Зато его место подле королевы спешно занимал недавний друг Давид Риччи. Оказавшись доверенным лицом королевы не только в переписке, Риччи быстро забыл, что предпочитает мужчин. Если секретарю позволено самостоятельно писать письма от имени королевы, занимать места короля на заседаниях Тайного Совета, ставить за него подписи, то почему бы не заменить пьяницу и в постели?

По Эдинбургу поползли слухи, что Риччи уже любовник королевы. Этим слухам немало способствовал и сам король-неудачник. Мария в полной мере прочувствовала, с кем связалась! У Дарнлея хватило ума плакаться всем подряд по поводу неверности собственной супруги. Он рассказывал, как однажды ночью, отправившись к королеве, обнаружил дверь запертой. После угрозы взломать дверь, Мария впустила разгневанного супруга в спальню, но была там одна. Гордясь собой, Дарнлей смаковал подробности того, как не позволил себя обмануть – он метнулся в туалетную комнату и обнаружил там едва одетого Риччи!

Медовый месяц еще не закончился, а Мария Стюарт уже стала объектом насмешек и в Шотландии, и во всей Европе. Она объявила, что беременна, но Дарнлей категорически отказался признать, что от него. Когда собственный муж рассказывает о неверности супруги и ее недостойном поведении, кто же будет уважать и такого мужа, и такую супругу? Но шотландская королева, казалось, не замечала позора, она по-прежнему тесно общалась с Риччи, откровенно презирая любые пересуды. О чем думала Мария? Она либо не думала вообще ни о чем, либо считала себя настолько выше остальных, что не находила нужным обращать внимание на правила приличия вовсе.


Получая подробные описания происходящего в Эдинбурге и Холируде, Сесил не всегда знал, стоит ли пересказывать их королеве. К его удивлению, Елизавета остро переживала из-за неприличного поведения Марии. Она словно увидела себя со стороны, хотя ничего подобного себе не позволяла. Никогда Елизавета не оставалась наедине с лордом Дадли, рядом всегда бывали одна или несколько камеристок, никогда не позволяла вольностей больших, чем поцелуй в щеку прилюдно, но даже при этом считалось, что королева дает повод для сплетен. Что англичане сказали бы, веди она себя хоть чуть похоже на Марию?!

Прислушавшись к себе, Елизавета вдруг осознала, что готова в чем-то даже заступиться за шотландскую королеву. Но события в Эдинбурге были столь странными, что действовать следовало крайне осторожно. Королева лишь однажды в сердцах бросила фразу, что этого Риччи убить мало, имея в виду, что гадкий секретарь сначала помогал Дарнлею соблазнить Марию, а потом резво занял его место, как тут же нашлись те, кто объявил, мол, Елизавета желает смерти Давиду Риччи! Никто не задумался, к чему королеве Англии чужой секретарь-итальянец, даже если он любовник Марии?

Прошло всего два месяца после непонятной свадьбы, на которой невеста появилась вся в черном, а между ней и супругом уже были не просто натянутые отношения, а такие, которые чреваты трагедией. Дарнлей во всеуслышание объявил, что ребенок, которого носит под сердцем королева, не его!

А Мария жила снова, как во сне. Она не замечала, не хотела замечать, что откровенной связи с секретарем не одобряет никто, что если ее мужа не жалеют из-за его дури, то и ее никто жалеть в случае беды не станет, слишком откровенно попирала королева все правила приличия, что придворные, что просто людские. Создавалось впечатление, что Марией двигают два чувства – звериная ненависть к сводному брату Меррею и желание вкусить радости жизни как перед ее концом! Невзирая на беременность, королева часто устраивала праздники, подолгу засиживалась за трапезой, танцевала, веселилась, музицировала…

И рядом всегда был Давид Риччи…

Чем бы ни занималась Елизавета, ее все время мучили мысли о шотландской кузине. Можно ли осуждать влюбленную женщину? Как много может позволить себе королева? Как поступила бы на месте Марии она сама, если бы ей вот так предложили выйти замуж за подержанного фаворита?

Но чем больше думала, тем больше понимала, что такой воли себе не дала бы. Хотя в глубине души Елизавета немного завидовала Марии за то, что та может, не задумываясь о последствиях ни для себя, ни даже для страны, вот так легко поддаваться своим чувствам. Жить, будучи все время застегнутой наглухо, тоже тяжело. Но малейшее послабление Роберту Дадли приводило к всплеску слухов и сплетен и плохо отражалось на ее репутации. Даже среди тех, кто горстями получал от нее мелкие монеты во время выездов, Елизавета несколько раз услышала выкрики:

– Королева спит со своим конюхом!

