Он озабоченно курит в фойе. Сегодня вечером у нас премьера и, как назло, обнаружились неполадки в механизме сцены. Согнав всех рабочих и заставив их вкалывать сверх всяких норм, он тоже не сидит без дела – опустошает пачку «Мальборо-лайтс».

Что касается меня, то по идее я уже давно могла уйти, а вернее, не должна была сегодня вообще выходить на работу, но, как ни странно, я здесь. Я ловлю себя на том, что с головой окунулась в работу (непонятно с чего!), сную туда-сюда по фойе и по коридорам с вытаращенными безумными глазами и все время нахожусь в состоянии, близком к истерике.

Заметив его, я несусь в дамскую уборную и там долго прихорашиваюсь перед зеркалом. Потом перевожу дух, мысленно произношу слова молитвы и отправляюсь навстречу своей Немезиде.

– Привет! Как дела?

Чего мне это стоит, вам не понять никогда. Голос мой звучит выше, чем обычно, октавы на три, руки дрожат. Однако это никоим образом не мешает мне воображать себя самым сексуальным и соблазнительным созданием на планете, точнее, персонажем какого-то ожившего кинофильма, в котором есть все – и озвучка, и потрясающий саундтрек, и душещипательный сценарий.

Он смотрит на меня, как все курильщики, когда выдувают дым, не мигая и почти не дыша, стараясь уклониться от вонючего облака собственной цигарки.

– Да, дела отлично, Луиза. А у вас как?

Когда он говорит, сердце мое готово выпрыгнуть из груди.

– У меня… а-а… а мне пить очень хочется! – выпаливаю я, кокетливо откинув волосы назад. – Вот какие у меня дела.

Он смотрит на меня, как на идиотку.

– Пить?

Я улыбаюсь. Нет, какая все-таки разница между тем, как смотрит на меня, как на идиотку, он и как это делает мой муж!

– Да, – гну я свое. – Так хочется пить, что во рту все пересохло.

И тут – я почти отчетливо слышу этот звук – брошенная монетка падает на дно. Он смеется и распахивает передо мной дверь. Мы выходим на свежий вечерний воздух и направляемся на другую сторону улицы в его любимый паб. Мы сидим за стойкой на опасно высоких табуретах, пытаясь завести разговор.

У любых отношений, увы, есть свое Ватерлоо. Как выяснилось, для нас такое Ватерлоо – разговор.

Его всегда трудно вести, если твоя главная цель – утаить любые подробности о себе. Например, он спрашивает, откуда я приехала и что делаю в Лондоне, и я, призвав на помощь все свое обаяние и шарм, пытаюсь всеми возможными способами скрыть от него тот бесспорный факт, что я замужем. Сжав пальцы в кулачок, я выворачиваю его другой стороной, чтобы спрятать обручальное кольцо. Непонятно только, почему я до сих пор тихонько его не сняла. Наверное, потому, что это не так просто. Вот и сижу, скрючив руку в напряженный кулак, идиотски хихикаю и футболю вопросы, вместо того чтобы отвечать на них.

– И давно вы в Лондоне?

– Ой, мне кажется, уже целую вечность. А какой ваш любимый цвет?

– Цвет?!

(Не правда ли, очаровательно быть инфантильной?)

Он снова закуривает.

– Ну… скорее всего зеленый. А ваш?

– Ярко-розовый и цвет золотых блесток.

– То есть золотой?

– Ну… не совсем. Мне нравится не чисто золотой, а цвет золотых блесток. – Боже мой, кажется, меня куда-то несет! Я запускаю скрюченный кулачок в волосы и начинаю разглядывать на витрине ряды бутылок как закоренелый алкоголик. Нет, нет, только не молчать! Никаких пауз! О чем бы нам с ним поговорить? О чем бы…

– А какой у вас отец?

Брови его удивленно приподнимаются, в глазах – неотразимое обаяние.

– Ну какой он?

– Пожилой. А ваш?

Вот так вот коротко и просто.

– Честный, – говорю я, забывшись, с тоской. – Мой отец предельно честный человек.

Теперь, когда я перешла на искренний тон, он смотрит на меня с неподдельным интересом.

– Это очень хорошее качество.

– Я… тоже так думаю. – И утыкаюсь взглядом в стакан, словно это хрустальный шар, который предскажет мне мое будущее.

Так мы беседуем минут двадцать, пока Оливер не находит повод закончить эти посиделки. У него есть объяснение – если он не разберется кое с чем, никакой премьеры не будет.

Мы медленно бредем обратно и почему-то долго стоим посреди проезжей части.

– И когда же я смогу угостить вас выпивкой по-настоящему? – спрашивает он, искоса глядя на меня сквозь облако табачного дыма.

– Н-ну… не знаю… – запинаясь, мямлю я.

