– На этот счет я спокойна: ты растопишь их лед своим обаянием.

2

Не слишком вдаваясь в подробности нового изобретения, Аурелия решила поискать добровольцев среди своих амазонок:

– Если вы откажетесь, я не обижусь, – сказала она.

Разумеется, некоторые отказались сразу же. Две девушки были заняты. Но вот остальные к возможным рискам отнеслись с удивительным безразличием. Более того, они прямо-таки горели желанием принять участие в новом проекте.

Дожидаясь Лукаса в мастерской, Аурелия сказала Эммануэль:

– Знаешь, а ведь я тут, пожалуй, самая безумная: я работаю над уничтожением собственной профессии. Скоро в художниках отпадет всякая необходимость: достаточно будет изобретений биохимиков и моделей.

– Нет, – ответила Эммануэль. – Разве исчезли художники, когда у них отпала надобность вручную растирать свои краски? Что Лукас будет делать с твоими красками и девушками-полотнами, когда ты их ему предоставишь? Да и как он будет руководить твоими амазонками, если тебя не будет рядом, чтобы ему помочь?

* * *

Однако, когда Лукасу показали прекрасные модели, будущее искусства уже не казалось ему такой большой проблемой. Он даже не старался скрыть изумление от такого количества ослепительно красивых девушек, собравшихся в одном месте.

Но кандидатки не испытывали к нему подобного восхищения. Они окружили его и буквально засыпали вопросами, среди которых преобладало слово «наркотики» (так они называли таинственный препарат). И хотя Эммануэль заранее предупредила их, что это слово действует на Лукаса как красная тряпка на быка, девушки были настолько возбуждены, что уже не следили за своей речью.

Лукас в ответ лишь глупо отшучивался, но девушек наказывать не стал: в тот момент он был куда больше увлечен анализом их форм, чем провалами в образовании. Глядя на эту картину, Аурелия мягко улыбнулась. Немое восхищение ее избранными – вот лучшая похвала, на какую только способен зритель.

* * *

– Что получится, если смешать черную капсулу с белой? – спросила художница.

– Ничего неожиданного, – ответил химик, – получится серый цвет.

– Тот же принцип, что и у обычных красок?

– Именно. Трудностей при смешивании быть не должно, исключая, разумеется, вероятность того, что придется начать все сначала, если оттенок будет подобран неверно. Но вы можете выверять его сколько угодно: я разработал специальные дозировки, действующие в течение пятнадцати секунд и минуты.

– Вы сделали это специально для меня, не так ли?

Это неприкрытое кокетство смутило Лукаса еще больше, чем даже любопытство девушек-моделей. Поэтому он попросту ответил: «Да».

– Что ж, в таком случае, чтобы мне не запутаться, почему бы не начать с оттенков серого? – проговорила Аурелия.

Лукас пытался понять, какое отношение этот выбор имеет к только что высказанному им предупреждению, ведь принес он не только черный и белый, а целую гамму цветов!

Но Аурелия уже приняла решение:

– Только серые тона. Которые будут менять насыщенность и глубину каждые пятнадцать секунд. А некоторые из них – каждую минуту.

После чего она объяснила своим девушкам-полотнам:

– Прежде всего, каждая из вас должна проглотить по белой капсуле, действие которой продлится примерно полчаса. В случае необходимости я попрошу вас принять дозу повторно. Также я раздам вам черную и желтую капсулы, длительность их эффекта различна. Их вы должны проглотить ровно в тот момент, когда я вас об этом попрошу. Вы согласны?

Все без исключения подтвердили свое согласие одобрительными кивками. Затем девушки, словно по команде, машинально вскинули руки, чтобы снять с себя саронги[50], служившие им в мастерской своего рода рабочей формой.

Аурелия их остановила:

– Пока не раздевайтесь! Хочу посмотреть, как одежда будет смотреться на вашей серой коже.

Лукас с досадой поджал губы. Эммануэль заметила это и сочувственно улыбнулась.

