Бриттани Черри - Элеанор и Грей

– Шрамы?

Эллисон кивнула.

– Она сильно порезала лицо. Вылетев из машины, она ударилась лицом о дерево. С этим ничего нельзя было поделать. Вы заметите шрамы у нее на лице, но постарайтесь не выдать своих чувств. Карлу это злит. И это только еще сильнее все осложнит для вас.

– Постараюсь.

Она улыбнулась.

– А чтобы немного вас приободрить, скажу, что Лорелай – настоящий лучик света.

– В глубине души я думала, что ее назвали в честь героини сериала «Девочки Гилмор», – пошутила я.

– Да, ее назвали именно в честь Лорелай Гилмор. Это была идея Николь.

Мне это понравилось. По крайней мере, Грейсон женился на умной женщине.

Эллисон распрямила плечи.

– Ладно, думаю, на этом все. Мне пора идти, а вы располагайтесь и начинайте понемногу осваиваться. Мистер Ист знает, что вы здесь, поэтому не стесняйтесь, ходите по дому спокойно. Если вам что-то понадобится, мой номер есть в папке, или можете написать. Надеюсь, что ваш первый день пройдет гладко. Клэр приедет в понедельник, чтобы удостовериться, что все идет хорошо.

Я не умела скрывать своих чувств, и они наверняка отразились у меня на лице, потому что, взяв пальто и сумочку, Эллисон слегка стиснула мое плечо.

– У вас все получится, Элеанор. Нет ничего невозможного. Вы меня поняли. Пообщаемся на следующей неделе, расскажете, как идут дела.

– Отлично. Спасибо, Эллисон.

Она ушла, и я, переведя дух, пролистала несколько страниц в папке. Затем снова прошлась по дому, запоминая расположение комнат. В доме Грейсона стояла мертвая тишина, и в ней чувствовалось нечто гнетущее. Дом окутывала темная атмосфера, пробуждающая навязчивую тоску. Здесь было темно не из-за недостатка света, а на уровне энергетики. Это место переполняло уныние.

Это было жилое здание, но не дом в его настоящем понимании.

Если бы я не знала его обитателей, можно было бы подумать, что здесь вообще никто не живет.

Это место казалось заброшенным, словно давнее воспоминание.

Возможно, всему виной были мои размышления о той трагедии, что случилась в жизни обитателей этого дома. Если учесть количество прочитанных мной книг, можно было с уверенностью сказать, что я была склонна драматизировать ситуацию.

Возможно, это все напомнило мне отцовский дом после смерти мамы. Словно мы оба замерли в одном мгновении. И это, пожалуй, была одна из главных причин, по которой я уехала, – стены того дома буквально душили меня.

Я вернулась в кухню, продолжая просматривать папку, окончательно запутавшись в распорядке дня девочек. Я не могла представить, как среди череды школьных уроков, занятий по плаванию, карате, уроков музыки, лечебной физкультуры и сеансов у психолога они находили время для обычной жизни.

– Элеанор.

Я вздрогнула, услышав свое имя, и, обернувшись, увидела Грейсона с пустым стаканом в руке. На нем был деловой костюм с галстуком, и это показалось мне ужасно странным.

Кто носит костюм с галстуком у себя дома?

Я могла разгуливать по дому в трусах, когда оставалась одна.

– О, Грейсон, привет. Прости, что я все еще здесь. Эллисон показывала мне дом и разрешила еще немного осмотреться.

– Она предупредила меня.

Ух ты. Он ответил мне сразу, а не молчал, как в прошлый раз. Прогресс.

Я улыбнулась ему, но он не улыбнулся в ответ, и это было так непривычно. Прежний Грейсон всегда отличался улыбчивостью.

– У тебя красивый дом, – заявила я, не зная, о чем еще говорить. – Такой большой. Раз в десять больше нашей с Шай квартирки. – Он безучастно смотрел, как я неловко переминалась с ноги на ногу. – И мне нравится интерьер, – ляпнула я и тут же мысленно обругала себя, едва слова сорвались с моих губ. Просто уходи, Элеанор. Не надо вести себя нелепо. – Эти диванные подушки в гостиной просто умопомрачительны. Откуда они у тебя?

