Бриттани Черри - Элеанор и Грей

Он взял мою ладонь и слегка пожал ее.

– Знаешь, я очень хочу, чтобы это было безупречно. Особенно теперь, когда я узнал, что это будет твой первый поцелуй. Это очень важно. В книгах, которые ты мне давала, все всегда происходит естественно, – мягко произнес он. – Читая, как это делают герои, я делаю записи. Где это происходит, как чувствуют себя при этом оба персонажа.

Я почувствовала, как его руки слегка дрожат, или же это дрожали мои руки? Становилось все сложнее понять, где кончаются его чувства и начинаются мои.

Но это было замечательно.

Мне нравилось это замешательство.

– Понимаю, – согласилась я. – Необходимо подобрать правильный момент…

– Когда настало…

– Время, – закончила я за него, читая мысли Грейсона с той же легкостью, что и он мои.

– Элли?

– Да, Грей?

– Если я спрошу, можно ли поцеловать тебя, это будет банально?

– Да. – Я придвинулась ближе, и теперь наши губы почти соприкасались, наше дыхание сливалось, и я уже знала, что это будет самый лучший первый поцелуй на свете. – Но все равно сделай это.

И он сделал.

– Он такой смешной! – восклицала я, когда мы с мамой отправились за покупками в супермаркет. Я брела впереди, а она катила тележку с продуктами следом за мной. – Он пытался выиграть для меня эту игрушку и в результате заработал фингал под глазом. Но даже с синяком он был невероятно горд собой.

– Но это же так мило, дорогая.

– Это мило в дурацком смысле слова. – Я на цыпочках подошла к прилавку со свежими фруктами, думая о Грейсоне. И я то и дело принималась напевать себе под нос. – На следующей неделе мы собирались попробовать мексиканскую кухню, и я с нетерпением жду этого дня. – Я принялась ощупывать апельсины.

Интересно, любит ли Грейсон апельсины?

Надо спросить у него. Я хотела все знать о Грейсоне Исте. Хорошее, плохое, а также то, какие фрукты ему нравятся.

– О, и я забыла рассказать тебе…

Бум!

Я резко обернулась, услышав громкий удар, который вывел меня из мечтательного состояния.

– Мама! – завопила я, бросаясь к ней. Она лежала на полу, ее глаза закатились. Я трясла ее, но она не реагировала. – Мама, мама! Кто-нибудь, помогите! – закричала я.

Она была в глубоком обмороке, и мое сердце разрывалось на части.

Кто-то вызвал «Скорую», и я рыдала, как никогда еще в своей жизни, сидя рядом с ней и пытаясь привести ее в чувство.

Наконец, она очнулась, но была словно в полусне, не понимая, что происходит. Она пыталась заговорить, но была слишком слаба. А я просто смотрела на нее полными ужаса глазами. Мои слезы капали на ее выступающие скулы, обтянутые тонкой кожей. Я не могла остановиться. Я дрожала и плакала. И не могла справиться с охватившей меня беспомощностью.

Нас отвезли в больницу, куда тут же приехал папа.

Он усадил меня в приемной, а сам отправился выяснять, что происходит.

Я сидела там, ждала и рыдала.

Ждала и рыдала.

Маму отпустили через пару часов, и всю дорогу домой она молчала.

В тот день на меня обрушилась жестокая реальность. Впервые с того момента, как я узнала, что у нее рак, я по-настоящему испугалась. Какое-то время я наивно полагала, что ей становится лучше, пока не пробудилась от иллюзий в овощном отделе супермаркета.

* * *

На следующее утро мама заглянула ко мне в комнату и слегка улыбнулась. На ней была тенниска с Джанет Джексон с закатанными рукавами, а волосы были стянуты банданой. Она выглядела так, словно ничего не произошло. Глядя на нее, сложно было сказать, что накануне ей было плохо. Она совсем не была похожа на женщину, которая вчера упала в обморок. И это совершенно не укладывалось у меня в голове: как она могла выглядеть нормально, когда все было наоборот.

– Привет, красавица, – сказала она.

– Привет, мам.

– Да… вчера пришлось нелегко.

– Тебе лучше оставаться в постели, – сказала я. – Тебе нужен отдых.

