Эммануэль не знает, смеяться ей или тревожиться. Что за странная девушка! Ей не должно быть больше двадцати пяти лет. Ее французский идеален, хотя, может быть, слишком мягок в дентальных звуках. Несмотря на классный образ, придающий ей непринужденность модели, она должна играть в этой истории второстепенную роль. Тем не менее она не демонстрирует по отношению к Эммануэль подобострастия, хотя и говорит с ней вполне учтивым тоном.

«Может быть, она молчалива по природе», – думает Эммануэль.

Сильвана мастурбировала перед ней с такой сдержанностью, что никто этого бы и не заметил, если бы она сама ее не спровоцировала. А теперь ее визави потеряла к ней интерес, как будто ничего и не случилось. Эммануэль наблюдает за ней. Взглядом она ласкает ее тело, затянутое в кожу. Ее бедра широки, а грудь выглядит маленькой и высокой. Кроме лица, Эммануэль не видит и сантиметра обнаженной кожи. В Бангкоке, в Париже, пожалуй, она раздела бы ее без всяких предисловий. Но тут, она знает, это невозможно.

Автомобили тормозят, слева, справа, светофоры стоят на каждом перекрестке. Эммануэль вспоминает фильм Феллини, где съемочная группа приезжает в Рим по такому же вот забитому шоссе, утопая под дождем… И снова синий «Гольф» преследует «Даймлер».

– Пожалуйста, снимите перчатки.

Сильвана повинуется, по одному освобождая от перчаток свои пальцы. Ее кисти длинные, тонкие, а ногти аккуратно подстрижены и покрыты бесцветным лаком.

– Вы думаете, что я прокаженная? – с улыбкой интересуется она.

– Я хотела прикоснуться к вашей коже.

Эммануэль протягивает вперед руку: гибкие пальцы сжимают запястье Сильваны. Она поднимает глаза. Что могут сказать друг другу две женщины взглядом и руками? Какие обещания, какие изощренные угрозы они могут передать? «Итальянки ревнивы, – однажды сказал ей Марио. – Они часто показывают себя монстрами-собственницами». И в самом деле, Марианна не выносила, чтобы кто-нибудь, кроме Жана, приближался к Эммануэль в ее присутствии. Иногда, когда Эммануэль приходила от «друзей» Мервеи (в последнее время это происходило не чаще одного раза в неделю), Марианна отказывалась поцеловать ее до тех пор, пока она не примет душ. Иногда она сама намыливала ее, бесконечно, стоя на коленях около ванны, с какой-то жесткой энергией, словно кошка, готовая выпустить когти и разодрать ей кожу до крови. Дикий, едва сдерживавшийся порыв, – Эммануэль чувствовала все это через ее нежные движения. Марианна соглашалась проглатывать только сперму Жана с губ или из вульвы Эммануэль, сразу после того, как его пенис извергал свой сок, и Эммануэль не могла понять, кого из них Марианна любила больше…

А тем временем «Даймлер» выезжает на грунтовую дорогу, следующую вдоль реки. Той самой роковой и священной реки, рядом с которой почти три тысячи лет произрастала западная цивилизация. Эммануэль тщетно пытается увидеть воду, парапеты слишком высоки, но ее удивляет ее узость. Вдоль дороги растут огромные платаны. Почти все мосты украшены статуями ангелов, воинами, орлами и снисходительными львами. Внезапно автомобиль покидает берег реки и выезжает на извилистую дорогу, по бокам которой стоят высокие и черные палаццо.

Эммануэль, повернувшись, видит, что синий «Гольф» заблокирован между двумя грузовиками. Водитель тщетно пытается следовать за «Даймлером». «Значит, это тут», – говорит себе Эммануэль. Автомобиль выезжает на широкую аллею, покрытую гравием, которая ведет к саду, увитому плющом, затем минует небольшой крытый сарай и торжественную мраморную лестницу, почерневшую от мха.

«Посмотрим, предложат ли мне пройти через заднюю дверь», – думает Эммануэль. Но «Даймлер» катится в глубину сада и останавливается перед решеткой, блокирующей ворота в высокой стене. Итальянский «Шварценеггер» проворно выскакивает из автомобиля, поворачивает большой ключ в замке ворот, открывает их и вновь занимает свое место.

«Даймлер» снова трогается. И они вновь едут вдоль реки, выезжают на мост. Быстро проехав по нему, автомобиль поднимается на холм, окруженный крепостными стенами, из-за которых виднеются вершины сосен, дубов и кипарисов.

– Вот так, – говорит Сильвана. – Пусть папарацци отрабатывают свои гонорары! Завтра их будет по меньшей мере десяток перед палаццо Гуалтьери, они будут ждать вашего выхода.

