Джейн Остин - Эмма

Она была крайне сердита на себя. Если бы не ее гнев в адрес Фрэнка Черчилля, ее положение было бы ужасным. А что же Джейн Ферфакс? По крайней мере, за нее можно больше не волноваться. Эмме хватит и забот о Харриет! Да, больше не нужно беспокоиться о Джейн, чьи трудности и чье нездоровье, несомненно, имели одну причину. Она скоро излечится и от того и от другого. Дни ее горестей и бед позади. Скоро она получит все: и здоровье, и счастье, и богатство… Теперь Эмма понимала, почему Джейн так решительно отвергала ее дружбу. Это открытие объясняло много мелких загадок. Несомненно, причиной всего была ревность – в глазах Джейн она была соперницей! Потому-то и отвергала мисс Ферфакс и предложение о помощи, и заботу. Поездка в хартфилдской карете была для нее, должно быть, пыткой, а маниока из кладовых Хартфилда казалась ядом. Эмма все поняла. И когда немного остыла, успокоилась, не могла не признать, что возвышение и счастье пришли к Джейн совершенно заслуженно. Но вот бедняжка Харриет! Мысли о ней были для Эммы тяжким бременем. Харриет нуждалась в ее сочувствии и утешении. Эмма со страхом думала о том, что второй удар может оказаться для подруги суровее первого. Принимая во внимание куда более возвышенное положение ее нынешнего объекта любви, можно ожидать, что так оно и будет. Судя по очевидно более сильному впечатлению, которое он произвел на Харриет, – как она сдержанна, как владеет собой! – удар будет больнее. Однако Харриет необходимо сообщить горькую правду, и чем скорее, тем лучше. Тут она припомнила последние слова мистера Уэстона: «Необходимо, чтобы до поры до времени вся история оставалась в полнейшей тайне. На этом особо настаивал мистер Черчилль! Он настаивает на такой дани уважения к своей недавно усопшей жене; несомненно, того же требуют приличия».

Эмма тогда пообещала никому ничего не говорить, но все же для Харриет можно сделать исключение. Это ее высший долг.

Несмотря на досаду, она не могла не ощущать едва ли не комизм своего положения! Ей предстоит столь же деликатно сообщить Харриет неприятную весть, как это сделала миссис Уэстон для нее самой. Сведения, которые очень осторожно сообщили ей, она должна столь же осторожно сообщить другой. Заслышав голос Харриет и звук ее шагов, Эмма невольно прижала руку к груди, дабы унять сердцебиение. Вот так, подумала Эмма, чувствовала себя миссис Уэстон, когда она сама подходила к Рэндаллсу. Вот бы и сейчас новость была воспринята с такой же легкостью!.. Но разумеется, об этом не может быть и речи.

– Что скажете, мисс Вудхаус? – вскричала Харриет, вбегая в комнату. – Ну не поразительно ли?

– Что вы имеете в виду? – отвечала Эмма, теряясь в догадках – ни по виду, ни по голосу Харриет невозможно было понять, известно ли ей о помолвке.

– О Джейн Ферфакс. Слышали вы когда-нибудь что-либо более удивительное? Ах! Вам нет нужды бояться, ведь мистер Уэстон уже сам мне все рассказал. Я только что встретилась с ним. Он предупредил, что это тайна, поэтому я не собираюсь ни с кем делиться новостью, однако он сказал, что вы уже все знаете.

– Что сказал вам мистер Уэстон? – спросила ошеломленная Эмма.

– О! Он все мне рассказал: что Джейн Ферфакс и мистер Фрэнк Черчилль собираются пожениться и что они уже давно тайно помолвлены. Ну не удивительно ли!

Это и правда было удивительно: Эмму так поразило поведение Харриет, что она просто не знала, как ее понимать. Оказывается, характер подруги совершенно изменился. Новость как будто не слишком взволновала ее, совершенно не расстроила и даже, кажется, не вызвала особенной заинтересованности. Эмма смотрела на Харриет, не в силах говорить.