Я села в кровати.

– Прости, я просто…

Она покачала головой.

– Ничего страшного. Я просто хотела убедиться, что ты в порядке. Прости, если напугала тебя.

– Тебе не надо беспокоиться обо мне.

– Я же мама, милая. Поэтому я всегда беспокоюсь о своем ребенке.

Я понурила голову.

– Мне страшно, мам.

– Знаю. – Она вошла в комнату и присела на кровать рядом со мной. А затем обняла меня одной рукой, а я положила голову ей на плечо.

– Мне просто надо, чтобы с тобой все было в порядке, хорошо? Ты можешь сделать это для меня? – Она провела рукой по моим волосам, но ничего не ответила.

Мама никогда не давала обещаний, которые не смогла бы сдержать.

– Твой отец вышел прогуляться. Хочешь съездить на Лори-Лейк?

– Ты хорошо себя чувствуешь, сможешь ехать? – осторожно спросила я.

– Обещаю, Элли, все будет хорошо.

– Ладно.

Мы поехали на озеро и отправились в наше укромное местечко. Утро выдалось жарким. Градусов тридцать пять, не меньше, но казалось, что еще жарче.

Мы сидели, тая под палящими лучами солнца, попивая воду из бутылок, которые захватили с собой. Некоторое время мы молчали. Я не знала, почему мы молчим, возможно, нам просто нечего было сказать, или же мы просто не знали, как начать раз- говор.

Мама запрокинула голову к небу и, закрыв глаза, подставила лицо солнцу.

– Когда у меня впервые обнаружили рак, мне было тридцать три. Тебе было два года.

Я изумленно уставилась на нее.

– Так у тебя давно обнаружили рак?

– Да. Ты была совсем малышкой, и я помню, как рыдала, сжимая тебя в объятиях, потому что мысль о том, что придется покинуть этот мир, казалась мне невыносимой. Ты была такой радостью для нас с отцом, и мне пришлось через многое пройти, чтобы ты появилась у нас. Ты росла, становилась самой собой. Я наблюдала, как ты превращаешься в красивую девочку с неповторимым характером. Я думала обо всем, что мне не доведется увидеть, о многих первых событиях в твоей жизни. О твоем первом школьном дне, первом танце… первом мальчике и первом поцелуе. О первой несчастной любви. Я помню свою ярость на этот мир, на свое собственное тело за то, что у меня отнимали тебя. Это казалось мне несправедливым. Я чувствовала себя так, словно предала саму себя. И однажды, когда тревога окончательно затопила мою душу, а сердце разрывалось от боли, знаешь, что сказал мне твой отец?

– Что?

– «Ты все еще здесь, Пейдж. Ты все еще здесь». И это все изменило. И мне важно, чтобы ты помнила об этом, хорошо? – Она взяла мою ладонь и ласково погладила ее. – Я все еще здесь, Элли.

– Но я не могу не думать о том, что вдруг тебя не станет. Я думала, что вчера… – Я зажмурилась, втянув воздух. – Мне показалось, ты умерла…

– Я знаю, но даже если настанет день, когда ты не сможешь видеть меня, я все равно буду рядом. Всегда.

Я перевела дух.

Это было сложно осознать.

– Мне очень страшно, мам.

– В страхе нет ничего плохого, если только он не лишает тебя сил. – Она уставилась на свои ладони. – Ты знаешь, в чем особенность стрекоз? – спросила она. – Что они символизируют?

– Нет, ты никогда не рассказывала.

– Почти во всех уголках мира стрекозы символизируют перерождение. Почти всю жизнь они живут как нимфы. Ты знаешь, что это означает?

– Как феи?

Она улыбнулась.

– Что ж, это одно из значений этого слова, но в данном случае нимфа – это насекомое в стадии куколки. И в этом состоянии стрекоза пребывает, пока не обретет крылья. Стрекозы летают совсем недолгий период жизни.

– Я не знала.

– Невероятно, правда? Глядя на стрекоз, думаешь, что они летают всю жизнь, но не представляешь, сколько дней им приходится провести без этих полетов. Но стрекоза никогда не унывает, что у нее нет крыльев. И не думает о том дне, когда они появятся. Она просто живет мгновением. Именно это они для меня и олицетворяют: жизнь одним мгновением. Они живут сегодня, не думая о будущем.