«Даймлер» еще немного едет по аллее, огибает мраморную арку и минует решетку. Еще одна аллея. Другие ворота. Наконец автомобиль останавливается.

– Мы прибыли.

Испытывая легкую тошноту, – все это действительно походит на оперетту, – Эммануэль выходит из автомобиля. И она остолбенело застывает на месте: перед воротами, куря одну из своих небольших золотистых сигар, которые она так любит, одетая в провокационный черный шерстяной костюм от Гандини, в плетеных сандалиях на высоком каблуке, ее поджидает улыбающаяся Мервея.

III

И вот они уже в большой комнате с высокими потолками, углы которой украшены декоративными орнаментами – символами времен года. Пространство освещают четыре канделябра, размещенных попарно на сундуках строгой фактуры. В их слабом свете Эммануэль различает аллегорические фигуры, переплетающиеся в объятиях. У них тяжелые формы, они выставляют вперед свои полновесные груди, огромные бедра и полные нежности лица. Ленты и ремни, фрукты и цветочные гирлянды маскируют их половые органы и похотливые действия, которые нетрудно идентифицировать по жестам их рук, по положениям тел.

Мервея в полной тишине подает ей коктейль, который она долго готовила, вливая в графин жидкости различных цветов.

– Пейте.

– Я не хочу.

Но все же Эммануэль подносит к губам бокал, протянутый американкой. Свежий аромат приятен, она делает глоток.

– Вкусно, – отмечает она.

– Тогда, может быть, достаточно дуться?

Мервея садится в кресло, прямо перед ней, скрестив ноги. Юбка ее костюма при этом высоко задирается. Эммануэль без труда представляет себе, что Мервея не носит под юбкой ничего, но она слишком зла, и к тому же она не испытывает ни малейшего желания.

– И за сколько вы продали меня на этот раз?

Прежде чем ответить, Мервея делает два глотка коктейля.

– Вам нет цены. Кроме того, я не знала, что именно вы окажетесь выбранной кандидаткой.

– Кандидаткой на что?

– На операцию «Танцовщицы». Я это поняла лишь сегодня утром, увидев вашу фотографию в прессе. Я была очень удивлена.

– Я тоже!

Мервея проводит рукой по своим длинным волосам, поправляя их на висках. Потом ее губы растягиваются в улыбке, словно она вспомнила что-то смешное. Потом она начинает смеяться, но это невеселый смех, и он звучит так громко, что Эммануэль невольно присоединяется к нему. Она просто давится от смеха, в то время как ее глаза наполняются слезами. Она потрясена этими судорожными приступами смеха, разрывающими ее слова:

– Невозможно… Как они могли… Это слишком смешно…

А потом Эммануэль заливается слезами.

– Нет… Стоп. Достаточно… Мне плохо.

Ее жалоба тонет в волне сомнений и боли.

Юбка Мервеи по-прежнему приподнята, она обнажает красивые ноги янтарного оттенка, которые она мастерски скрещивает. Подозрения Эммануэль подтверждаются: под одеждой показывается обнаженное тело. Забыв тоску и острое чувство одиночества, Эммануэль замечает тонкую золотую цепочку на шее Мервеи, она тянется вниз и тонет в глубине вульвы.

– Как это прекрасно! – восклицает она.

Она представляет, что на конце цепочки висит небольшой фаллос или другой предмет подобного рода, что дает женщине ощущение того, что ею обладают постоянно. Ариана рассказывала ей о подобных штучках. Гейши носили такие в течение всего дня, чтобы в ночное время быть в состоянии полного возбуждения, чтобы полнее раскрыть свою сексуальность. Правда это или нет, но эта история очаровала Эммануэль.

– Дайте мне взглянуть.

– Там нет ничего особенного.

Мервея поднимается и сбрасывает одежду. Полностью обнаженная, она медленно поворачивается вокруг себя. Эммануэль видит, что цепочка выходит из ее промежности, а потом идет вдоль спины до шеи и там крепится к рубиновой клипсе. Мервея завершает поворот, а затем подбирает свой пиджак и юбку с пола.

– Подождите! – просит Эммануэль.

Она прекрасно знает, что они не будут заниматься любовью – по крайней мере, не сейчас. Но она хочет созерцать это агрессивное и отдаленное тело, и в особенности – набухший половой орган, в глубине которого теряется золотая цепочка.

Мервея садится, бросая костюм на табурет, стоящий рядом. Она берет свой бокал.

– Для чего это?

– Я никогда не хочу быть полностью обнаженной. Но эта драгоценность имеет совсем другую функцию.

– Какую же? Своего рода власяница?

