– Время, милая моя Эмма, время залечит рану… С вашим превосходным умом, с вашей преданностью отцу, я знаю, вы не допустите, чтобы… – Он снова прижал к себе ее руку и продолжал глухо, срывающимся голосом: – Как преданный ваш друг, я не могу не… я возмущен… Какая низость! – Он закончил уже громче и спокойнее: – Скоро он уедет… Скоро они будут в Йоркшире. Вот ее мне жаль. Она заслуживает лучшей доли.

Эмма все поняла и, едва оправившись от радости, вызванной его теплым участием, поторопилась с ответом:

– Вы очень добры… но вы заблуждаетесь! Позвольте я все вам разъясню. В сочувствии такого рода я не нуждаюсь. Моя слепота к тому, что происходило, заставила меня вести себя с ними обоими так, что мне теперь должно быть стыдно! Я позволяла себе говорить и делать много такого, что могло быть превратно истолковано, но иной причины сожалеть о случившемся, кроме того, что я не была посвящена в тайну ранее, у меня нет.

– Эмма! – вскричал он с жаром, глядя ей в глаза. – Неужели? – Ему стоило больших усилий сдержаться. – Нет-нет, я вас понял… простите меня… я рад тому, что вы в силах сказать хотя бы это… В самом деле, о нем жалеть нечего! Надеюсь, что не пройдет много времени, прежде чем вы перестанете думать о нем… переживать. Какое счастье, что ваши чувства не запутались окончательно! Признаю, я бы ни за что не понял по вашему поведению, сколь глубоки ваши чувства… Я мог лишь догадываться, что вы отдаете ему предпочтение – такое предпочтение, которого, по моему глубочайшему убеждению, он не заслуживает… Он недостоин называться мужчиной! Неужели ему достанется столь драгоценная награда? Джейн, Джейн, она будет несчастным созданием!

– Мистер Найтли, – сказала Эмма, пытаясь выглядеть спокойной, однако на деле смутившись, – обстоятельства вынуждают меня признаться… Я не могу допустить, чтобы вы и далее пребывали в неведении. Но раз у вас сложилось такое впечатление… Поверьте, мне так же стыдно признаться в том, что я никогда не любила человека, о котором мы говорим, как естественно было бы для женщины стыдиться признания в обратном. Но я никогда его не любила!

Он слушал ее не перебивая. Эмме хотелось, чтобы он нарушил молчание, но он ничего не говорил. Она решила, что должна высказаться более определенно, чтобы рассчитывать на его снисхождение, однако сознание, что ей придется еще больше уронить себя в его глазах, было невыносимо. Тем не менее она продолжала:

– Я почти ничем не могу оправдать собственное поведение… Внимание его мне льстило, и я позволяла себе казаться довольной. Вероятно, это старая история… обычная вещь… Такое случается с сотнями представительниц моего пола, и все же мне нет оправдания. Да я и не рассчитываю на всеобщее понимание. Многие обстоятельства потворствовали искушению. Он сын мистера Уэстона, он постоянно бывал у нас… Я всегда считала его очень милым… – Она испустила вздох. – Короче говоря, какие бы оправдания для себя я ни выдумывала, все сводится к одному: он льстил моему тщеславию, и я снисходительно принимала знаки внимания. Однако вскоре – спустя весьма короткое время – я поняла, что все его комплименты ничего не значат. Он увивался за мною скорее по привычке или в шутку; ничто не говорило о том, что отношение его серьезно. Он обманул меня, но не ранил мое сердце. Я никогда не имела к нему склонности. Теперь-то мне вполне понятно, почему он вел себя так. Он вовсе не стремился завоевать мое расположение. Он просто использовал меня как прикрытие, чтобы скрыть свои отношения с другой… Его целью было дурачить всех вокруг! Но уверена, никого не удалось ему одурачить сильнее меня. Хорошо еще, что я не обманулась: мне крупно повезло! Сама не знаю почему, но я не поддалась его чарам.

Она понадеялась, что хоть теперь он ответит что-нибудь – хотя бы скажет, что ему стало понятным ее поведение. Но он молчал и, насколько она могла судить, глубоко задумался. Наконец он вполне обычным голосом произнес:

– Я никогда не был высокого мнения о Фрэнке Черчилле. Однако может статься, я его недооценил. Ведь наше с ним знакомство не назовешь коротким… Но даже если я его оценил верно, он еще может измениться к лучшему… С такой женой для него еще не все потеряно… У меня нет оснований желать ему зла. Хотя бы ради ее блага – ведь ее счастье будет зависеть от его доброго нрава и поведения. Я определенно желаю ему добра.

– Не сомневаюсь, что вместе они будут счастливы, – согласилась Эмма. – Я верю в их взаимную и искреннюю любовь.