* * *

В целом эксперимент начался довольно неплохо. Лукас про себя перечислял свои первые наблюдения:

«Вижу большое многообразие серых оттенков, начиная от светлого, почти белого, и заканчивая черным. Плечи цвета серой куропатки, а ноги – цвета беличьего меха. Руки приобрели оттенок кварца, как у апсары[51]. На янтарно-серых лицах – ониксовые и сапфировые глаза, глаза цвета абсента. По спинам цвета белого золота стекают пепельно-серые, угольно-серые волосы. Цветов действительно много, и каждый из них уникален. Тут и серое вещество, и серая мазь, и серый табак, дымчато-серый, серая патина, серый рассвет, серые тени, серый цвет ядерной зимы, кораблекрушения, цвет серого кардинала, свадебно-серый, серый…»

Были и такие оттенки серого, которые Лукас не смог бы описать даже при всем желании. Но одно он знал точно: именно такие тона нужны были женской половине человечества, чтобы стать столь же простыми и ясными, как сама жизнь в черно-белом цвете.

* * *

Аурелия решила расставить девушек иначе. Она попросила их встать рядом как можно плотнее.

Позади них она принялась размещать то плоские поверхности, то рельефные, то оранжевый экран, за которым сразу же последовал другой – гранатовый, а следом – темно-синий и черный. На последнем она и остановила свой выбор: он ей пришелся по вкусу.

К большому облегчению Лукаса, на некоторых она все же развязала накидки. Но не на всех. И не полностью. Она с какой-то извращенной скупостью являла на свет то одну грудь здесь, то две – там, совсем как в Песне песней[52].

«Они совсем как горлицы, вскормленные Суламитой», – восхищенно подумал Лукас, не придавая особого значения точности, да и смыслу самой цитаты.

Впрочем, его глаза уже привлек пупок. И он мысленно затянул песнь ветра, обрушившую на это лебединое озеро последний дождь из его серого песка – эта была другая цитата, рожденная его сознанием.

* * *

Не переставая отдавать распоряжения, Аурелия незаметно приподняла шелковую полу саронга одной из девушек, обнажив ее лобок. Но нет! Такая белизна ей не подходила. Тогда она переключилась на другой лобок, но его антрацитовое руно совершенно не сочеталось с общей цветовой гаммой.

Лукас заметил, что каждый жест художницы сам по себе был нежным и почти невесомым. Аурелия не просто делала тела красивыми: эта красота делала ее поистине счастливой; она по-настоящему любила тела девушек. Ее чувственность упивалась численностью и общностью этих тел. А от прикосновений желание только усиливалось.

Лукас понял, что Аурелия была вынуждена вести себя с ними резко и порой даже несколько грубо, иначе она бы уже давно присоединилась к девушкам, встала в их ряды и разделила бы с ними удовольствие от взаимных прикосновений.

Пытаясь оценить ситуацию с научной точки зрения, он вдруг осознал, что серые девичьи были как будто связаны общим продолжительным движением. Ему удалось определить роль, которую в этой колышущейся живой цепи играли пальцы девушек, блуждавшие друг у друга между ног; плавные покачивания бедер и груди; горящие от желания алые губы и появлявшиеся время от времени жадные языки и другие губы, те, что пониже, ненасытные, сочащиеся влагой.

Эти разрозненные элементы, думал Лукас, постепенно складывались в общую картину, принимая вид застывшей потрескавшейся лавы, под которой бурлила и дожидалась своего выхода раскаленная магма будущих оргазмов – их еще не видывала наша планета.

Эта целомудренная планета, размышлял он, где гамма человеческих эмоций столь же бедна, как и цветовой спектр рыночной продукции.

Планета, страдающая от недопонимания, где люди говорят лишь о том, какого цвета верхняя одежда будет модной в этом сезоне. Потому что, даже если бы они мечтали о другом, им бы не хватило слов выразить свои желания.

* * *

– Что ты об это думаешь? – спросила Эммануэль шепотом, словно они находились в соборе.

– Как зовут вон ту, с голой грудью? – рассеянно спросил он.

– Которую? Теперь их уже двое.

– Ту, чьи формы сделаны как будто с использованием сферического циркуля и чья кожа только что так потемнела.

– Если ты про брюнетку, то это – Санча. А блондинку зовут Вивек. Кто из них тебе больше нравится?

– А вон та, у которой виден лишь один живот, потому что все остальное скрыто за телами ее подруг?

– Это Ирмина. Я знала, что она тебе приглянется.

– Живот и впрямь классный, – отметил Лукас.