– Все выбирал дизайнер по интерьеру, – сухо откликнулся он.

– О, конечно. Мой внутренний дизайнер интерьера обычно черпает идеи на распродажах в T.J. Maxx, – пошутила я. – Ну, или иногда в Target.

Он снова не засмеялся, возможно, потому что это было не смешно.

И я подумала, когда же в последний раз он смеялся.

Неужели он не находит больше ничего забавного в этой жизни?

Мы продолжали смотреть друг на друга в неловком молчании, но я словно оцепенела. Возможно, я смотрела на него слишком долго, но а как иначе? Мы не виделись больше пятнадцати лет. Поэтому и не могла насмотреться на него.

Наконец Грейсон откашлялся, нарушив неловкую тишину.

– Элеанор?

– Да?

– Я пришел попить.

– О? – Я смотрела на него с глупым видом, мои глаза сделались огромными, как у оленя в свете фар, и я ждала, что он еще скажет, что он как-то объяснит свой интерес к внезапному желанию выпить воды. Может, предложит и мне выпить? Может, мы выпили бы воды и поговорили? И я, наконец, смогла бы узнать, как он стал генеральным директором отцовской компании в столь молодом возрасте? Что произошло с его отцом?

Он прищурился, и уголки его губ недовольно поползли вниз. Он кивнул.

– Гм? – спросила я.

Он кивнул снова, на этот раз более раздраженно, в сторону того, что находилось у меня за спиной.

Я обернулась и поняла, что застыла прямо перед холодильником, не давая ему подойти к кулеру. Я отступила в сторону, мысленно ругая себя на чем свет стоит.

Идиотка.

– О, да, конечно. Ладно, думаю, мне уже пора, – заявила я, прижав к себе папку. – Хорошего дня.

Он промолчал, но это меня не удивило. Я уже поняла, что этому новому Грейсону, в отличие от прежнего, нечего мне сказать.

У Элеанор была манера долго стоять и смотреть мне прямо в глаза, и вскоре я уже не знал, куда деваться от ее взгляда. Вероятно, ей и самой было неловко, и все же она продолжала смотреть, не обращая внимания на смущение.

И еще мне не нравилось, как она на меня смотрела. Словно перед ней был самый грустный человек на свете. Мне ужасно хотелось, чтобы своим взглядом она не извлекала грустную скрипичную мелодию невидимой скрипки. Каждый раз, когда она смущенно таращила на меня глаза, мне казалось, что я похож на печального щенка из чертова рекламного ролика Сары Маклахлан.

Я не был печальным щенком.

Я просто был не очень счастливым человеком.

Выходные давались нелегко, потому что в такие дни мне не хватало работы, чтобы загрузить себя ею. Кроме того, в это время девочки всегда гостили в доме Клэр и Джека. Большую часть времени я старался путешествовать, потому что это отвлекало меня от сторонних мыслей, но иногда все же приходилось оставаться дома в одиночестве.

Дом был погружен в зловещую тишину. И теперь это было так непривычно, потому что когда-то дом наполняли громкие голоса и смех. Иногда мне казалось, что стены дома до сих пор отражали эхо этого смеха, но, если честно, скорее всего, мне просто очень этого хотелось.

Мне ужасно не хватало Николь, но больше всего я скучал по ее смеху. Она всегда смеялась до слез. Она умела видеть забавное во всем и умела заставить улыбнуться даже самого мрачного человека.

В этом и заключалась ее сила: делать людей счастливыми.

Поэтому неудивительно, что после ее ухода это место стало таким унылым. Она забрала с собой тот особенный свет.

Телефон запищал, и я не сомневался, что это Лэндон снова желает справиться, как у меня дела. И хотя я просил его перестать, он был настойчив.

И в какой-то степени я был ему за это благодарен.

И хотя последнее время я был паршивым другом, к счастью, Лэндон не обижался.

Лэндон: Может, по пиву?

Я: А ты разве в городе?

Лэндон: Могу прилететь на личном самолете, нет проблем.

Я: Ха. Не трать зря деньги.