Наверное, это может показаться странным, но одно дело – когда ты фантазируешь и строишь бредовые планы, и совсем другое – когда тебе нужно ответить что-то конкретное объекту твоих иллюзии. Я не на шутку задумываюсь – что я делаю? Я не могу назначить свидание, потому что я замужем! Но тихий, упрямый и повелительный голос уже нашептывает мне в ухо: «Эй! В чем проблема? Ты же не спать с ним собираешься… Ты… ты просто встретишься с ним, чтобы выпить. Что тут плохого?»

И вот я, уже снова героиня ожившего фильма, пытаюсь сыграть роль роковой женщины.

– Мне бы хотелось пойти куда-нибудь, где я еще не была, – заявляю я, поглядывая на него из-под кокетливо свесившейся пряди.

В его глазах снова появляется сомнение относительно здравости моего рассудка.

– И как же я должен узнать, где вы еще не были? – говорит он с легким оттенком раздражения.

Хороший вопрос.

Беспечно пожав плечами, я начинаю мысленно перебирать все знакомые рестораны. Пока я лихорадочно отметаю в сторону самые избитые варианты, он наблюдает за мной, потом как-то заботливо, по-взрослому берет меня под руку и ведет к театральному подъезду.

– Насчет того, где можно посидеть…

Он ждет, но у меня в голове ступор, я ничего не могу придумать. Это должно быть какое-то хорошее уединенное место и, упаси Боже, ни в коем случае не шумный ресторан, где можно встретить знакомых.

Он начинает проявлять нетерпение.

– Может, я подумаю и скажу потом? – предлагаю я.

– Пожалуйста.

Он улыбается и исчезает в толпе, уже начавшей заполнять фойе. Я остолбенело стою на крыльце, сердце мое колотится, ладони стали липкими от испарины. Прибывающая толпа обтекает меня, как камень, застрявший на дне ручья.

Я взяла наконец свою жизнь, как быка за рога, и, чем бы это ни закончилось, ничего подобного у меня уже никогда не будет.

Неделю спустя я бросаю в почтовую ячейку Оливера Вендта записочку. В правом нижнем углу изумрудно-зеленой карточки моей рукой написано:


Я никогда не была в «Ритце».


Дни проходят один за другим, но ответа нет. Никакого.

Идеальный гардероб для элегантной женщины

Девять часов утра. Твидовые юбки в коричневых осенних тонах с гармонирующими по цвету свитерами, к которым подойдет любая меховая шубка. Коричневые туфли или сапожки, на невысоких каблуках и вместительная, коричневая сумка из крокодиловой кожи. (По-настоящему элегантная женщина никогда не носит черное утром.)

Час дня. Отороченное мехом одноцветное полупальто (но не коричневое и черное) и меховая шапочка или шляпка под пальто, гармонирующий по цвету свитер, блуза-джерси или платье-сарафан.

Три часа дня. Шерстяное платье, но цвету гармонирующее или, напротив, контрастирующее с делового покроя пальто в ярких живых тонах.

Шесть часов вечера. Черное шерстяное платье, не слишком декольтированное. В нем вы можете пойти куда угодно, от бистро до театра, Заглянув по пути на любую вечеринку или ужин неофициального характера.

Семь часов вечера. Черное креповое платье, уже более декольтированное – для более официальных приемов и более изысканных ресторанов. Шляпка из белой норки.

Восемь часов вечера. Гармонирующие друг с другом пальто и платье, в Париже получившие название «коктейль-ансамбль», но в действительности часто не являющиеся слишком нарядными для такого случая, хотя и идеально подходящие для посещения театральной премьеры и изысканных светских приемов.

Десять часов вечера. Длинное черное платье для официальных церемоний, которое можно носить в течение всего года (по этой причине следует в данном случае избегать бархата и любых набивных тканей).

Девять часов утра. Я иду по Уайтхолл в габардиновом костюме и тоненьком шерстяном коричневом свитерочке от «Кукай» с треугольным вырезом, на ногах черные туфли. Шерстяной свитер хорош и удобен, только имеет склонность протираться на локтях, а посему имеет смысл всегда надевать сверху пиджак. Направляюсь я в «Суши-экспресс», где собираюсь устроить себе завтрак – фруктовый мусс и несколько чашек зеленого чая. Такое меню теперь часть моего нового режима. Сахар я сегодня не буду есть совсем. Не буду – и точка. В крайнем случае возьму лишний банан. Ослепленная ярким солнцем, я несусь через улицу, пока не успел поменяться цвет светофора. Теперь я уже прекрасно приноровилась бегать на высоких каблуках – приходится. Некоторое время назад меня повысили на работе до должности кассира-менеджера, и теперь я целыми днями бегаю по лестнице от окошка кассы в вестибюле к офису на верхнем этаже и обратно. Скорее склонная считать себя кандидатом на увольнение, я несказанно удивилась, когда меня назначили на эту должность. Это событие послужило хорошим толчком для моего уверенного самоощущения. Активную работу я расцениваю как дар Божий.