Потом он указал куда-то пальцем:

– А вон там! Слева. Эта задница как раз меняет свой серый цвет пиджака генерального директора на серый-цвет-взволнованного-детеныша-тюленя. А эти формы, ты посмотри, такими не может похвастаться сама риманова геометрия![53] Трудновато будет написать функцию для подобной кривой, хотя и формула груди будет выглядеть не проще. Вот ты все время хвастаешься, а смогла бы ты написать эти формулы?

– Я хвастаюсь? Разве только тем, что у нас с обладательницей этой роскошной задницы похожие имена.

– И как же ее зовут?

– Самуэль.

– А как тебе вон та спина? Ты рассчитала ее новомодный коэффициент сопротивления, который позволит без потери скорости достичь искомой точки безотносительно полушария, в котором мы в итоге окажемся?

– Я тебя умоляю! Разумеется, ты бы хотел, чтобы все закончилось в заднице Мари!

Лукас тихонько пропел:

– Задница Мари или киска Ирмины: за что приняться в первую очередь? Итак: эгоистичная попка Мари или же надменная давалка Ирмины? That is the question[54]. На что поставить? Четное или нечетное? Красное или черное? На какие полагаться критерии? И то и другое скрыто одеждой; в такой игре нет никаких преимуществ.

– Не драматизируй. В любом случае ты всегда сможешь изменить свой выбор. Да и потом, к чему все эти ограничения? Следуя твоей логике, ко рту Фужер тоже стоит относиться с недоверием. Его ведь не видно: он закрыт плотоядной шевелюрой Анатты. Но все же представь ее губы, кроваво-красные от жестоких поцелуев, на фоне мышино-серых щек и подбородка цвета серой кошки.

– Я сюда не фантазировать пришел, – заверил ее Лукас.

– Ну а зачем же ты на самом деле пришел? Будешь страдать, глядя на этот девичий ковчег? Или упадешь перед ним на колени и продолжишь захлебываться своими цветистыми фразами? Насколько я вижу, ты вдруг стал болтливее, чем даже мой муж.

3

– Это все печально!

Грустный голос, раздавшийся как будто против воли своего владельца, принадлежал Аурелии.

Лукас и Эммануэль, прервав беседу, подошли к ней.

– Что именно?

– У нас больше не осталось красок, – отозвалась Аурелия.

По достижении определенного времени кожа девушек потеряла свою интересную окраску. Художница явно была сбита с толку:

– Я никогда не смогу восстановить прежней картины.

– Но это-то и здорово! – воскликнула Эммануэль. – Разве недостаточно того, что все пришли в восторг от созданной тобой красоты? Может, мы пребывали в восхищении именно потому, что знали: увидеть такое дважды нам не доведется.

Казалось, этот довод Аурелию не убедил:

– Видимо, сказывается мой возраст, хотя мы с тобой и ровесницы. А для меня важны те принципы, которым меня научили в школе:

Все отомрет. Но искусство

Зиждется раз навсегда.

Вечные бюсты

Переживут города.[55]

Лукас постарался ее приободрить:

– Сейчас вы просто экспериментируете с новыми для вас инструментами. Настоящие произведения искусства вы создадите потом, когда в полной мере овладеете техникой. И вот они уже останутся с вами навсегда.

– Каким образом?

– Вам достаточно будет просто фотографировать каждый из этапов. А еще лучше – снять их на пленку. У вас есть видеокамера? Я могу вам ее одолжить.

Аурелия не отреагировала на этот вопрос, поэтому Лукас нерешительно добавил:

– Я не хочу, чтобы вы грустили.

Аурелия ответила ему легкой полуулыбкой. Но даже этого молодому человеку было достаточно, чтобы пробудить в себе жажду решительных действий:

– Почему бы вам сейчас же не попробовать остальные капсулы? Я, правда, еще не придумал способ окрашивать каждую часть тела по отдельности, однако ваше умение гармонично размещать модели в данном случае даже важнее, чем моя химия. В какой-то момент я даже увидел руку, скрещенную с бедром, а еще – губы, целующие ногу.

Он умолк, пытаясь понять, какой результат возымела его торжественная речь. Ничего особенного. Тогда он повторил попытку:

– Попробуйте теперь синий и красный цвета или желтый с зеленым. С ними вам откроются все жанровые горизонты: и абстракция, и ташизм, и…

– А почему бы не использовать Белую дыру в качестве скальпеля? – с воодушевлением воскликнула Эммануэль. – Тогда Аурелия смогла бы кроить и перекраивать своих амазонок как ей вздумается.