– Королева родила от конюха!

Как им доказать, что ничего подобного не было? Любые объяснения бессильны, но и оттолкнуть от себя Роберта она тоже не могла. Попытка сделать его королем Шотландии не удалась, а жаль, тогда все убедились бы, что между ней и Дадли нет ничего, кроме взаимной симпатии. То есть есть, конечно, но они никогда не переходили границу и ничего себе не позволяли.

В покоях королевы, как всегда, шла работа. На сей раз вышивалось большое покрывало для ее кровати. Таковых имелось уже множество, но красивые вещи никогда не бывают лишними. На сей раз рисунок для покрывала был необычен, он изображал сцены сельской жизни. Подле пялец трудились целых три фрейлины, каждая над своим куском. Четвертая девушка читала, чтобы работающие не скучали.

Королева задумчиво перебирала струны орфариона – шестиструнной лютни. Под ее пальцами рождалась нежная мелодия. Две работающие девушки переглянулись, одна из них прошептала:

– Ее Величество грустит о графе Лестере?..

Вторая чуть хихикнула, скосив глаза, но не на королеву, а на третью фрейлину – Леттис Ноллис, задумчиво ковырявшую иголкой. Ни для кого не секрет, что Леттис весьма расположена к Роберту Дадли, хотя сам новоиспеченный граф Лестер открыто проявлять к кому-то внимание не рискует.

Легкое движение не ускользнуло от королевы, Елизавета встала, отложив орфарион, и подошла к пяльцам. Остановившись, она некоторое время разглядывала выполненную работу, затем раздалась ее громкая ругань:

– Леттис! Безмозглая курица! Что вы вышиваете?! На кого похоже это животное? Кто это, овца?!

Леттис всегда внутренне вскипала, слыша ругань королевы в свой адрес. Но противиться не могла, приходилось молча выслушивать. Правда, на сей раз было за что. Собака получилась не просто не похожей действительно на собаку, она и на овцу-то не походила.

– Ваше Величество, я просила не давать мне вышивать живых людей или животных. Лучше растения или дома…

– Если руки растут из ж… то и дом выйдет похожим на гроб! Отойдите от покрывала и не смейте больше ничего портить!

Анна, у которой цапля вышла весьма похоже и очень изящно, переглянулась с Джейн, вышивающей сложный силуэт охотника с ружьем. Поделом этой задаваке Леттис, ей бы самой быть королевой, а не служить камеристкой!

Наверное, так думала и Елизавета, она фыркнула:

– Наверняка у вас куда лучше получится рожать детей! Пора выдать вас замуж, я решу за кого и завтра вам объявлю!

Леттис побледнела, мало ли кого выберет королева, но сопротивляться нельзя.

Елизавета постояла, критически разглядывая собаку-овцу, поморщилась, потом фыркнула:

– Мы не будем спарывать этот ужас, пусть останется на память. Когда вы будете приезжать ко двору, я стану вам показывать ваше, с позволения сказать, рукоделие!

Такие слова означали, что от двора Леттис, даже выйдя замуж, будет удалена. Анна снова переглянулась с Джейн. Нет уж, лучше не увлекаться королевским фаворитом. А вот Леттис злорадно подумала, что все равно Роберт Дадли станет ее любовником!

Она оказалась права, Роберт Дадли стал ей не только любовником, но даже супругом, правда, пришлось долго скрывать эту женитьбу, чтобы не попасть к королеве в немилость.

А для начала Леттис все же выдали замуж, причем действительно подальше от Лондона. В ответ на вопрос Роберта, куда подевалась ее фрейлина, Елизавета фыркнула:

– Она больше думала о себе, чем обо мне! А почему вас так заботит ее судьба?

Роберт сумел выдержать пристальный взгляд, усмехнувшись:

– Меня заботит все, что связано с Вами, Бесс. И перестаньте ревновать, никакая Леттис с Вами не сравнится!