Я поняла, куда она клонит.

– Но я не стрекоза, мам. Я не могу перестать думать о будущем.

– Знаю. Я тоже думала, но мне хочется находить в жизни и чудесные моменты. И я не хочу, чтобы оставшиеся дни жизни были наполнены грустью, Элли. Я хочу радоваться. Мне хочется думать, что каждый день ты найдешь причину для улыбки, если очень постараешься. Сможешь сделать это ради меня? Ради нас? Сможешь каждый день находить причину для радости?

– Да, – пообещала я, хотя не знала, правда это или нет. Но для мамы я должна была постараться. Теребя пальцы, я наблюдала за жужжащими вокруг нас стрекозами. – И ты не пропустила кое-что, что случилось со мной впервые, – сказала я. – Грейсон поцеловал меня два дня назад.

Глаза мамы вспыхнули, и впервые за последние сутки она улыбнулась по-настоящему счастливой улыбкой.

– О боже. – Она накрыла мои ладони своими. – Расскажи, как это было.

Я принялась рассказывать, а она радостно заулыбалась, и я вдруг поняла, что тоже расплываюсь в улыбке. Не потому, что Грейсон поцеловал меня, а потому, что мама разделила со мной эту радость. Мне было так приятно видеть ее сияющее лицо. И мои губы сами собой расползались в улыбке.

Она стала моей причиной для радости.

После того как мама упала в обморок, все стало гораздо сложнее.

Она потребовала, чтобы я перестала ходить с ней на сеансы химиотерапии, хотя я изо всех сил пыталась переубедить ее.

Поначалу все шло ничего. И мы каждый день находили причины для улыбок.

Но с каждым днем дела шли все хуже.

Мама перестала рисовать в гараже.

Ее волосы поредели.

Ей было сложно передвигаться.

Как-то ночью, после очередного сеанса химиотерапии, маме стало очень плохо. Я проснулась посреди ночи и уже не могла уснуть. Пока папа помогал ей в ванной внизу, я сидела на лестнице, прислушиваясь. Она плакала и говорила, что устала.

И я не знала, физически или морально.

Возможно, и то, и другое.

Ухватившись за перила, я смотрела, как папа отвел маму в спальню. Выйдя из комнаты, он остановился посреди гостиной, уставившись в темный экран телевизора. А затем, зажав рот ладонями, беззвучно разрыдался. Закрывая лицо, он изо всех сил пытался скрыть свою боль, чтобы не потревожить маму или меня.

Папа всегда был образцом стойкости. Он заботился о маме, а потом узнавал, все ли в порядке у меня. И если я спрашивала, как его дела, он неизменно отвечал: «Отлично», хотя я и догадывалась, что это не так. У папы душа разрывалась на части. Он не хотел в этом признаваться, но я поняла это еще до того, как увидела его плачущим.

На следующий день мы едва смогли найти причину для улыбки. А еще через день это стало еще труднее. С каждым разом причин для радости становилось все меньше и меньше. Мы понимали это, но пытались скрыть друг от друга, насколько сломлены. Причин для улыбок почти не осталось, но мы были чересчур упрямы и слишком устали, чтобы признать это.

– Привет, Элли, – сказал Грейсон, поднявшись по ступенькам нашего крыльца одним субботним днем. Радостно улыбаясь, он сжимал в руках холст. Его появление слегка озадачило меня. По правде говоря, с тех пор, как маме стало хуже, я не горела желанием ни с кем общаться. Я понятия не имела, почему он по-прежнему хотел со мной дружить или что-то в этом роде. После нашего первого поцелуя нам так и не удалось поговорить о том, что происходит между нами.

Он не поднимал эту тему, да и я тоже.

Когда мы встречались, я казалась спокойной, но внутри у меня все горело огнем.

Ему совершенно не нужна была печальная подруга, но Грейсон продолжал появляться.

Стоит отдельно сказать о людях, которые не бросают тех, кто раздавлен депрессией. Они никогда не получают достаточно благодарности и восхищения за то, что оказываются достаточно храбры, чтобы остаться с вами.

– Привет. Ты что здесь делаешь? – спросила я его.