– Ну кто бы мог подумать, – продолжала Харриет, – что он в нее влюблен? Уж скорее в вас… Разве что вы, – добавила она, слегка зарумянившись, – с вашей проницательностью… а больше никто…

– Честное слово, – сказала Эмма, обретая наконец дар речи, – я начинаю сомневаться в том, что обладаю таким талантом. Как можете вы, Харриет, серьезно спрашивать меня, догадывалась ли я, что он влюблен в другую, в то время как я – пусть лишь намеками, неявно – поощряла и поддерживала вас? До самого последнего часа у меня и малейшего подозрения не возникало в том, что Фрэнк Черчилль испытывает какие-либо чувства к Джейн Ферфакс! Можете быть уверены: знай я о его истинных чувствах, уж я бы постаралась вас предостеречь!

– Меня? – изумленно воскликнула Харриет, краснея. – Да зачем же вам предостерегать меня? Уж не думаете ли вы, будто я испытываю какие-либо чувства к Фрэнку Черчиллю?

– Приятно слышать, что вы говорите об этом так твердо, – отвечала Эмма с улыбкой, – однако не вздумайте отрицать! Был момент – и не слишком давно, – когда вы дали мне повод понять, что он вам не безразличен.

– Кто, он? Что вы, никогда! Милая мисс Вудхаус, неужели вы настолько превратно истолковали мои слова?

– Харриет! – вскричала Эмма после минутного замешательства. – Что вы имеете в виду? Боже всемогущий! Что все это значит? Я превратно истолковала ваши слова? Вы хотите сказать…

Она не могла больше выговорить ни слова – голос ее пресекся, и она села, с ужасом ожидая, что ответит Харриет.

Харриет, которая стояла на некотором расстоянии, отвернувшись от нее, ответила не сразу, а когда она заговорила, голос ее прерывался почти так же, как и у Эммы.

– Я бы никогда не поверила, – начала она, – что вы столь превратно истолковали мои слова! Я знаю, мы договорились не называть его имени… но, учитывая, насколько превосходит он всех прочих, мне и в голову бы не пришло, что вы решите, будто я имею в виду кого-то другого… Подумать только, мистер Фрэнк Черчилль! Не знаю, кто удостоит его взглядом в обществе того, другого. Неужели вы считали меня такой дурочкой, что думали, будто я способна влюбиться в мистера Фрэнка Черчилля? Да рядом с ним Фрэнк Черчилль – совершенное ничтожество. Просто поразительно, как вы могли так ошибиться! Конечно, я лишь потому осмеливалась мечтать о нем, что была уверена: вы всецело одобряете мой выбор и поощряете меня. Помните – вы сказали, что случались и не такие чудеса, что бывали и более неравные браки? Это ваши доподлинные слова! Я бы никогда не осмелилась давать волю… у меня бы и в мыслях не было… Но раз вы, будучи всю жизнь с ним знакомы…

– Харриет! – вскричала Эмма, решительно взяв себя в руки. – Давайте убедимся, что мы понимаем друг друга, исключив на этот раз всякую возможность неправильного истолкования. Неужели вы говорите о… мистере Найтли?!

– Конечно. Я никогда и не думала ни о ком другом! Я считала, что и вы такого же мнения. Когда мы говорили о нем, все было яснее некуда.

– Не совсем, – возразила Эмма, с трудом сдерживаясь, – ибо все, что вы тогда говорили, как мне казалось, относится к другому лицу. Я почти готова ручаться, что даже слышала от вас имя мистера Фрэнка Черчилля. Я была уверена, что вы говорили об услуге, оказанной вам мистером Фрэнком Черчиллем, когда он спас вас от цыган.

– Ах, мисс Вудхаус, как же вы забыли!

– Милая Харриет, я отлично помню все, что говорила по данному поводу. Я сказала, что меня ничуть не удивляет ваша склонность, принимая во внимание услугу, которую он оказал вам, это совершенно естественно… И вы со мной согласились, очень живо описав ваши чувства по поводу оказанной помощи, и даже упомянули, каковы были ваши ощущения, когда вы увидели, как он идет к вам на выручку… Я все помню, словно это было вчера!

