Эммануэль заметила перемену во взгляде своего мужа. Она слишком хорошо знала этот взгляд. Это был знак, предшествующий кульбиту (в прямом и в переносном смысле), который тот совершил в один прекрасный день на залитой солнцем поляне средь листвы, цветов, фруктовых деревьев и кустов ежевики.

«Только бы в нем снова не взыграла его сельская натура!» – взмолилась Эммануэль.

Краем глаза она увидела, что Жан питал те же надежды. Но Марк был в явной растерянности: лабораторные полки куда меньше привлекали его, чем шеврёзские чащи.

Тогда Лукас подумал, что, если всем присутствовавшим так уж хотелось любви, почему бы ему не помочь им перейти непосредственно к вожделенному акту.

Стараясь не думать о том, какую чепуху он несет, Лукас громко объявил своим гостям, что наверху можно посмотреть на удивительный голографический прибор и что лифт может единовременно перевозить не более трех человек.

– У него есть и другой недостаток, – добавил он, – механизм реагирует на команды, произнесенные либо моим голосом, либо голосом Эммануэль. Поэтому первыми в лифт нужно зайти Марку и Аурелии.

Эта нелепая по своей сути логика тем не менее произвела незамедлительный эффект. Не успели эти двое опомниться, как Лукас мигом отвез их к себе в апартаменты на верхнем этаже. Там он театрально хлопнул себя по лбу и воскликнул так, чтобы это звучало более-менее убедительно:

– Чуть не забыл! Мне нужно спуститься к Жану: он обещал помочь мне с починкой осциллографа.

Но прежде чем произнести команду «Down!»[62], он добавил:

– Предупреждаю, это может занять некоторое время. Располагайтесь, а мы потом к вам присоединимся.

* * *

Сорок минут спустя Эммануэль, Лукас и Жан сели в лифт, опасаясь одного и того же: уж не застанут ли они Аурелию и Марка за платоническим обсуждением искусства или чего-то подобного?

Войдя в комнату, троица с облегчением дружно вздохнула.

Однако новоиспеченным любовникам это совсем не помешало. Их буйные утехи проходили на узкой полоске ткани на полу, чью спартанскую жесткость Эммануэль несколько месяцев назад ощутила сама. Их нагота проглядывала из-под красно-черного покрывала, и это еще больше убедило Эммануэль в мысли, что цвета эти по праву считаются счастливыми.

* * *

Ликование, обуревавшее Лукаса от созерцания всеобщей эротизации, начинало его понемногу беспокоить:

«Только вот не стоит думать, что мне воздастся по заслугам!»

Это проявление скромности навело его на другую мысль:

«Облегчив Аурелии контакт с Марком, я всего лишь исполнил свой долг любовника».

Он также отметил про себя, что Жан, как соучастник, способствовал их соитию ничуть не меньше.

«Иначе это был бы просто абсурд. Каков смысл в любви без сговора? И каков интерес? Даже мазохист на такое бы не согласился!

Что же касается Эммануэль, то она продолжает получать подарки! На этот раз Марк и Аурелия подарили ей свое соитие».

Он углубился в воспоминания:

«Она на это уже и не рассчитывала. Более того, для Эммануэль это даже стало частью ее теории. Та одержимость, с которой Марк и Аурелия поддерживали дружеские отношения, отказываясь вступить в любовную связь, воспринималась ею как некая особая степень личной свободы. Так что Эммануэль отрадно было видеть, как с каждым днем их отношения становились все интимнее. Она поняла, что и у шкалы свобод есть свои сюрпризы».

Он подумал:

«Впрочем, так можно сказать и о попытках измерить любовь».

Он встрепенулся:

«Ответом на парадоксальный конфликт может быть только другой парадокс. Интуиция у Эммануэль сработала как надо! Она еще не знала, что Аурелия и Марк займутся сексом из любви к ней, но зато уже поняла, что их пример заставит меня переосмыслить мои собственные принципы, спорить с самим собой, а не с Эммануэль и друзьями!»

* * *

Лукас засмеялся. Он смеялся над остальными, но мысленно высмеивал самого себя:

«Эти заступники специально пришли сюда, чтобы поговорить о Петре, но пока еще ни слова о ней не сказали! Можно ли вообразить себе подобную рассеянность? Или это просто хитрость?

А может быть, они просто хотят убедить меня своими поступками, а не словами?

Что ж, они победили! Так или иначе, перед влюбленными всякая логика бессильна. Марк и Аурелия уже даже любовью занимаются. Им уже все ясно. А что же я? Когда друзья вчетвером пытаются объяснить, что значит любовь, я же не стану ссылаться на профессиональную этику!»

7

Не медля ни секунды, Лукас хотел поделиться своими соображениями с товарищами.

Слишком поздно! Слушать его уже никто не был в состоянии.

Эммануэль всем телом прижалась к Аурелии, при этом не отвлекая ее от объятий своего мужа: это зрелище доставляло ей небывалое удовольствие!

Если бы она не решила молчать, она бы уже давно закричала, нежно и всепрощающе:

– Долго же вы к этому шли!

Девушка скользнула губами по золотистому затылку своей подруги; зарылась лицом в ее волосы; лизнула плечо вкуса лаврового листа, точеную, будто у лани, спину, ягодицы, сжавшиеся от малейшего прикосновения: упругие полушария сначала напряглись, затвердели, а мгновение спустя стали мягкими и доступными.

Она силой раздвинула бедра, по которым еще пробегала волна сладких мурашек. Губами ей удалось достичь вожделенной вульвы, заставлявшей ее сердце биться, как в момент ее первого любовного переживания.