– Ни в коем случае. Тут нет ничего мистического!

– Тогда для чего же это?

Эммануэль в большей степени нетерпелива, чем любопытна. Мервея с ее презрительными нотками раздражает ее.

«Вот уже третий раз, как мы одни, – думает Эммануэль. – И мы никогда не занимались любовью. Непостижимо».

– Смотрите!

Мервея потягивается на своем месте, упирается пятками в пол и раздвигает ноги. Ее пальцы проникают в гриву ее полового органа, приоткрывая алые губы, внутрь которых уходит цепочка. Эммануэль встает на колени между ее бедер и заинтригованно наблюдает. Острыми ногтями американка ищет центр тонкого золотого замка цепочки, раскрывает его, разделяет цепочку надвое и тянет ее из розовой пещеры, проводя по увеличившемуся в размерах клитору.

– Это очень красиво, – говорит Эммануэль, склоняя голову.

Достаточно одного жеста… Запустить свой язык в эту ароматную пещеру. Но она хочет, чтобы ее об этом попросили. Чтобы это была мольба, а не приказ. Если Мервея скажет ей прямо: «Поласкай меня», она поднимется и отвесит ей пощечину. Но если, о чудо любви, она услышит шепот и нежную просьбу: «Я прошу тебя… Я прошу…», то она окунется губами в этот рыжий куст и станет пожирать его, словно плод. Но Мервея отстраненно объясняет:

– Когда мужчины входят в меня, мне достаточно выгнуться так, чтобы две части цепочки тесно обхватили член. Так я чувствую, как он набухает во мне до невероятных размеров. Стягивание цепочки предотвращает эякуляцию, и я могу держать его в себе до тех пор, пока мне этого будет хотеться. Вы должны попробовать…

– Но не делаете ли вы этим слишком больно мужчинам?

– О да! Член становится огромным, он словно готов лопнуть. И их лица! Сначала они испытывают боль, но потом побеждает сладострастие. Они стремятся кончить, потому что каждая лишняя секунда делает их боль еще более интенсивной. Им хочется извергнуть из себя свой мерзкий сок. Их лоб покрывается потом, глаза округляются, они умоляют меня, они проклинают меня. И это – настоящее наслаждение, моя дорогая.

Эммануэль, сбитая с толку, выпрямляется в кресле, делает глоток коктейля, но продолжает смотреть на треугольник этой плоти-ловушки.

– Они страшно оскорбляют. Меня, которая в этой области…

– А им не случалось вас бить?

– Нет. Когда я, наконец, позволяю им кончить, их облегчение так велико, что они изливают в меня всю свою сперму, а потом падают, словно мертвые. Некоторые даже потом благодарят меня!

Эммануэль удивлена такой жестокостью, но предпочитает промолчать. Кроме того, Мервея, похоже, забыла про свою спутницу. Тихо-тихо она позволяет пальцам продолжать свою медленную работу…

Внезапный шум заставляет Эммануэль повернуться. Открывается высокая расписная деревянная дверь, и входит Сильвана.

– Танцовщицы прибыли из аэропорта, – объявляет она. – Нужно доставить их сюда.

Затем, повернувшись к Мервее, которая при ее появлении подпрыгнула, как кошка, сжала колени и бросила на нее полный ненависти взгляд, она кричит:

– А вы убирайтесь отсюда! И побыстрее!

Ошеломленная Эммануэль видит, как американка вскакивает, собирает свою одежду и медленно выходит, лицемерная и сгорбленная, как дикий зверь перед укротителем.

Прибегают слуги и осторожно снимают защитную упаковку со статуэток. Эммануэль может наконец их рассмотреть.

Она следует за Сильваной, которая проверяет их одну за другой, нет ли повреждений. Эммануэль чувствует в этом деле некую недомолвку. Без сомнения, их лица изящны, отполированы умелыми руками неизвестных мастеров, родившихся много веков назад. Но это ровным счетом ничего не значит.

– По мне, – говорит она, – красота должна быть… Как бы это сказать?… Да, живой. И это должно выражаться в простой форме.

– Так вы отрицаете искусство?

– Вовсе нет. Но этим двенадцати танцовщицам, как бы дорого они ни стоили, я предпочла бы одну, но живую.

– Вы любите очень молодых? – спрашивает Сильвана.

– Не обязательно. Я тоже, когда была молодой…

Сильвана останавливает ее, удивленная подобным воспоминанием.

– Конечно. Я тоже была маленькой девочкой… И я начала тогда… Я, например, очень хотела одну из моих двоюродных сестер… Ей было, наверное, всего лет пятнадцать, но для меня она была взрослой. К тому же она утверждала, что у нее были любовники. Это безумно волновало меня.