Ольга Шумяцкая - Эль скандаль при посторонних

И вот на фоне всей этой вакханалии меня вызвал к себе Толик.

— Это... — промямлил он. — Ты извини, но проект закрывается. Нам скандалы не того... не катят.

— Да ладно, — ответила я. — И так все ясно. Я тебе что-нибудь должна?

— Не, это я тебе, — ответил Толик и полез в карман. — За последнюю книжку. Ну, про этот... про коржик. — И он протянул мне пачку денег.

Я взяла деньги и пошла к двери.

— Эй! — окликнул меня Толик. Я обернулась. — Хорошо поработали, а? — Я кивнула. — Может, сходим куда-нибудь... ну... типа, забьем стрелку... как бы любовь.

— Спасибо, Анатолий! — отозвалась я. — Спасибо за оказанное доверие. Но у меня уже есть одна любовь. Я же замужем.

— Уважаю, — солидно сказал Толик.

И больше мы с ним не виделись.

Так закончилась моя карьера писателя. Я вернулась в лоно семьи, где рассчитывала немножко пожить для себя. Но мне не удалось осуществить свой план. Пришлось употребить все силы на очередное спасение Мышки.

Но вот что мучает меня последние несколько месяцев. При чем тут композитор Туликов? Я специально ходила потом домой к профессору, чтобы он внятно ответил на интересующий меня вопрос. Профессор испугался, что я буду бить ему морду, замахал ручками, заквакал и заперся на три цепочки. А я пошла по соседям. И вот что выяснила. Оказывается, профессор жил с композитором Туликовым в одном подъезде и очень этим фактом впечатлялся. А иногда даже ставил во главу жизненного угла. Мол, поглядите, с какими людьми знакомство ведем! Поэтому и вставлял его к месту и не к месту во все свои печатные труды, включая транспаранты, плакаты и постеры. А вот второй вопрос. Почему ни один — ни один! — читатель, которых за время моей недолгой карьеры, судя по тиражам, набралось несколько миллионов, так вот, почему ни один из них не заметил, что читает один и тот же роман? Вот где загадка века.

Нет, нет, нет! Дорогие вы мои! Неужели вы думаете, что можно помочь человеку, который считает, что помочь ему нельзя? Заблуждение! Эту мысль я пыталась всеми доступными мне способами, используя новейшие технические средства вроде телефонного аппарата, донести до Мурки, которая сидела у себя в Питере и требовала, чтобы я бежала спасать Мышь. Мышь, в свою очередь, сидела у себя дома в глубочайшей депрессии. Наши с Муркой успехи окончательно ее деморализовали. Она поняла, что жизнь проходит мимо, а она, Мышка, так и сидит на обочине. Что ничего она в жизни не добилась, ни к чему оказалась не пригодна, никому не нужна. И вот теперь Мурка требовала, чтобы я мчалась к Мышке и предлагала ей всякие разные варианты для выхода на большую орбиту. Я отнекивалась. Ныла, что мне это не по плечу. Я этого не вынесу. Ты меня, Мура, недосчитаешься. А если и досчитаешься, то не всю. Какая-нибудь часть тела обязательно отвалится. Скорее всего голова. Но Мурка была непреклонна.

— Ну хорошо, — сказала она наконец. — Придется ехать самой. Вдвоем мы справимся с любыми трудностями. Правда, Мопс?

— Правда, — сказала я обреченно и тяжело вздохнула.

Отделаться от Мурки мне никогда не удавалось.

Потом я позвонила Мышке.

— Мурка едет, — сказала я. — Будем делать из тебя человека.

— Не нужна мне ваша жалость! — истерически заорала Мышь. — Я сама себе человек.

— Хорошо, хорошо! Не хочешь — не надо. Ты только не волнуйся, — пробормотала я и быстренько отключилась, пока Мышка не передумала самостоятельно бороться за свое будущее. После чего снова позвонила Мурке. Надо было срочно сообщить ей, что Мышка нас отвергла. Трубку снял Лесной Брат.

— Братик! — заискивающе заскулила я. — Дай Мурылью буквально на секундочку.

— Нет Мурыльи. Уехала, — отрезал Лесной Брат. — С тобой поговорила, вскочила и умчалась.

— А куда, не знаешь?

— Знаю, — ответил Лесной Брат и замолчал длинным тягостным молчанием.

— К-куда? — запинаясь, выдавила я, чувствуя неладное.

— А пропадите вы все пропадом! — вдруг заорал Лесной Брат. — Пусть только явится! На порог не пущу! Так ей и скажи — все, кончилось мое терпение!

И бросил трубку.

Так Мурка водворилась на кушетку в моем новеньком кабинетике. И тут же принялась за дело. Она потащила меня к Мышке. Мышка сидела дома и кусала губы. Этому упоительному занятию — кусанию губ — она предавалась последние две недели. Мурка бодро прошагала в кухню, поглядела на Мышку, оценила ее плачевное состояние и обратилась ко мне с программной речью.

