На этот раз его сначала одарили гримаской отвращения, а потом и открытой детской улыбкой:

— Только не анисовые шарики, пожалуйста.

Он удалился, а я вновь усадила свою гостью поближе к камину, судорожно перебирая в уме возможные темы для разговора. Она, со своей стороны, казалось, рада была помолчать. На ее сшитом из дорогой материи платье красовалось безобразное чернильное пятно, словно на подол, по неловкости, уронили чернильницу. Отложив в сторону пяльцы, я стала разглядывать пятно. Какое-то время тишину нарушало лишь потрескивание яблоневых поленьев в камине и мурлыканье кошки, певшей торжествующую песнь над поверженным, как она полагала, противником.

Приближалось время дневной трапезы. Я поднялась с места и как можно приветливее позвала Матильду:

— Пойдем — тебе, наверное, интересно посмотреть твою комнату.

Она послушно двинулась за мной, как заводная кукла.

Маленькую гостевую комнату с двумя дверьми, одна из которых выходила в мою спальню, приготовили еще накануне. Безучастный взгляд девочки потеплел, когда она увидела розовые занавески, белоснежную постельку, картинки на стенах и безделушки. На подвесной полке стояло несколько книжек, которые я любила с детства. Наугад я сняла с полки одну из них:

— А ты читала «Головоломку для любознательной девочки», Матильда?

— Нет, мэм, — проговорила она хрипло и негромко, но уже не шепотом.

— Хочешь, я почитаю тебе ее попозже? Гулять сегодня все равно нельзя из-за погоды, даже если бы этот рассеянный мистер Эллин и не привел тебя без плаща.

Я с радостью услышала протестующий шепот:

— Никакой он не рассеянный. Он быстрый и… очень добрый!

Так мог бы сказать узник, вызволенный из тюрьмы. Я лишь улыбнулась в ответ, чтобы показать, что соглашаюсь с поправкой. Мы уже были в дверях, как вдруг мой взгляд упал на незнакомый мне предмет, хотя я собственными руками все расставляла в комнате к приезду гостьи: маленький дорожный сундучок.

— Это вещи мисс Фицгиббон, — объяснила приблизившаяся к нам Элиза. — Мисс Уилкокс прислала его с час назад, и я велела Ларри поставить его сюда.

Я с трудом подавила едва не вырвавшийся у меня возглас удивления: уж очень убогий вид был у этого короба, плохо согласовавшегося с утонченными нарядами и уборами мисс Фицгиббон. Обернувшись к девочке, я предложила:

— Давай распакуем его вместе, детка. Повесим твои платья на место, и ты сразу почувствуешь себя дома. Ответом мне был сдавленный крик:

— Это не мой сундучок! Я открыла крышку.

— И платья там не мои! — Личико ее стало землистым, стиснутые руки побелели.

Элиза отвела меня в сторону:

— Мне сказала Джемайма, ну та, что служанкой в школе: одна из молодых мисс так быстро выросла, что ее маменька, приехавши нынче утром забирать ее домой, оставила ненужную одежонку, чтобы мисс Уилкокс раздала ее бедным детям.

Мы с Элизой поглядели друг на друга, и я поняла, что история падения мисс Фицгиббон известна ей во всех подробностях. Итак, то был ультиматум мисс Уилкокс, предъявленный нам с мистером Эллином: пока ей не уплатят, она конфискует гардероб наследницы в порядке возмещения законной платы.

— Это платья мисс Дианы Грин, — шепнула мне Элиза.

Вид моей юной гостьи, тоскливо перебирающей содержимое сундучка в тщетной надежде найти хоть что-нибудь свое среди ветоши, принадлежавшей ее соученице, привел меня в еще большую растерянность. Бесплодные поиски обнаружили лишь малую толику вещей первой необходимости, куда, среди прочего, входила ночная рубашка с длинной прорехой, видимо, образовавшейся от резкого движения во время шалостей. Как и прочие вещи, она была велика Матильде, но мала Диане.

Я взяла девочку за руку и увела из комнаты.

— Мы посоветуемся с мистером Эллином. Произошла какая-то ошибка. Мистер Эллин все уладит, вот увидишь, — заверила ее я.

Признаюсь, что кривила душой, ибо плохо представляла себе, каким образом мистер Эллин может поправить дело. Но Матильда верила в него больше моего: нахмуренное личико разгладилось, тень горя сбежала с него.

Я свела ее вниз и вновь усадила у огня — скоротать несколько минут до обеда, который в моем доме подавали рано.