С мужем мы теперь почти не разговариваем. Благодаря моей новой работе нам стало легче делать вид, что оба мы слишком заняты или слишком устали для общения. По молчаливому согласию в нашей семье теперь установилось новое правило – никто из нас не готов выслушать другого.

Час дня. Я в раздевалке спортивного зала в компании примерно тридцати женщин, у которых есть всего час на то, чтобы втиснуться в свои лайкровые костюмы, загонять себя до пота, после чего принять душ, посушить волосы и помчаться скорее обратно на рабочее место. Возобновив занятия, я умудрилась увеличить количество посещений до четырех раз в неделю. Результат не замедлил сказаться, и я постепенно приобретаю желанную форму. Кстати, раздевалка – это еще одно из мест, где можно составить представление о женских фигурах и гардеробе. Упражняясь на тренажерах, мы успеваем украдкой разглядывать друг друга: Все одновременно замирают на месте, когда из душа выплывает высокая загорелая блондинка. Все, как одна, мы делаем вид, что поправляем волосы, но на самом деле… да! У нее тоже есть целлюлит. Все-таки жизнь полна сюрпризов. Кто бы мог подумать, что эта эффектная дамочка в костюме от Армани и с мобильником, который она не отрывает от уха, переоденется в невзрачные белые бриджи и топ, сквозь который просвечивают темные пятнышки сосков. Зато поистине чудесным преображением поразила всех на этой неделе серенькая неприметная девчушка в допотопном костюмчике от Лауры Эшли образца 1984 года, когда, раздевшись, оказалась в ярко-розовом шелковом бюстгальтере, дорогущем поясе и чулках, а главное, продемонстрировала пару таких ножек, которые заставили бы всплакнуть саму Юте Лемпер. Даже высокая блондинка стоит, недоуменно разинув рот, посередине душевой. Я натягиваю ярко-голубой топ, облегающие брючки-стрейч и немыслимо дорогие кроссовки фирмы «Найк». Я просто уверена, что, влезая во все это, сжигаю гораздо больше калорий, чем за весь сеанс истязания плоти на тренажере.

Три часа дня. Я снова на рабочем месте – приняла душ, просушила волосы, правда, не до конца (борьба за доступ к трем фенам всегда бывает ожесточенной), – и снова одета в габардиновый костюм. С той лишь разницей, что на мне больше нет черных туфель на высоких каблуках – в конце концов, ноги у меня не железные. В помещении кассы жарко, поэтому пиджак висит у меня на спинке стула, так что протирающиеся локти шерстяного свитера предстают во всей красе. Я обязательно залатаю их. Завтра же. И кстати, вытяну эту болтающуюся нитку… С чувством какой-то странной отрешенности я уже сейчас вижу, как несчастный полупротершийся рукав так и остается непочиненным. Мне пора заканчивать еженедельный отчет по продажам билетов, но на меня находит обычная дневная спячка. Это некий биологический спад, с неизменным постоянством повергающий меня в состояние вялости и сонливости каждый день с трех до четырех часов дня. Объясняется это тем, что генетически я запрограммирована спать в это время, но, к сожалению, у нас не принята сиеста. Последствия этого плачевны. Постоянное насилие над собой парализуют волю к жизни, и вместо того чтобы сосредоточиться на цифрах и отчетах, я мысленно перебираю самые разные способы самоубийства – то вижу свое тело болтающимся на веревке, то лежащим в постели среди разбросанных таблеток, то безвольной тряпкой плывущим по реке. А еще я воображаю себя побритой наголо.

На соседнем столе звонит телефон, и я, срываясь, чтобы снять трубку, наступаю необутой ногой на какую-то невидимую морщину на ковре. В итоге на чулке появляется противная ползущая стрелка, а до аппарата я так и не успеваю дотянуться. К счастью, Колин ставит наконец чайник (в этом отношении его интуиция срабатывает безукоризненно) и как волшебник извлекает откуда-то коробку печенья. («Представляешь? Две упаковки по одной цене! И почти совсем не раскрошилось!») Я лихорадочно ищу припрятанный на случай крайней необходимости банан и наконец нащупываю его на дне сумочки, вернее, не сам банан, а оставшуюся от него вязкую коричневую кашу. Настроение немного поднимается, когда я, плюнув на все, позволяю себе порцию сахара и слушаю Колина, который уверяет меня, что Шинед О’Коннор была просто чокнутой и что ни одна нормальная женщина не может ходить бритой наголо, считая это совершенством стиля. Если, конечно, у нее нет серьезных намерений сделать профессиональную карьеру в каком-нибудь борцовском виде спорта.