Когда в доме царила пустота и больше не осталось писем и контрактов, которые можно было бы прочитать и перепроверить, становилось совсем невмоготу. Я отправлялся на пробежку по беговой дорожке, чтобы хоть немного избавиться от лишних мыслей, но обычно это плохо получалось, потому что стоило мне прекратить бег, как воспоминания с новой силой обрушивались на меня.

Она тоже занималась бегом.

Она занималась бегом, любила печь и улыбалась.

Она смеялась, танцевала и была полна любви.

Она была для меня всем.

И ушла по моей вине.

В такие вечера, как сегодня, когда сил терпеть уже не оставалось, я позволял себе дать слабину. Я давал волю горю, когда рядом не было никого, кто мог бы пожалеть меня.

Я не нуждался в людской жалости.

И в искренних соболезнованиях.

В словах ободрения.

Я просто хотел вернуть свою жену.

И вот в тот субботний вечер я вошел в комнату Карлы, не обратив внимания на плакат «ВХОД ВОСПРЕЩЕН» на двери. Распахнув эту дверь, я оказался в мире, где все еще витал дух Николь.

Стены были увешаны фотографиями ее матери, на которых были запечатлены девочки и я. Множество мгновений, застывших во времени, запечатлевших их улыбки, смех и наше счастье.

Карла поставила стул в стенной шкаф, а по стенам развесила китайские фонарики. На полу была разложена одежда Николь, и я подумал, что дочь сидела здесь совсем недавно, потому что от одежды исходил свежий аромат любимых духов ее мамы.

Я выключил свет в комнате, чтобы темноту освещали лишь яркие фонарики. А затем сел на стул и взял в руки черную толстовку. Николь надевала ее, ложась спать, когда мерзла, а это случалось постоянно. Почти каждую ночь я отталкивал от себя ее ледяные пятки, но вскоре смирился, разрешая ей греться об меня.

Я прижал толстовку к лицу и, вдохнув ее запах, закрыл глаза.

– Грей… – донесся до меня ее хриплый голос.

Я стиснул толстовку в ладонях, словно цеплялся за Николь.

– Все хорошо, хорошо. – Я не знал, почему эти слова сорвались с моих губ, но они почему-то первыми пришли мне в голову. Я держал толстовку так, словно Николь была передо мной.

Она покачала головой.

– Нет. Девочки.

Я с такой силой ухватился за толстовку, что мои ладони покраснели, но я не мог ничего с собой поделать.

Я цеплялся за призрак, за воспоминание, за историю из прошлого.

И в этот момент я почувствовал, что теряю над собой контроль.

Мысли о прошлом сводили с ума. Я вышел из комнаты Карлы и отправился выпить бокал виски.

Стоя перед камином и потягивая коричневую жидкость, я смотрел на языки пламени.

Я пытался отделаться от воспоминаний о Николь, но на смену этим мыслям приходили мысли о девочках, и мне становилось еще хуже. Это напоминало мне, что моя ошибка разрушила их жизни. Я думал о том, что это навсегда изменило их мир.

И вот я стал думать об Элеанор Гейбл.

О девушке, слишком пристально и долго смотревшей на меня и обожавшей неловкие ситуации.

Эти мысли не были столь мрачными, как остальные.

И потому я не стал отгонять их от себя.

Если бы пять лет назад мне сказали, что я буду работать у Грейсона Иста, я сказала бы, что этот человек врун. Черт, да сказал бы мне кто-нибудь об этом еще неделю назад, я расхохоталась бы ему в лицо так, что слезы покатились бы у меня по щекам. Но теперь я стояла в столовой Грейсона Иста и ждала, когда появятся его дети, чтобы познакомиться с ними.

В это утро понедельника Клэр была для меня самой настоящей святой. Она пришла ни свет ни заря, чтобы в мельчайших подробностях рассказать о внучках.

– Я вам так благодарна за помощь, – сказала я Клэр, когда она накрывала стол к завтраку. – Она неоценима.

– О, дорогая, это сущие пустяки, а после всех нянь, что побывали здесь до тебя, это стало чем-то вроде традиции. Но мне хочется надеяться, что ты продержишься дольше остальных. Знаешь, как говорят – в седьмой раз непременно повезет!