Держа на коленях книгу с гравюрами, она пристально смотрела в огонь, отрываясь лишь для того, чтобы перевернуть очередную страницу, на которой даже не останавливалась взглядом. И все же обед прошел в более непринужденной обстановке, чем можно было ожидать от двух собеседниц, имевших крайне ограниченный выбор тем. Она уже запомнила имена моих горничных — Джейн и Элизы, и моего садовника — Ларри; мне удалось завести разговор и о третьей служанке — старушке Энни, которая после многолетней верной службе нашей семье удалилась на покой и жила у меня, имея в своем распоряжении маленькую гостиную и спальню. Как и моя мать, Энни родилась в далеком Корнуолле и была одной из немногих живых носительниц корнуоллского языка. Слыхала ли Матильда, что в давние времена в Корнуолле был свой собственный язык, который нынче исчез, вытесненный английским?

Нет, Матильда никогда не слыхала ни о затонувшей сказочной земле Лионесс,[1] ни о забытом языке Корнуолла. Я назвала несколько слов, которым выучилась в детстве от Энни, а там уж от «quilquin» — лягушки мы, естественно, перешли к моему саду, в котором сейчас нечем было полюбоваться, кроме омелы, гаултерии,[2] пятнистого лавра и алых ягод остролиста.

— Но пройдет немного времени, и мы будем радоваться золотым аконитам, «светлым девам февраля», гиацинтам, крокусам, фиалкам и примулам, — пообещала я.

Она устремила на меня озадаченный взгляд:

— Светлым девам февраля?

— Так называют подснежники, — пояснила я и прибавила, поддавшись безотчетному порыву:

— А ты тоже светлая дева февраля? Я имею в виду, детка, не приходится ли твой день рождения на февраль? Тебе, наверное, скоро, десять?

Она заколебалась, словно не зная, вправе ли ответить на мой вопрос, и наконец вымолвила:

— Одиннадцатого февраля мне исполнится десять. Но я же не светлая: волосы у меня каштановые, глаза карие.

— Это не в счет. Даже если бы у тебя волосы были черные как вороново крыло, раз ты родилась в феврале, ты все равно его «светлая дева».

По ее лицу скользнуло слабое подобие улыбки, и я порадовалась про себя, что вовремя сдержалась и не сказала того, что просилось на язык: «А я видела тебя, когда ты и впрямь была беленькая, как подснежник». Было бы жестоко напоминать ей, что всего лишь в минувшее воскресенье она блистала в церкви разодетая в белые меха, тогда как сейчас у нее только и было, что перепачканное чернилами платьице, да обноски Дианы, которая даже не была ее подругой.

Пока мы доедали обед, мои мысли неотвязно вертелись вокруг ее злополучного гардероба, превратившегося в неразрешимую задачу. Само собой разумеется, невозможно было, не вступая в недопустимые препирательства, получить у мисс Уилкокс одежду девочки, но точно так же невозможно было требовать, чтобы она, бедняжка, превратилась в Диану Грин. Да и как знать, не могло ли такое переоблачение ввергнуть ее вновь в тот странный ступор, который дважды находил на нее в школе? С другой стороны, не одевать же мне с ног до головы девочку, которую могут у меня забрать в любую минуту, лишь только объявится ее исчезнувший куда-то отец или какой-нибудь другой родственник, имеющий на нее права? В конце концов, решила я, спрошу-ка я совета у Элизы и Джейн — на их природный ум, я знала, можно положиться.

Я сдержала данное слово и стала ей читать вслух «Головоломку для любознательной девочки». Поначалу Матильда слушала с интересом, но потом, склонив голову на ручку кресла, стоявшего у самого камина, заснула, а я выскользнула в кухню, где Элиза и Джейн с горячим сочувствием выслушали рассказ о моих затруднениях. Обе они хотели, и не просто хотели, а горели желанием помочь мне подкоротить и привести в порядок девочкины вещи. Элиза обещала каким-то ей одной известным волшебным способом перешить залитое чернилами платье так, что комар носа не подточит. А у Джейн была в деревне тетушка, которая творила истинные чудеса с красителями, добытыми, с помощью какого-то тайного рецепта, из ежевики, лука и кипрея. Держа в руках измятое и грязное белое муслиновое платье, она пообещала, что из него получится нежно-розовое чудо, когда тетушка покрасит его корнями растущего у нее подмаренника.

С легким сердцем ушла я от добрых девушек, принявшихся за узел со старьем. Свою подопечную я застала все еще крепко спящей.

Мой приход не пробудил ее от сна, который, несомненно, был сном усталости. Долго сидела я в вечереющем декабрьском свете, вглядываясь в лицо девочки, столь необычным образом попавшей под мою опеку. Ее фигурка, освобожденная от вечно топорщившегося, пышного наряда, была исполнена небрежной грации.