– О боже! – воскликнула Харриет. – Теперь я вспоминаю тот наш разговор, однако я тогда имела в виду совершенно другое! Не цыган вспоминала я и не мистера Фрэнка Черчилля. Нет! – И, оживляясь, она продолжала: – Я имела в виду куда более важную услугу – мистер Найтли пригласил меня на танец после того, как мистер Элтон отказался танцевать со мной, а другого кавалера в зале не нашлось. Он поступил благородно! Он выказал подлинное великодушие и доброту, именно благодаря этому поступку я поняла, насколько он превосходит всех прочих смертных.

– Боже милостивый! – вскричала Эмма. – Какая злосчастная, какая прискорбная ошибка! Что же теперь делать?

– Значит, вы не поощряли бы меня, если бы поняли, о ком идет речь? По крайней мере, видимо, положение мое было бы куда хуже сейчас… если бы я имела в виду другого… но теперь… все же возможно…

Она запнулась, Эмма не могла говорить.

– Не сомневаюсь, мисс Вудхаус, – продолжала Харриет, – что вы сознаете огромную разницу между ними – не важно, со мной ли их сравнивать или с кем-то другим. Должно быть, вам кажется, что один в пятьсот миллионов раз выше меня, а другой… Но я надеюсь, мисс Вудхаус, что… предположим… если… как бы странно это ни показалось… Но ведь вы знаете, это были ваши собственные слова, что на свете случались вещи и более удивительные… случались и более неравные браки, чем между мистером Фрэнком Черчиллем и мной… Значит, раз такие чудеса уже случались… и если мне будет суждено испытать такое счастье, такое невыразимое блаженство… если мистер Найтли в самом деле… если уж он не возражает против неравного брака, то, дорогая мисс Вудхаус, надеюсь, вы тоже не будете против и не станете чинить препятствий? Но я уверена, этого не будет… Вы слишком добры.

Харриет отошла к окну. Эмма обернулась, в ужасе оглядела ее и торопливо спросила:

– У вас есть основания полагать, что мистер Найтли разделяет ваше чувство?

– Да, – скромно, но бесстрашно отвечала Харриет, – должна признать, что такие основания есть.

Эмма тут же отвела взгляд и погрузилась в глубокие раздумья. Нескольких минут хватило ей на то, чтобы понять собственное сердце. Ум, подобный ее уму, лишь заподозрив истину, способен на немедленное прозрение. Лишь коснувшись истины, она все тут же поняла. Почему ей было так невыносимо слышать, что Харриет влюблена в мистера Найтли, а не во Фрэнка Черчилля? Почему ей стало еще невыносимее, когда она узнала, что Харриет имеет основания надеяться на взаимность? Словно стрелою пораженная в самое сердце, она сказала себе: «Мистер Найтли не должен жениться ни на ком, кроме меня!»

Тотчас же поняла она не только свое сердце, но и свое поведение. Все ее поступки предстали перед нею так ясно, как никогда прежде. Как недостойно вела она себя по отношению к Харриет! Как неразумно, как неделикатно, как необдуманно и бесчувственно! Какая слепота, какое безумие овладели ею! Мысли эти давили на нее ужасной тяжестью, и она не могла подобрать названия своим поступкам. Однако, собрав остатки самоуважения, не желая терять лицо, а также отдавая Харриет дань справедливости (сочувствовать девушке, которая считала, что ее любит мистер Найтли, она не могла, но совесть ее требовала не делать подругу несчастной, проявив к ней сейчас холодность), Эмма решилась выслушать и вынести все спокойно и даже с видимой благожелательностью. Ей же самой полезно узнать, как далеко простираются надежды Харриет, ведь Харриет ничего не совершила такого, чтобы потерять право на участие и интерес, которые прежде ей уделялись столь охотно. Она ничем не заслужила презрения со стороны той, чьи советы никогда еще не шли ей на пользу. Поэтому, очнувшись от тягостных раздумий и подавив свои чувства, Эмма снова повернулась к Харриет и возобновила разговор уже более мягким тоном. Правда, тема, с которой начался разговор, а именно чудесная история Джейн Ферфакс, была прочно забыта… В голове у каждой из собеседниц был лишь мистер Найтли.