— Мопс! — торжественно сказала она. — Как профессиональный психолог я считаю, что помочь человеку можно только исходя из его внутренних побуждений. Ты со мной согласна? — Я кивнула. — Хорошо. Это значит, что мы не будем заставлять нашу подругу Мышь делать то, что хочется нам. Потому что то, что хочется нам, совсем не обязательно хочется ей. Мы будем побуждать ее реализовывать собственные устремления. Ты согласна со мной? — Я снова кивнула, хотя слышать такие слова от Муры мне было странно.

И вот почему.

Однажды мы с Муркой и Мышкой путешествовали по Италии. Путешествовали мы себе тихо-мирно до тех пор, пока Мышь не объявила, что хочет уйти в католический монастырь. Причем мужской. Что-то там ее сильно привлекало.

— Не-ет! — заорала Мурка и приперла ее коленом к диванчику. — Не-ет! Только через мой труп!

— Чего ты, Мур, пусть идет, — миролюбиво сказала я. — Ей там самое место.

— Ты что, совсем ничего не соображаешь? — прошипела Мурка. — Нас же на таможне заметут!

— Господи, да почему?

— Потому что некомплект! Втроем приехали — втроем уедем!

— Чего некомплект, Мура? Мы же не по единому партийному списку сюда прибыли. У нас у каждой паспорта имеются, как у свободных граждан свободной страны. Имеем право на свободное волеизъявление.

Мура отвернулась и надула щеки. Я почуяла неладное.

— Мура, не темни, — строго сказала я. — Что ты натворила?

— Я внесла ее в декларацию, — нехотя пробурчала Мурка, кивая на Мышь.

— Как? Как внесла? Как в декларацию?

— Как-как. Как предмет повышенной ценности.

— Зачем?

— На всякий случай. Вдруг потеряется.

Я задумалась. Да, тут в Италии, может, им и понравится на таможне, что у них остается предмет такой повышенной ценности. Хотя вряд ли они оценят эту ценность. А у нас... У нас же придется идти по красному коридору... Декларацию предъявлять! Черт! Ну, Мура!

— А как ты обозначила ее в декларации, Мура?

Мурка опять как бы слегка замялась.

— Ну, как... «Мышь натуральная», как же еще.

«Ну, если натуральная... — подумала я. — Тогда конечно. С натуральным в стране большой дефицит».

И вот смена политики. Мурка готова прислушаться к Мышкиным слабеньким желаниям.

— Мышь! — еще более торжественно провозгласила она и закатила глаза. — Чего тебе хочется?

— Убить Джигита! — мрачно сказала Мышь.

— Это мы оставим на десерт. Чего тебе хочется в творческом плане?

Мышь молчала и только сильнее кусала губы.

— Мышь! — строго сказала Мурка. — Только не говори, что в творческом плане тебе хочется перевести через дорогу одноногую бабушку на костылях в последней стадии энуреза!

По несчастной Мышкиной мордахе было видно, что ей хочется именно этого.

— Мышь! — сказала Мурка, и в голосе ее зазвенел металл. — Ты, надеюсь, понимаешь, что хорошими делами прославиться нельзя? Как ты собираешься становиться знаменитой?

— Я буду новатором! — упрямо буркнула Мышь.

Мурку это заявление озадачило. Она задумалась. А что, если Мышка действительно станет новатором и прославится благотворительностью? Может, все-таки стоит ей в этом помочь?

— Ну хорошо! — сказала она. — Черт с тобой! Энурез так энурез! Как тебе девяностолетняя старушка, за которой нужен неусыпный круглосуточный уход?

Мышка порозовела.

— А ты правда достанешь мне старушку? — прошептала она и подобострастно заглянула Мурке в глаза.

— Правда, — вздохнула Мурка.

— А... а где ты ее достанешь?

— Секрет фирмы! — заявила Мурка.

На самом деле никаких секретов у нее не было. Она просто не собиралась действовать кустарными Мышкиными методами и расклеивать на столбах объявления, исчирканные фломастерными каракулями. На следующее утро она позвонила в справочную и выяснила телефон самого крупного агентства по найму прислуги, нянь и сиделок. После этого отправилась в агентство, вошла в кабинет менеджера и заперла за собой дверь. Мурка подошла к менеджеру и улыбнулась самой ласковой улыбкой, которая была ей доступна. Менеджер вжался в кресло. Мурка вытащила из кармана стодолларовую бумажку и сунула ему в нагрудный карман.

— Нужна старушка, — отчеканила она. — От восьмидесяти до девяноста. Полный паралич. Можно частичный, но глубокий. Немедленно!

Менеджер, покрывшись холодным потом, судорожно защелкал клавишами компьютера. На экране появилась старушка. Мурка вгляделась. Старушка выглядела так, как будто пережила сама себя по крайней мере лет на тридцать. Мурка выпихнула менеджера из кресла, плюхнулась на его место и стала читать.