– Он просто счастливчик! – с жаром парировал мистер Найтли. – В таком раннем возрасте – в двадцать три года! Если мужчина в таком возрасте женится, то, как правило, брак оказывается неудачным. В двадцать три года выиграть такой приз! Сколько лет счастья впереди у этого человека, как ни гляди на его женитьбу! Добиться любви такой женщины – любви бескорыстной, ибо нрав Джей Ферфакс говорит о ее бескорыстии! Все складывается в его пользу: равенство положения – я имею в виду, равенство в соответствии с требованиями общества – и все обычаи и привычки, которые почитаются важными… равенство во всем, кроме одного… Но даже это – поскольку чистота ее души вне подозрений – во сто крат увеличивает его шансы на блаженство. Надеюсь, он оценит все достоинства, которыми она обладает… Мужчина всегда стремится дать жене лучший дом, чем тот, из которого он ее берет; и он, будучи теперь в состоянии дать ей такой кров, когда вдобавок в ее любви нет сомнений, должен, по-моему, быть счастливейшим из смертных… Да, Фрэнк Черчилль – баловень судьбы! Все оборачивается в его пользу. Он знакомится с девушкой на водах, завоевывает ее любовь, даже не утомив себя ухаживаниями. Да обыщи он и вся его родня хоть целый свет, они не сыскали бы для него лучшей партии! Мешает браку лишь тетка – но тетка умирает, стоит ему объявить о своих намерениях, – и все вокруг рады его счастью… Он дурно обращался со всеми, но все с радостью прощают его… Да, он и впрямь баловень судьбы!

– Вы говорите так, словно завидуете ему.

– А я действительно завидую ему, Эмма. В одном отношении он является предметом моей зависти.

Эмма почувствовала, что не в силах говорить далее. Еще чуть-чуть, и они заговорят о Харриет – необходимо как можно скорее перевести разговор на другую тему. Эмма набрала в грудь воздуху: решено – она спросит его о здоровье племянников. Но не успела она открыть рот, как мистер Найтли ее опередил:

– Вы не спрашиваете меня, почему я завидую ему… Вы решились, как видно, не выказывать любопытства… Вы мудры… Однако у меня, Эмма, нет сил быть мудрым. Я должен сказать вам то, о чем вы не спрашиваете, хотя в следующую минуту, возможно, мне придется пожалеть о своих словах.

– Ах! Тогда молчите, не говорите ничего! – поспешно воскликнула она. – Погодите, подумайте… сдержитесь!

– Благодарю вас. – Он поклонился, видимо обидевшись, и больше не произнес ни звука.

Его страданий Эмма вынести не могла. Он так хочет признаться ей – возможно, ему больше не с кем посоветоваться… Будь что будет, но она выслушает его. В ее силах помочь ему принять решение или отсоветовать жениться. Она может превознести Харриет до небес или, наглядно доказав ему всю выгоду его теперешнего независимого положения, помочь ему покончить с колебаниями. Состояние нерешительности для человека его склада, должно быть, невыносимо. Ему необходимо принять какое-нибудь – положительное или отрицательное, – но решение. В этот момент они как раз подошли к дому.

– Вы, наверное, пойдете домой? – спросил он.

– Нет, – ответила Эмма. Уловив глубокую печаль в его голосе, она еще больше укрепилась в принятом решении. – Я бы предпочла продолжить прогулку. Мистер Перри еще не ушел. – Пройдя несколько шагов, она добавила: – Я невежливо оборвала вас, мистер Найтли, и, боюсь, причинила вам боль… Но если у вас есть желание откровенно, по-дружески поговорить со мной или спросить моего мнения по любому вопросу, в котором вы, возможно, сомневаетесь, то, разумеется, вы, на правах друга, можете располагать мной… Я выслушаю все, что вы найдете нужным сказать. И отвечу вам со всею откровенностью.

– На правах друга! – повторил мистер Найтли. – Эмма, более всего боюсь я этого слова… Нет, не желаю… Однако погодите… Вы правы, к чему колебания? Я уже слишком далеко зашел, чтобы далее скрывать… Эмма, я принимаю ваше предложение… Как ни странно это может показаться, но я его принимаю и откроюсь вам как другу… Скажите же мне, есть ли у меня хотя бы слабая надежда на успех?

Он умолк и посмотрел на девушку, желая узнать, какое впечатление произвел на нее вопрос, от его взгляда ноги у нее подкосились.

– Моя милая, дорогая Эмма, – продолжал он, – ибо вы всегда будете для меня самой дорогой, чем бы ни закончился этот наш разговор! Любовь моя, Эмма, ответьте же мне прямо… Если ваш ответ «нет» – что ж, значит, так тому и быть…

Говорить Эмма была не в силах.

– Вы молчите! – вскричал он, одушевляясь. – Вы не отказали мне! Сейчас я о большем и не прошу!

В этот миг Эмма едва не лишилась чувств. Больше всего на свете она боялась, что сейчас проснется и окажется, что она всего-навсего видела самый счастливый сон в своей жизни.

