгорался пожар.

Роуэн снова наклонил голову, чтобы на этот раз пробежать губами по алебастровой шее. Гейл закрыла глаза и взмолилась, чтобы от этой сладкой муки у нее не остановилось сердце. Ее кровь уже пылала огнем, и это не предвещало ничего хорошего. Роуэн обнажил едва ли несколько дюймов ее тела, но уже не осталось ничего, что она хотела бы утаить от его прикосновений.

Его внимание приковала ее ключица с бьющимся пульсом, и они поднялись еще на одну ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж. Ее желание отказывалось ждать. Еще несколько пуговок сорочки уступили его натиску, чтобы он мог исследовать углубления и выступы плеча и шеи. Одной рукой он тронул ее грудь. Тепло его ладони и давление пальцев даже сквозь многочисленные слои одежды грозили коленям слабостью. От трения соски затвердели, и, изогнув спину, Гейл прижималась к его ладони, желая, чтобы их ничто не разделяло.

Наклонив голову к ее груди, Роуэн в вежливом исследовании пощипал губами верхнюю кромку ее корсета, и Гейл чуть не лишилась чувств. Они поднялись еще на одну ступеньку, и Гейл, чтобы не упасть, прильнула к нему.

«Порочная. Я порочная женщина. Могу думать только о том, что на мне слишком много одежды, и хочу, чтобы он целовал меня! Везде!»

Он прижал ладони к ее груди, и, когда провел пальцами по затвердевшим вершинам, по телу прошла дрожь сладострастия, давая понять, что ждет впереди. Его рот вновь примкнул к ее губам, и она вмиг слилась с ним воедино, упиваясь поцелуями, которые ранили и врачевали ее одновременно. Она больше не хотела продолжать игру на лестнице, она хотела остаться с ним наедине, где ничто не могло помешать ему взять ее невинность.


Роуэн делал все, что мог, чтобы сохранять над собой контроль, но она была в его руках настоящим чудом. Ее ладони кружили по его груди, обнимали спину, а острые коготки пальцев, ощущаемые сквозь рубашку, сводили с ума. При мысли, что эти коготки могут бороздить его обнаженную спину, он ощутил еще более сильный прилив возбуждения.

Слабый звук падения, донесшийся из кухни, заставил обоих вскинуть головы и застыть на месте. Но звук больше не повторялся, и ничто другое не предвещало, что их могут обнаружить. Все же это послужило для Роуэна напоминанием, что заниматься любовью на лестнице было бы не самым разумным решением.