— Так-так, — бормотала она. — Прекрасно. Девяносто два года. Из князей Голицыных. Наверное, привередливая. Могут быть сложности. Ага, полная обездвиженность в течение последних семи лет, недержание мочи. Чудесно! Лучше нельзя было придумать! Три инфаркта, инсульт, хроническое несварение желудка, колит, гастрит, холецистит, частичная слепота. Ага. Родственники. Единственный правнук двадцати семи лет от роду. Неплохо. Беру!

Она переписала телефон и адрес, захлопнула сумочку и двинулась к выходу. Однако на пороге притормозила. Медленно обернувшись, она посмотрела на бедного менеджера взглядом голодного удава и тихо сказала:

— Файл уничтожить! Приду проверю!

И менеджер послушно щелкнул мышкой.

Так мы стали обладателями бесценной секретной информации о девяностодвухлетней бабушке Голицыной с полной диагностикой ее недееспособного организма.

На следующее утро мы втроем входили в подъезд дома №5, что в Последнем переулке, и поднимались на четвертый этаж в квартиру №69. Мурка твердо нажала кнопку звонка. Мышка вцепилась мне в руку. Дверь отворилась. На пороге стоял молодой человек, похожий на нежно-зеленую водоросль. На лице его сияло два прыща. Один на лбу, другой на кончике носа. Выражение его лица указывало на личность унылую и невзрачную, черно-белого окраса. Молодой человек печально взглянул на нас.

— Бабушка Голицына тут проживает? — осведомилась Мурка светским тоном.

— Голицыны не принимают! — заносчиво ответил юноша.

— Нас примут! — заявила Мурка, отодвинула юношу в сторону недрогнувшей рукой и, не снимая ботинок, прошла в комнату.

В комнате на высоких подушках под кружевным покрывалом, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела, лежала бабушка Голицына. Цветом лица она напоминала заплесневелую брынзу. Мурка подошла к бабушке Голицыной, оттянула вверх веко и пощупала пульс.

— Слава Богу, успели! — сказала она, закурила коричневую вонючую сигаретку, выпустила дым прямо в бабкино лицо и обернулась к молодому человеку. — Сиделку заказывали?

Юношу передернуло.

— Эт-то вы сиделка? — спросил он, и голос его сорвался.

— Боже упаси! — воскликнула Мурка и выдвинула вперед Мышь. — Вот, прошу любить и жаловать! Наша подруга Мышь, женщина героической судьбы, всю жизнь несет на своих хрупких плечах крест чужих болезней. Своих, впрочем, тоже. Мечтает ухаживать за вашей бабушкой! А вы, надо полагать, правнук двадцати семи лет от роду? — Молодой человек кивнул. — Вот что, правнук, — сказала Мурка, уцепилась за пуговицу на чахлой груди правнука и потянула его к себе, — начнешь приставать с глупостями, будешь иметь дело со мной!

Правнук внимательно посмотрел на Мышь, и его еще раз передернуло.

— Не волнуйтесь! — надменно произнес он. — У меня строгие принципы.

— Знаем мы ваши строгие принципы, — примирительно сказала Мурка. — Принципы строгие, а ручонки шаловливые... внуч-чок!

Так началось Мышкино служение на благо бабушки Голицыной. И так же началась ее вражда со Строгим Юношей. Тут, впрочем, надо сказать пару слов и о нем самом.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА НОМЕР ДВЕНАДЦАТЬ,

в которой дается третья, и последняя, характеристика очередной особи мужского пола

Описывать Строгих Юношей как вид — занятие малоприятное. Собственно, как и они сами. Ну что хорошего, скажите на милость, может быть в Строгом Юноше? Костюмчик от «Москвошвеи», ботиночки от «Скорохода», короткие штанины, торчащие лодыжки, пара прыщей и куча комплексов. Обычно Строгие Юноши гордятся тем, что лучше всех окончили курс в университете (типичная дипломная работа «Интимная жизнь чешуйчатокрылых после опыления сельскохозяйственными ядохимикатами») и ни разу не целовались до двадцати пяти лет. После двадцати пяти, впрочем, тоже. Обычно Строгие Юноши передвигаются по жизни на общественном транспорте, причем время от времени зайцем по причине тотальной пустоты в карманах. Не курят, не пьют и почти не едят. Пахнут «Тройным» одеколоном. И это еще слава Богу! Зарабатывать не умеют и не хотят. Зато отчаянно хотят стать Красавцами Мужчинами, иметь черные волосы, черные глаза, черный «мерседес», кашемировое пальто, гордый профиль, лаковые штиблеты, перстень с черным топазом, белые зубы, тонкие коричневые сигариллы и парфюм от Хьюго Босса. Вот-вот. Главный комплекс Строгого Юноши — невозможность стать Красавцем Мужчиной. Ему кажется, что если он станет Красавцем Мужчиной, жизнь зацветет, запахнет и закружится самым причудливым образом. Ошибочка, граждане! Потому что, как сказал революционный поэт, рожденный ползать никогда не будет летать первым классом. Короче, наш Строгий Юноша был типичной вялотекущей размазней, отягощенной затянувшимся половым созреванием на почве бесполезных одиноких эякуляций.