Гардины задернули, на столике перед спящей мисс Фицгиббон сервировали чай; вдруг она открыла глаза и вздрогнула от испуга и смятения, не понимая, где находится. Я поспешила успокоить ее, и она откинулась умиротворенно, радуясь теплу ярко горевшего огня, свету лампы, отражавшейся в столовом серебре и фарфоре, аромату кексов, подогревавшихся на камине, посвистыванию чайника и мурлыканию кошки.

Тут очень кстати появился мистер Эллин, с пакетом засахаренных слив в руках и двумя свертками под мышкой. Сложив свой груз на стул, он принял от меня чашку чая. Мисс Фицгиббон подкреплялась и пила чай, не сводя с него сияющих глаз.

Когда поднос унесли, он указал на два пакета, из-за которых, по его словам, и ездил на ярмарку в Барлтон в такой холодный, морозный день. Вручив засахаренные сливы и пакет поменьше мисс Фицгиббон, он сказал, что привез ей из города маленькую подружку.

Она тотчас догадалась, что это за «подружка», и дрожащими от нетерпения руками стала разворачивать бумагу. Оттуда, о чудо! показался изысканейший образчик кукольного искусства — чудесная восковая красавица в длинной, воздушной белой сорочке.

— Ах! — вскричала юная барышня, задохнувшись от восторга. — О мистер Эллин! Спасибо, тысячу раз спасибо!

— А здесь, — и мистер Эллин похлопал по большому свертку, — материя, чтобы сшить малютке-леди платьице и плащ. Я попросил, чтобы в магазине подобрали то, что ей пойдет.

Я развернула сверток, в котором, как я понимала, было довольно материи, чтобы одеть не только куклу, но и кое-кого побольше, и достала голубой бархат на платье и такого же цвета сукно для накидки. Девочка смотрела на все это, не отрываясь, черты ее разгладились второй раз за день, и нашим глазам явилась широчайшая улыбка. Все так же прижимая к груди свою восковую подружку, она повернулась ко мне:

— Миссис Чалфонт, — воскликнула она, — посмотрите, что наделал мистер Эллин! Он не знает, сколько нужно кукле на платье и плащ — он купил столько, что и мне хватит!

— Я всего лишь бедный старый холостяк, — оправдывался, хитро на меня поглядывая, мистер Эллин. — Но это счастливая ошибка, потому что теперь мама и дочка будут одеты одинаково, и это прелестно.

Похоже, что мисс Фицгиббон тоже так считала. Она нежно баюкала куклу и светилась улыбкой.

— А как ты назовешь ее? — спросил мистер Эллин. — Луиза, Джорджина, Арабелла или как?

У меня блеснула мысль — как оказалось, верная, — что мистер Эллин купил куклу с двойным умыслом. Кроме всего прочего, то была осторожная попытка выведать, зовут ли девочку на самом деле Матильда Фицгиббон или нет, как считала мисс Уилкокс. Мистер Эллин полагал, что Матильде не избежать легкого замешательста, если в длинном списке имен, который он собирался на нее обрушить, мелькнет и ее собственное имя.

Но его хитрый план был расстроен вмиг — нимало не колеблясь, мисс Фицгиббон тотчас же откликнулась:

— Либо Эллен, либо Элинор.

— Вот оно что! — воскликнул обескураженный мистер Эллин, лукаво поглядывая в мою сторону. — Так ты хочешь, чтоб бедняжку звали так же гадко, как и меня?

— И совсем не гадко, — запротестовала мисс Фицгиббон, — а очень красиво.

— Вот у миссис Чалфонт и впрямь красивое имя, — возразил расхрабрившийся мистер Эллин.

— А как ее зовут?

— Арминель.

Я предпочла не интересоваться, откуда ему известно мое имя. Мисс Фицгиббон немного подумала и разрешила дело:

— Тогда у нее будет двойное имя: Арминель-Эллен или Арминель-Элинор. Какое, по-вашему, лучше?

Он решил в пользу Элинор — что, как я с благодарностью отметила про себя, все же больше отличалось от его собственного прозвания — и тут же предпринял попытку иным способом выведать желаемое:

— Кстати, — сказал он как бы невзначай, — помнится, в мое время разрешали брать с собой в школу сундучок с игрушками. Свой я набивал всякой всячиной, которая, как я думал, может мне пригодиться, от печенья до рогатки. Но может статься, в наши дни юные барышни не берут в школу свои сундучки?