Харриет, погруженная в приятные мечтания, была все же очень рада, когда ее пробудили от грез. Ее подбодрило участие такой советчицы и такого друга, как мисс Вудхаус, ей нужен был только предлог, чтобы с наслаждением, хотя и дрожа, поведать историю своих чувств. Эмма, задавая вопросы и слушая ответы, трепетала не меньше, хотя ей лучше удавалось скрывать свое состояние. Голос ее не дрожал, однако разум находился в таком смятении, какое и должны порождать подобные события. Внезапное прозрение, угроза невольного соперничества со стороны подруги… Она терпеливо слушала подробный рассказ Харриет, внутренне очень страдая, но внешне ничем не выказывая своего волнения. Разумеется, методичного, связного или толкового рассказа от Харриет нечего было и ждать, однако, очищенный от бесконечных повторов и запинок, ее отчет ужасно подействовал на Эмму – особенно когда она вспомнила, что, по ее наблюдениям, Харриет сильно возвысилась во мнении мистера Найтли.

Харриет почувствовала изменение в его поведении еще во время тех двух танцев, сыгравших решающую роль… Эмма вспомнила: тогда он сказал ей, что Харриет превосходит его ожидания. С того самого вечера, а точнее, с тех пор, как мисс Вудхаус поощрила ее мечты о нем, Харриет начала замечать, что он беседует с ней куда охотнее, чем прежде, и что отношение его к ней изменилось: в нем появились доброта и любезность! Чем дальше, тем больше она уверялась в своей догадке. Когда они все вместе гуляли, он очень часто подходил к ней, шел рядом и так восхитительно занимал ее беседою! Кажется, ему хочется получше узнать ее. Эмма решила, что слова подруги недалеки от истины. Она и сама подметила в нем перемену. Харриет повторяла его одобрительные и хвалебные отзывы, и Эмма понимала, что слова находятся в тесном согласии с его мнением о Харриет. Он хвалил ее за отсутствие притворства и жеманства, за то, что ее чувства просты, искренни и щедры. Эмма знала, что он отдает Харриет должное, при ней он не раз упоминал об этих качествах ее подруги. Но многие мелочи, запомнившиеся Харриет, много мелких знаков внимания, которые она от него получала, – взгляд, слово, пересаживание с одного стула на другой, комплимент, предпочтение в выборе собеседницы – остались для Эммы незамеченными, поскольку она ничего не подозревала. Обстоятельства, о которых можно было бы рассказывать добрых полчаса и которые содержали многочисленные доказательства для девушки, их искавшей, были для Эммы набором пустяков. Однако два последних в этом ряду события, имеющие в глазах Харриет решающее значение, не ускользнули и от внимания Эммы. Первым стало то, что он пригласил Харриет прогуляться отдельно от всех в липовой аллее Донуэлла: они оставались наедине, пока к ним не подошла Эмма. Харриет была убеждена, что он нарочно увел ее подальше от остальных гостей, причем вначале он говорил с ней очень многозначительно, куда более многозначительно, чем обычно! Харриет не могла не покраснеть при воспоминании. Казалось, еще немного – и он спросит, не свободно ли ее сердце. Но как только невдалеке показалась она (мисс Вудхаус), он переменил тему и завел разговор о сельском хозяйстве… Второй случай имел место, когда они почти полчаса ждали возвращения Эммы (после визита к Бейтсам), в самое последнее утро его пребывания в Хартфилде. Сначала, когда он вошел, он заявил, что не может задерживаться и пяти минут, а во время разговора он сказал ей, что, хотя должен ехать в Лондон, ему совсем не хочется уходить. Эмма с болью отметила про себя, что ей он ничего подобного не говорил. Лишнее доказательство его чувства к Харриет сильно задело Эмму.