Он лгал, Елизавета это видела, но поделать с собой ничего не могла. И все же Роберт Дадли, даже став графом Лестером, не приблизился к ней ни на шаг, он остался всего лишь любимцем, фаворитом, не став любовником или женихом, хотя продолжал надеяться…

Способность справиться с собой заметно поднимала Елизавету в собственных глазах и позволяла укорять шотландскую королеву:

– Почему я могу взять себя в руки, а она нет?! Любя человека, разве обязательно допускать его в свою постель?!

Приходилось признавать, что она права. Если соблюдать правила приличия, то да. Но если, как шотландская королева, влюбляться безоглядно и бездумно, то простительно все. Страсть не размышляет, она действует.

Мария действовала. Теперь объектом ее страсти стал Давид Риччи, и королеве было все равно, что скажут или подумают, она любила! Правда, очень мешал недавно обретенный супруг, который оказался вовсе не таким, каким виделся раньше.

Но если королеве мешал собственный супруг, то всем остальным мешал Давид Риччи. Его присутствие рядом с королевой и те знаки внимания, которые она оказывала секретарю, оскорбляли не одного Дарнлея, они шли вразрез с обыкновенными, даже не пуританскими правилами приличия. Как можно уважать королеву, которая столь откровенно попирает эти правила? Мария стремительно лишалась уважения своих подданных, но это мало ее заботило.

Давид Риччи музицировал, Давид Риччи читал сонеты, Давид Риччи просто рассказывал веселые истории или остроумно шутил за столом… Королева всему внимала, затаив дыхание, глядя на секретаря-музыканта влюбленными глазами. Это было уже даже не смешно, становилось неприятно. Мортон подзуживал и подзуживал короля, пока тот не дал согласие на уничтожение несчастного музыкантишки…

Слухи… слухи… слухи… Слухи о недостойном поведении королевы Шотландии росли как снежный ком, они множились, расползались во все стороны, пересекая Английский канал, становясь уже европейскими…

Но английская королева не могла полагаться на простые слухи, поэтому Уолсингем и Рандолф оплачивали и оплачивали услуги многочисленных агентов. Именно тогда рождалась знаменитая английская разведка, во времена королевы Елизаветы Уолсингемом были заложены ее основы.

На это требовались немалые деньги, но зато Уолсингем, Сесил, а за ними и Елизавета знали о Марии Стюарт все, каждый ее шаг.

Иногда Елизавете казалось, что лучше бы не знать. Мария словно вообще забыла не только, что она королева, но и любые правила приличия! Не успел пройти медовый месяц, а Дарнлей оказался неимоверно рогат. Самого лорда Генри Елизавете не было жаль ни в малейшей степени, а вот свою неуемную кузину она вдруг стала… жалеть. Насколько нужно быть слабой женщиной, чтобы вот так кидаться на мужчин, не умея справляться с собой!

Сначала этот скандал с Шателяром… Графу Меррею удалось несколько сгладить скандал, не раскрыв всех деталей, но если горничные рассказали все агентам английской разведки, то могли бы и другим тоже. Однажды Елизавете пришло в голову, что, желая получить вознаграждение, приближенные Марии просто оговаривают свою королеву! Она так и высказала Уолсингему. Тот обиделся:

– Ваше Величество, каждое сведение мы проверяем и перепроверяем, никто не полагается на слова одной или двух болтливых дам…

– А… вы так же знаете все обо мне?!

Уолсингем выдержал взгляд глубоко посаженных въедливых глаз.

– Нет, но что бы Вы хотели знать о себе, Ваше Величество?

– Мои придворные столь же болтливы? – Мысль была крайне неприятной.

– Нет.

– Бросьте, неужели мои горничные не любят деньги?

Уолсингем вздохнул:

– Очень любят… Но получают их от меня, чтобы не болтали ни с кем другим.

– А если кто-то заплатит больше?

– Ваше Величество, кроме денег есть много способов держать на замке языки тех, кто не должен болтать.

– О Господи! – Елизавета прижала пальцы к вискам. Понимание того, что если ты знаешь все о происходящем в чужой спальне, то кто-то может знать о тебе самой, было невыносимо. Конечно, она верила Уолсингему и Сесилу, но все же… Вдруг королева встрепенулась, она нашла выход: нужно не давать никакого повода для тайных насмешек! Если в ее спальне никогда не будет любовника, то никто не сможет обвинить в наличии такового!

Оставалось быть безупречной. Причем девственной!

Если не будет мужа, то никто не сможет наставить рога, рожденного ребенка никто не назовет чужим и никто не скажет, что королева ведет себя вольно, пока супруг отвернулся.