Член Марка был еще внутри Аурелии, однако сам он, застыв, лежал рядом с Аурелией. Почувствовав язык Эммануэль, он вынул свой пенис, чтобы девушка смогла в полной мере насладиться удивительным коктейлем из спермы и женских выделений, наполнявшим лоно восхитительной любовницы.

Эммануэль старательно слизала с обмякающего члена все остатки так любимого ею нектара, впитала каждую каплю с губ Аурелии, с клитора и – насколько хватило языка – из самой дырочки, тем самым вызвав новый взрыв сладострастных судорог подруги.

Она продолжала до тех пор, пока Аурелия вновь не кончила. Этот оргазм был другим, но по силе своей он ничем не уступал тому, что она испытала с Марком.

Кстати, о Марке. Неожиданно Эммануэль почувствовала, что хочет его, и взяла в рот его член.

Он взмолился о передышке. «Ну уж нет! – решила она. – Он ее не получит». Да и сам Марк понимал, что любовное искусство его жены не оставит ему ни единого шанса!..

Марк стоически терпел сладкую сексуальную пытку, пока Эммануэль не превратила его член в настоящую дубину.

* * *

За все это время никто не проронил ни слова. Аурелия первой нарушила молчание, просто чтобы вслух произнести то, о чем думала ее любовница:

– Жан! Почему бы тебе к нам не присоединиться?

На самом деле и Жан, и Марк уже давно мечтали об этом.

Они проникли в Эммануэль одновременно. Разумеется, Жан принял меры предосторожности, вошедшие у него в привычку еще с тех пор, когда Эммануэль потеряла с ним девственность. Тогда она пела ему одну песенку, запомнившуюся ей со школьных лет. Заканчивалась она так:

О, неприступный мой замок,

Тот парень, что проник в твое сердце,

Явился к тебе на рассвете,

Так открой ему переднюю дверцу.

А ежели дня тебе мало

И хочет любви твое здание,

Будь с ним поласковей, замок,

Открой ему дверцу заднюю!

В ходе их совместной жизни эта практика казалась ей особенно привлекательной. И все же ей стоило немалых усилий сдержать крик боли, когда она почувствовала, как два члена с равным рвением входят в нее сзади и спереди.

Тело ее протестовало, однако разум победоносно ликовал, так что телу пришлось подчиниться. Вот оно – неопровержимое доказательство пользы хороших семейных традиций: оба ее мужа стали единым целым!

* * *

Вскоре она подстроилась под синхронные движения супругов и даже начала получать удовольствие. И вот уже в ее голову пришла новая затея: почему бы не добавить к их двухплоскостным утехам третье измерение? Не оставить ни одного пустого отверстия!

Но Лукас уже обнимал Аурелию. Отвлекать их она не собиралась. Ей вообще не хотелось предпринимать каких-либо активных действий:

«Я даю другим возможность найти вдохновение в моем теле!»

Как-то раз ее портретистка уже сумела распознать эти порочные желания. Ей оставалось лишь прочувствовать этот жест, что превращает простую картину в настоящий шедевр.

Аурелия помогла члену Лукаса проскользнуть в рот Эммануэль.

Затем в одну руку она взяла свою грудь, в другую – грудь Эммануэль, и ей показалось, что она ласкает одну и ту же женщину.

* * *

Впервые за всю свою жизнь Эммануэль ни о чем не думала.

Почти ни о чем.

8

Два дня спустя обстановка в Марамуйе претерпела некоторые изменения.

Аппаратура все еще была там, но платформы, на которых она была установлена, теперь поставили на рельсы и расположили почти по всему периметру лаборатории, освобождая в центре помещения свободное пространство. Там и сям были расставлены разномастные стулья и табуреты, правда, никто ими не пользовался.

Взволнованные, возбужденные или делано спокойные, Пэбб, Жан, Марк, Эммануэль и все остальные неуклюже переминались с ноги на ногу. Все молчали, а если и говорили, то исключительно шепотом.

Лукас не хотел раздувать лишней шумихи вокруг полупрозрачного яйцеобразного предмета, которому предстояло стать концом и началом жизни Петры. Поэтому крошечная капсула с дозой препарата одиноко посверкивала на большом (пожалуй, слишком большом для нее) фарфоровом баке.

Несмотря на ее вполне безобидный вид, взгляды присутствовавших то и дело возвращались к капсуле, и в них было не меньше беспокойства, чем в глазах заложников, следящих за гранатой в руке террориста.

Не хватало лишь Аурелии. Она вызвалась самолично привести Петру.

В назначенный срок Лукас распахнул двери, и почти тотчас порог пересекла Аурелия.

Она была одна.

Девушка обвела взглядом каждого из присутствовавших, а затем разразилась рыданиями.

– Петра умерла. Вчера вечером ее закололи ножами какие-то уличные хулиганы.

Ужас, смятение, скорбь отобразились на лицах, ставших вдруг пепельно-серыми, как у жертв извержения вулкана.

Аурелия добавила чуть слышно, сдавленным голосом:

– Убийцы даже не попытались бежать. Они заявили, что, если бы Петра одевалась и вела себя как все, с ней бы ничего не случилось.

* * *

Двое из присутствующих в зале смогли одновременно перебороть сковавшее их оцепенение.

Лукас, мертвенно-бледный от гнева, закричал:

– Вот она, несправедливость! Они убьют всех, кто хоть как-то отличается от общей толпы!

Недослушав его, Эммануэль сняла с себя платье и разорвала его надвое.

Затем с быстротой молнии она метнулась к фарфоровому баку, схватила капсулу гелиака 3і, положила ее на язык и проглотила.

* * *

Наступил бесконечно долгий миг ее преображения, ее новой свободы.