– Я не умею говорить красиво, Эмма, – продолжал он вскоре, и в голосе его зазвучали такие искренние нежные нотки, что у нее исчезли последние сомнения. – Люби я вас меньше, я, возможно, был бы способен говорить о своих чувствах ярче. Но вы знаете, каков я… От меня вы не слышите ничего, кроме правды… Я стыдил вас, читал вам мораль, и вы выносили мои наставления так, как не терпела бы ни одна другая женщина в Англии… Так выслушайте и теперь, милая моя Эмма, как прежде вы слушали от меня любую правду. Возможно, манерам моим недостает изящества… Видит бог, я никогда не был обходительным кавалером. Но вы меня поймете… Да, вы поймете мои чувства… и ответите на них так же откровенно. Сейчас же я прошу лишь об одном: я хочу услышать ваш голос.

Пока он говорил, мысли в голове у Эммы крутились с потрясающей быстротой, и с такой же чудесной быстротой она, не пропустив ни единого сказанного им слова, вдруг поняла все, и ей открылась вся правда: она поняла, что надежды Харриет были совершенно беспочвенны! Харриет ошибалась, заблуждалась, как и она сама. Эмма поняла, что Харриет для него – ничто, а она – всё! Слова, которые, по мнению Харриет, относились к ней, на самом деле выражали его чувства к Эмме! Ее волнение, ее сомнения, нерасположенность к разговору обескуражили его – он решил, будто она не желает слушать признаний от него. Эмма успела не только убедиться в собственном счастье, но и порадоваться за то, что не выдала тайну Харриет. Она подумала, что чувства ее подруги и впредь должны оставаться тайной… Вот единственная услуга, которую она могла оказать бедняжке, ибо теперь Эмма не испытывала никакой склонности жертвовать собой и убеждать мистера Найтли в том, что Харриет более достойна его любви. Не отказывать же ему раз и навсегда без объяснения причин, потому что он не может одновременно жениться на них обеих! Она жалела Харриет и раскаивалась, однако теперь ей и в голову не приходило проявлять безумное великодушие вопреки очевидности и здравому смыслу. Она сбила подругу с пути истинного и будет корить себя за это вечно. Но решимость ее была такой же непоколебимой, как и ее чувства, – так же твердо, как прежде приветствовала, она осуждала бы подобный брак, находя его в высшей степени неравным и не подходящим ему. Перед нею лежал верный, хотя и совсем нелегкий путь… И она заговорила, поскольку ее так просили об этом… Что она сказала? Конечно, то, что и должна была сказать, – то, что и подобает отвечать в подобных случаях истинной леди. Из ее слов следовало, что ему не стоит впадать в отчаяние, и она пригласила его высказаться далее. Действительно, подтвердил он, была минута, когда он впал в отчаяние – она так настойчиво просила его быть осторожным и молчать, что на время он было потерял всякую надежду. Ведь начала она с того, что отказалась выслушать его… Перемена изрядно поразила его, настолько она была внезапна; ее предложение еще пройтись по саду, ее приглашение возобновить разговор, которому она только что решительно положила конец, способно удивить кого угодно! Эмма сама понимала, что вела себя непоследовательно, но мистер Найтли был так признателен ей, что не доискивался причин ее странного поведения.

Редко, очень редко при выяснении отношений раскрывается полная правда, чаще кое-что остается тайным или неверно истолковывается, но, когда, как в данном случае, ложные шаги искупляются искренностью и полнотой чувства, это не имеет особого значения. Даже знай мистер Найтли, почему Эмма поступала именно так, а не иначе, он не мог бы больше облегчить ее душу и вызвать у нее более пылкое ответное чувство.

Оказывается, он совершенно не подозревал о том, насколько сильно его влияние на нее. Вначале он присоединился к ней в саду, не имея намерений спрашивать ее о чувствах. Он примчался к ней без каких-либо корыстных побуждений, только для того, чтобы поддержать ее в трудную минуту, чтобы узнать, как вынесла она известие о помолвке Фрэнка Черчилля. Если же она пожелает поделиться с ним своим горем, он, разумеется, постарается смягчить удар или подать ей дельный совет. Его признание вырвалось, можно сказать, под влиянием минуты. Когда он услышал радостную весть, убедился, что Фрэнк Черчилль ей совершенно безразличен, что она не любит молодого человека, в сердце его зародилась робкая надежда: со временем он, возможно, сам сумеет вызвать в ее душе подобную склонность… В настоящем, правда, он никакого намека на это не видел. Однако на миг чувство в нем возобладало над разумом, и он захотел услышать, что она не запрещает ему добиваться ее любви… Тем отраднее было узнать правду, которая открылась, когда Эмма заговорила. Любовь, которую он только надеялся со временем пробудить, уже воспылала в ее сердце! За полчаса он преодолел путь от полного отчаяния к состоянию, которое было так похоже на совершенное счастье, что другого названия тут и не подберешь.